— Та ничего меня не интересует, — старик сбросил мою руку и хмуро зашаркал к дому. — Делать мне неча. У меня работы невпроворот, а ты ходишь не пойми где и с кем.

— Не ворчи. В городе все по-прежнему говорят к осени будут городскую стену переносить. Народ волнуется. Вроде не в первый раз переносят, почему они из-за этого так переживают, не понимаю.

— Дарушка, да ты садись обедать, — Еремия вовсю хлопотал: миски, хлеб, ложка летели по воздуху. Салфетка уже постелена и чай парует в чашке. — Устала поди туда-сюда мотаться.

Я благодарно кивнула, поспешила к себе, чтобы переодеться и руки помыть с дороги. Когда спустилась мои старички важно сидели напротив моего места. Значит, расспросы начнутся. Улыбнулась. Села и, взяв ложку, медленно стала есть грибной суп. Сегодня готовил Еремия, поэтому суп наваристый, у меня таким ни разу не получился, даже когда делала под присмотром приблуды. Пока я довольно жмурилась, мужчины молчали. Стоило взять чашку в руки.

— И кого в городе видела?

— Асю, — я улыбнулась вспоминая нашу встречу.

На мой побег девочка, конечно же, обиделась, но быстро простила узнав что теперь в городе буду каждую неделю и мы сможем часик погулять вместе. Сегодня маленькая егоза ждала меня возле управления, верный цаби был при ней, пугал добропорядочных горожан. Купили на ярмарке ярких лент, сходили в храм, почему-то Асе было важно оставить для Великой не камни и монеты, как она привыкла, а простую ленту. Что в этом для нее я так и не смогла понять. А потом мы гуляли, ели сладкий шербет и познакомились с новыми жителями города.

— И ты оставила ребенка с чужими людьми? — Асимыч нахмурился.

— Нет. С чего вы взяли? Мы помогли им разгрузить телегу, пока мать семейства кормила младшенького.

— От малахольная! Отчего ты вечно лезешь куды не приглашают? Еще и чужого ребенка потянула за собой! А если Ждан узнает, думаешь по головке тебя погладит?

— Они не просили, но в помощи нуждались. Тем более извозчик на всю улицу ругался, как опаздывает, а они никак не заберут свои вещи. Один мужчина и шестилетний ребенок не могут все сделать быстро, а кормящей матери вредно волноваться. К тому же нам ничего тяжелого и не давали.

— Добрее, Асимыч, быть надо, — Еремия мне подмигнул и громко присербнул чай.

— Ну ладно, засиделась я с вами, а мне бы еще к ведьме успеть до темна, — я встала из-за стола убрала посуду. — Хорошо летом день длинный.

— Ты же ягод собрать хотела.

— Хотела, но к ведьме важнее. А по ягоды завтра пойду, как раз письма в Постой отнесу, — я сделала паузу, но Асимыч отвернулся. Гордый. И Всемила гордая. Как бы их вместе свести?

И как бы я ни торопилась, а маленькое лукошко взяла. По дороге ягоды собирала, но это так, себя побаловать. Для зимы завтра с большой корзиной пойду. Знакомая тропинка вывела к дому ведьмы, которая судя по прищуру меня поджидала. Откуда она знает когда я приду?

После приветствия и обмена любезностями ведьма пригласила в дом. Не знаю почему, но все отвлеченные от дел беседы ведьма ведет на улице. Как-то мимо проходила, решила заглянуть, так в дом меня не пустила. А сегодня как-то знает, что по делу.

— Говори с чем пожаловала, — старуха усмехнулась, кинула щедрую горсть трав в ступку и принялась толочь.

— Есть девочка, которая никак не хочет выговаривать "р", только когда волнуется или испугается. Мне бы травку какую или амулет.

Ведьма замерла, подняла темный взгляд и, запрокинув голову, громко рассмеялась.

— Ох, Дарушка, ох рассмешила, — стауха утерла слезы в уголках глаз. — Сколько лет живу, ни разу подобной просьбы не слышала. Сколько годков девочке?

— Шесть.

— От лени я знаю только один метод — ивовый прутик. Меня так бабка учила. Но тебе не предлагаю, добрая ты, да и ребенок хоть и твой, а не твой. Заговорит не волнуйся. Всему свое время.

— Правда? — я вскочила, прижала руки к груди. Под строгим взглядом ведьмы села на место. — Простите.

Сомневаться в ведьме, хуже не придумаешь.

