Кроме изучения богословских наук учащиеся академии и семинарии получали и иные, светские знания. К примеру, они изучали стенографию, их водили на концерты и в оперу, устраивали киносеансы. Характеры у семинаристов были самые разные. Кто-то тихоня, а в ком-то вовсю играет удаль молодецкая. Играли в волейбол, приударяли за стенографистками и поварихами, кидали друг в друга поленьями.
Попадались и проходимцы, которые в голодное время пристраивались ненадолго к семинарии, где кормили. А при случае, отыскав хлебное место, уходили без сожаления из учебного заведения, где им надобно было изображать, что они верующие.
Но в основном были настоящие православные ребята. И те, кто окончил семинарию и академию, до конца дней своих сохранили верность Церкви Христовой.
Учащиеся внимательно следили за всем, что происходило в мире, в стране и в Церкви. После войны Патриарх Алексий I стал решительно добиваться устранения раскола между нашей и Зарубежной Церковью. В 1945 году к Московскому Патриархату, вопреки желанию большинства своей паствы и клира, присоединился экзарх Западной Европы митрополит Евлогий (Георгиевский). Спустя год он скончался, и делегацию от Русской Православной Церкви выпустили в Париж для участия в его похоронах. Отпевание совершал митрополит Григорий (Чуков). Он пытался закрепить Западноевропейский экзархат в юрисдикции Московской Патриархии, но ничего не вышло. Столь же безрезультатно окончились его усилия по принятию в лоно Московской Патриархии Североамериканской митрополии, возглавляемой митрополитом Феофилом (Пашковским). Зарубежники оставались непоколебимы в своём неприятии существования Церкви в безбожной Советской стране.
Словом, у владыки Григория дел всё прибавлялось и прибавлялось, и после увольнения и перевода в Таллин Иоанна Богоявленского нужно было подыскать другого человека на должность ректора. Такового быстро отыскали органы безопасности. Александр Александрович Осипов вот уже несколько лет являлся их тайным осведомителем. Уроженец Ревеля, он в тридцатые годы преподавал в Тарту, был изгнан из университета во время очередной вспышки эстонского национального самосознания, женился на дочери священника, сам стал священником и, вероятно, был завербован органами НКВД. Во время войны служил в тыловой части Красной армии, затем вернулся к священнослужению, усыновил мальчика, оставшегося сиротой. Если в тридцатые годы в Эстонии он писал антисоветские статьи, то в сороковые стал ярым поборником советской власти.
В 1946 году, когда возрождались ленинградские духовные училища, митрополит Григорий пригласил Осипова как одного из лучших специалистов по истории Ветхого Завета. А через год Александр Александрович сделался ректором. По его собственным признаниям, он уже тогда возненавидел Бога.
Спасённый Ридигерами из концлагеря Василий Ермаков, став в девяностые годы почтенным старцем, протоиереем Василием, вспоминал об Осипове: «...уже кончая семинарию, мы увидели, что он ломается. Первое — то, что он, посещая ремонт здания, куда попала бомба, оступился, болела нога, он отошёл от литургии. И мы уже чувствовали — не тот стал, у батюшки нет благодати. Отошёл от литургии, отошёл от храма. И здесь уже назревало, так сказать, время пятидесятых годов, время, когда уже советская власть готовилась нанести ещё страшный удар по Православию и выдающимся священникам... Он начиная с 1949 года предательски писал на профессоров и на нас, в том числе и на меня, я знаю, там есть в архивах. Потому что, придя в семинарию, им надо знать было, советской власти, кто учится, кто какой. И таких, так сказать, ярких верующих, я знал, их на карандаш и — доносительство. Я это сам ощутил впоследствии. И он писал об этом. Поэтому, я скажу, он променял нас на чечевичную похлёбку. И стал, отрёкшись от Бога, поносить в своих статьях своих собратьев-профессоров, с кем учился... И когда Священный Синод в лице Патриарха Алексия Первого отлучил его от храма, они знали, что делают... Почему он предал не нас, духовенство, а русский народ? Потому что, находясь на Западе, он был тогда ещё экскурсоводом Вышгорода, я знал ещё, он не любил Россию, он не любил русский народ. Он жил по времени. Время наступило другое, я пошёл в сторону, а он далее пошёл. Мне очень жаль его, он многое мог бы сделать».
