Ну да, к прямым доказательствам такое заключение не отнесёшь, но в ряду улик косвенных смотрелось оно очень даже убедительно.

— Про Артмана Ланг показал, что тот незаконнорожденный сын рижского немца-купца и его служанки латышки, что с малых лет служил он у барона фон Альштетта, но уехав шесть лет назад из Риги Ланг никаких известий о нём не имел, и увидел после того только в Москве, — продолжал Крамниц. — Чем Артман занят в Москве, Ланг говорит, что не знает, но карету он ему сдал, как из уважения к приятельству с его отцом, так и потому, что знал — править лошадьми Артман умеет. По возвращении кареты Ланг Артмана более не видел.

— Что-то с трудом верится, — прокомментировал я пересказ Крамницем слов Ланга.

— Мне тоже, — согласился пристав. — Но Ланг теперь не денется никуда, надо будет, ещё допрошу.

— А что с баронессой? — подтолкнул я Крамница перейти к той части рассказа, что для меня представляла куда больший интерес.

— С баронессой… — Иван Адамович странно покривился. — С нею всё непросто.

Как это было и после допроса Ташлина, Крамниц поинтересовался, буду ли я слушать его или читать допросные листы, я, как и в тот раз, выбрал живые впечатления, пусть пристав и имел привычку излагать их суховато и скучновато. Если что, допросный лист я и потом могу почитать, да и вряд ли в нём изложение будет живее.

— Так вот, — Крамниц глубоко вздохнул и приступил к рассказу. — Что Юрген Артман тот самый Юрий Артамонов и есть, баронесса подтвердила. Он, по её словам, так русским представлялся, чтобы удобнее было. Что служил он у неё экономом, она подтвердила тоже. Но она его ещё в октябре месяце рассчитала, говорит, на руку был нечист. Прислуга слова баронессы подтверждает и даже более того, некоторые служанки сказали, будто был тот Артман любовником баронессы.

Интересно… Значит, жили не тужили, но после смерти Ташлиной и Данилевича баронесса своего милого друга поменяла на приказного советника Ташлина. Вроде и ничего необъяснимого — уж приказной-то советник всяко солиднее, нежели эконом, но что-то такое совпадение большого доверия у меня не вызывало. Да и, как я понимал, ценность в качестве любовника Артман для баронессы представлял исключительно в постельном рассмотрении, а уж там он должен был бы дать Ташлину сто очков вперёд, хотя бы потому, что моложе.

— И что же дальше? — спросил я, когда мы с Крамницем уполовинили наши стаканы.

— Баронесса сказала, что куда делся Артман после увольнения, ей всё равно, и она ничего о том не знает, — продолжил Крамниц. — Но одна из служанок показала, что Артман говорил ей, будто вернётся в Ригу. Я в Рижскую губную управу запрос на розыск и поимку Артмана не то Артамонова отправил уже, будем ждать. На всякий случай и в Московскую городскую управу написал, мало ли, что он там говорил служанке. На том мои вчерашние успехи и закончились.

— А с неудачами тогда что? — заинтересовался я.

— Никакого пергамента Илья Модестович не обнаружил ни в покоях баронессы, ни в комнатах прислуги, ни в хозяйственных помещениях, — поведал пристав. Так, стало быть, той самой рукописи у неё нет… — Ядов не найдено тоже. Среди служанок баронессы ни одна ни лицом, ни сложением, ни даже возрастом и близко на хозяйку не походит.

М-да, а вот это и правда неудача… Неужели я так позорно ошибся?

— Изъял я у баронессы брошь золотую с изумрудом, — продолжал Крамниц, — что, по показаниям Дударевой, на Ташлиной была в день её отъезда из дома, но баронесса утверждает, будто брошь ту сам же Ташлин ей и подарил, как траур соблюдать закончил. Допрошу Ташлина, и ежели он слова баронессы подтвердит, вернуть ей брошь придётся.

Хм, а вот это уже интересно… Сам я в драгоценностях не особо сведущ, но Варенька уж всяко лучше меня в них понимает. Что-то мне кажется, тут не просто так…

— Иван Адамович, — я постарался вложить в голос побольше убедительности, — а не дадите мне эту брошь дня на три-четыре? А я вам за это узнаю, когда эту брошь на баронессе видели. Вдруг ещё до того, как Ташлин перестал показывать, как он горюет о смерти супруги?