— Говорю же добрая ты, аж жалко, — ведьма смотрела поверх моей головы, будто видела что-то. Минуту молчала, шевелила губами, но ни звука не было слышно, а когда ведьма посмотрела мне в глаза, внутри все похолодело, будто в глаза смерти заглянула. — Судьба не в том, что происходит, а в том, что мы делаем. Иди. Темнеет уже.

Я вскочила, дошла до середины комнаты и вспомнив вернулась к ведьме. Она хмурилась, а в глазах тоска печальная.

— Спасибо вам, успокоили меня, — улыбнулась и достала из сумки платок специально для ведьмы на ярмарке купленный. — Это вам.

Ведьма платок взяла и отвернулась, а мне показалось, будто слезы в глазах прятала. Ничего не стала спрашивать, если ведьма сказала уходить, лучше поторопиться. Какой бы ведьма ни была, а характер у всех вредный и пакостить любят.

Что-то напугала и запутала меня сегодня ведьма.

Чем ближе подходила к дому, тем отчетливей слышала ругать. Асимыч и Еремия. Великая Матерь, что у них случилось? Они, конечно, ругаются, спорят, но чтобы так еще ни разу не было. Я испугалась и побежала. В дом ворвалась, ожидая увидеть дерущихся мужчин, но они, к счастью, стояли по разные стороны стола и, махая руками, кричали, но с моим появлением резко замолчали.

— Невероятно она вернулась? — я подошла к столу и осторожно погладила нашу птицу по красно-золотому оперению.

— Продать ее надо, — Асимыч засуетился: схватил торбу свою, осмотрел себя и, покачав головой, скрылся за печью и вышел уже в новой рубашке и штанах.

— Асимыч…

— Цыц! Ежли вам монетки лишние — я себе заберу. А во второй раз себя одурачить не дам! — я таким злым Асимыча никогда не видела. Испугалась. Но и птицу не хочу отдавать.

— Да куда же вы на ночь глядя? Птица-то яркая обязательно привлечет внимание нежити.

— Асимыч, да не для продажи птица эта. Сколько тебе старому повторять нужно?

— А ты вообще сиди и помалкивай. Приживала.

Старик схватил птицу и только в дверях замер. На улице стемнело окончательно. Если собой старик мог бы рискнуть, то Рябушкой ни в жизнь.

— Вы жа ее выпустите, да?

— Нет, — приблуда оказался первее. Мне его ответ не понравился. О чем же они спорили так отчаянно? — Я же говорю тебе, если птица вернулась, значит, не улетит. И продать ее ты не сможешь.

— А это мы еще посмотрим, — Асимыч вернулся в дом, переоделся и, взяв толстую веревку, привязал птицу к себе. — От сана встанет и я в город поеду. А когда монетки звенеть станут, то не думай будто делиться с тобой буду.

— Да на кой мне монетки твои?

Я только ресницами хлопала, понимала, что ничего не понимаю. Что вообще здесь происходит? Но влезать не стала, пусть думают что хотят, а я ночью тихонько веревку обрежу и птицу выгоню.

Время до сна тянулось медленно. Я и ягоды перебрала, только никто есть не стал: Асимыч на печи ото всех отвернулся, крепко держал несчастную птицу, а той будто все равно спокойно лежала. Еремия тяжело вздыхал, сидя на подоконнике, глядел в окно. А я за простыми домашними хлопотами старалась ускорить время, но, как назло, оно тянулось как патока. К себе уходила уверенная в том, что не усну пока птицу не выпущу. Но стоило прилечь, как глаза закрылись.

— Дарушка, вставай! Беда, Дарушка! — я вскочила, испуганно оглядывалась и терла глаза, которые не хотели открываться. — Дарушка, бежать надо. Давай скорее.

— Да что случилось, Казимир? — глаза, наконец-то, открылись.

— Тамалоти случились.

— Кто? — я нахмурилась, но с кровати встала, пригладила волосы.

— Тамалоти же! Ну неужели не слышала? — я покачала головой, полезла под кровать в поисках ботинка. Это как же я разувалась, что он аж под стенкой оказался. — Мертвяки не убиенные. Нежить, что в лесу ошивается их слуги.

— На вас напали? — мысли вязли будто в меде, и я сама была какой-то замедленной. Отчего злилась, а ускориться никак не получалось.

— Дарна! Я и так мертвый, что мне мертвяки сделают? На вас напали!