В 1951 году Осипов напишет для ленинградского уполномоченного КГБ Кушнарёва целый доклад о положении в Московской Патриархии под названием «В мире духовном». Вот некоторые особенно сочные куски этого доноса:
«Сам Патриарх, как личность, представляет собою своеобразное смешение аристократического сибаритизма с затаённым фанатизмом. Он любит хорошо поесть, остр на язык, любит роскошь и покой. Но вместе с тем фанатически предан постам, ненавидит обновленцев, преследует все новшества и влюблён в благочестие 16-го века».
«Патриарх лично мог бы быть очень опасным фанатиком, но его вредность ослабляет его сибаритство, его сознание, что в конце концов, “только бы мне было мирно и хорошо, а там хоть потоп”».
«В общем среда архиереев не однородна. Здесь есть и фанатически преданные своим идеям мечтатели и идеалисты высокого полёта: Архиеп. Лука (Войно-Ясенецкий) — неокантианец, мечтающий о соединении религии и науки. Архиеп. Гурий Ташкентский — аскет, насадитель старчества и иночества, борец за нравственное перерождение духовенства и за расширение влияния церкви. Митроп. Варфоломей Новосибирский — борец за укрепление кадров духовенства. Архиеп. Ювеналий Челябинский — того же сорта и ряд других. Есть наоборот и архиереи тщеславные гордецы: Еп. Сергий (Ларин) — владелец целых вагонов имущества, напыщенный до тошноты, и ему подобные. Но больше всего архиереев середнячков, которые живут в общем тихо и незаметно, но именно они, пожалуй, оказывают наибольшее влияние на укрепление церковничества (Сергий Смоленский, Михаил Велико-Лукский, Иоанн Молотовский и т. п. и т. п.)».
«Среди профессуры есть лица архиреакционных взглядов (Ректор еп. Симеон, Парийский, Углянский, Макаровский, Миролюбов), есть мечтающие о примирении коммунизма и религии (Сергеенко), есть лица, приемлющие современность, но сочетающие с нею наивную веру (Сборовский, Шишкин, Успенский)».
«В среде верующих возникает “теория” за “теорией” о близости войны, о непобедимости заокеанской и вообще западной техники и т. п. (напр. еп. Симеон и все его окружающие, Макаровский, Купресов и др. в академии). Поддерживая эти настроения, круги фанатиков-церковников не дают ослабевать религиозной настроенности в народе».
«Здесь фабрикуются легенды о чудесах, святых старцах и старицах, пророчества и предсказания, здесь соответственно перетолковываются все события мировой политики и общественной жизни, но неизменно в разрезе одной, нерушимой для них аксиомы: “У Советов хорошего ничего быть не может”».
«А между тем, достаточно сказать, что эпитеты: “пострадавший”, “сидевший”, “репрессированный”, “бывший”, “дворянка”, “купчиха” являются лучшими паспортами на допуск в эту среду и гарантиями на её доверие. Одним из зловреднейших явлений в этой среде являются монахини и тайные монахини, которых значительно больше, чем это кажется. Это люди, не связанные ничем, готовые на все ради своего фанатизма и во имя своей ненависти. Архиереи прекрасно понимают значение этой среды, и каждый из них окружает себя несколькими представителями её, через которых общается с низами городских, загородных и более отдалённых приходов и тем самым оказывается в силах учитывать подлинное духовное состояние своей паствы».
«То, каковы доходы городского духовенства, трудно себе даже представить. И тысячами путей деньги эти льются в поповские бездонные карманы. Священник Л. Поляков, студент Академии, через два месяца после получения священства уже хвастал студенту Н. Заболотскому, которому подарил материю на костюм: “Я доволен, я свои 20 000 в месяц уж получаю”».
«Какие сдвиги произошли в общем в духовенстве между 1941—1951 годами? А) Кадры духовенства окрепли. Явился новый костяк фанатизма. Б) Часть духовенства безнадёжно разложилась. В) Низших священнослужителей до сих пор маловато, и уровень их очень неопределёнен, а состав пёстр. Какие могут быть отсюда сделаны практические выводы? Явление разложения, конечно, срывают во многом усилия фанатиков развивать, раздувать дело религии. Но надо сказать, что верующие настолько притерпелись к этим безобразиям, что они скорей могут воспрепятствовать вербовке новых членов церкви, чем образумить старых. Фанатики опасны и с точки зрения их внутренней и со стороны внешней миссии. И их со счетов скидывать или уравнивать разложившимися нельзя. Это сила активная, живучая и тенденции к самоубийству не обнаруживающая. И лояльными (не говоря уже о благорасположенности — это логически немыслимо и невозможно) к Советской власти они никогда и ни в чём не будут».