— Это вы, Алексей Филиппович, неплохо придумали! — оживился пристав. — Я следить за баронессою своим людям велел крепче прежнего, но если ещё и на этом её ухватим, тоже делу не помешает!

[1] Сап — опасное инфекционное заболевание, поражающее кожные покровы, лёгкие, костные и мышечные ткани. Болеют преимущественно лошади, но сап может передаваться и человеку.

Есть, есть всё-таки в мире справедливость! Уж сколько мы с Иваном Адамовичем хлебнули неприятностей с этим делом, а тут, наконец-то, удача! Да, маленькая, но всё равно удача же!

Варенька и её подруги со всею уверенностью брошь Ташлиной признали, а две из них вместе с моей супругой столь же твёрдо стояли на том, что видели украшение на баронессе фон Альштетт ещё в декабре и январе. Пусть зацепка и невелика, пусть самой баронессе с нею ничего особо и не грозит, но вот Ташлина теперь есть на чём прищучить. Я на всякий случай слова боярынь Левской, Линёвой и Симоновой записал, и они составленную мною бумагу подписали собственноручно. Сгодится такая бумага Крамницу в дело подшить, хорошо, не сгодится, всё равно знать будет, а если очень понадобится, то и сам боярынь опросит. Надо ли говорить, что Крамниц, получив обратно брошь, а в приложение к ней такую бумагу, принялся радостно потирать руки? Я ему, правда, слегка ту радость подпортил, напомнив о сохранении вероятности того, что брошь могла носить и изображавшая баронессу другая женщина, как и о том, что женщину ту надо искать. Для порядка напомнил, исключительно для порядка, а вовсе не по злобе…

Сходил я и к профессору Маевскому. Итогу моего испытания Михаил Адрианович, понятное дело, был не особо рад, но и каких-то сильных переживаний я у него тоже не заметил. А вот относительно проведения моих занятий при университете Маевский меня обнадёжил, сказав, что затея вызвала на факультете определённый интерес, хотя некоторые из господ профессоров и выразили определённые опасения — а не собирается ли посторонний соискатель хитрым образом использовать престиж университета, чтобы с тем же университетом соперничать? Тем более, речь-то идёт о Левском, а Левским, как все знают, палец в рот не клади, руку откусят. Вон, и в Боярской Думе верховодят, и с военными у них дела, и царевич Леонид за их боярышней вовсю ухлёстывает, и сам государь им благоволит, вот как тут за родной университет спокойными быть-то?

Я подсказал Михаилу Адриановичу действенный способ развеять эти опасения — предложить кому-нибудь из университетских профессоров самому провести занятия по моей программе и лично убедиться на практике, что до университетской она не дотягивает. Тут выражать опасения начал уже сам Маевский, обратив моё внимание на то, что неосмотрительно было бы ожидать преподавательского усердия от тех, кто заранее настраивает себя на недоверие если и не к самой моей системе, то к движущим мною побуждениям. В ответ я предложил поучить артефакторов по моей методе самому господину профессору под наблюдением его коллег, что вызвало у Михаила Адриановича неподдельный интерес и он пообещал мне, что если вообще удастся провести мои занятия в университете, то он обязательно так и поступит.

Зато моя идея с патентованием учебной методики поставила профессора в тупик. Поначалу он вообще встретил её в штыки, заявив мне, что распространение образования не должно чем бы то ни было ограничиваться, затем, подумав, признал, что вроде бы определённые права у меня как у первооткрывателя данного направления и могут наличествовать, обещал провести консультации с профессорами-правоведами, однако особых надежд посоветовал мне не питать хотя бы ввиду полного отсутствия подобных прецедентов. Что ж, профессора я, конечно же, поблагодарил, но предвидение подсказало, что губу, раскатанную мною на доходы с патентования учебной методики, придётся, пусть и с сожалением, закатать. Обидно, я так на них рассчитывал… Ладно, затевать по этому поводу судебную тяжбу или нет, я ещё подумаю в более спокойной обстановке, но в любом случае буду работать над получением дохода с самого обучения.