— Ой, ну хоть ты-то не начинай! Этого… недоноска она моментально простила. Чем, блядь, я хуже? — он с силой ударил кулаком по столику и мне пришлось сделать над собой усилие воли, чтобы не вздрогнуть от этого неприятного звука.

— Ты точно хочешь услышать честный ответ, чем? — теперь Стас говорил иронически. Мне даже стало стыдно. Выходило, что я его абсолютно не знала, потому что человек, который сидел напротив Белоусова походил на известного мне Стасика примерно так же, как уж на кобру. Вроде общего немало, но не дай Бог перепутать.

— Раз спрашиваю, значит хочу, очевидно?

— Кончай ревновать ее к Виту. Влада добрая и глупенькая, вот и пожалела. А тебя чего жалеть? Ты, мало того, что абсолютно уверен в своей правоте, так еще и ведешь себя как параноидальная истеричка. То орешь на нее и угрожаешь, то пытаешься задобрить. Я б на ее месте от тебя съебался, друг. Непредсказуемость и неадекватность — это прям твой девиз последнее время. А наивные добрые девочки таких обычно боятся и ненавидят. И я бы не сказал, что они так уж и не правы.

Тут я и вовсе несколько выпала в осадок, понимая, что вообще не знала этого человека. Совсем. Повелась на искусно скроенную маску, так удачно вставшую на образ тупого качка, который Стас отыгрывал. Правда, в одном он был не прав, и я решилась влезть в их разговор, показывая, что проснулась.

— Я его не ненавижу. И я не наивная, — тихо сказала я, и кожей ощутила на себе два взгляда: понимающе-иронический и болезненно-горький. На меня даже слишком быстро обратили внимание.

— А что тогда ты ко мне испытываешь? — в голосе парня сквозила надежда. Я снова ощутила некоторое омерзение к себе, не имеющее ничего общего с тем, что я несколько дней не была в душе.

— Ничего. Вообще ничего, Максим. Ты… убил во мне все позитивные эмоции по отношению к себе. Прости, — последнее слово я добавила, не желая, впрочем, извиняться. — Здесь можно где-нибудь вымыться? — а это уже чтобы показать, как сильно меня «волнует» его эмоциональное состояние.

Белоусов снова ударил по столу, но ничего не сказал, уставившись в одну точку. Очевидно, я лишила его желания язвить своим ответом. Мезенцев же подошел ко мне, и тихо сказал:

— Сначала лучше поешь, а то есть риск, что ты потеряешь сознание. Потом я тебя провожу до ванны.

Я кивнула, и парень включил свет в этом странном… бункере? Я, как обычно, понятия не имела, где мы. Отвечая Максиму я на самом деле покривила душой: не было никакого равнодушия. Было желание причинить ему боль, желательно, такую же, как он мне. И за него почти не было стыдно…

На сей раз он не поймал меня на лжи, и, когда в помещении загорелся свет, я обнаружила, что это одна большая комната с холодильником, микроволновкой, шкафом, софой, на которой я лежала, и двумя раскладушками. Ну и со столиком, за которым теперь сидел один только Макс. А его друг кивнул мне на холодильник, и уселся за компьютер, находившийся за софой, в дальнем углу комнаты. Там же находилась и дверь, очевидно, как раз в ванну, так как вместо двери «на выход» был проем, в котором стояли два мощных мужика с автоматами. Серьезно здесь все…

Помещение было без обоев, с бежевым старым линолеумом выполненным «под деревянные доски», и на удивление неуютным. Здесь было холодно, но обнаружила я это только тогда, когда вылезла из-под зеленого клетчатого колючего одеяла чтобы взять что-нибудь из небольшого двухкамерного холодильника. На софе так же обнаружились мои пижамные штаны, оставленные когда-то давно в комнате, в которой я жила уСпайка дома.

Их я и надела, чтобы не смущать дорогих конвоиров, которых сюда скорее всего заперли по той же причине, что и меня, поскольку, какими бы крутыми они не были, по сути они оставались детьми, пусть и умеющими обращаться с оружием. По крайней мере, я в этом была практически уверена.

Руки у меня заметно дрожали, как всегда бывает от слабости, если долго не ел, и я мысленно поблагодарила Мезенцева за умную мысль о том, что для начала мне стоит поесть. Благодарить его вслух все еще было странно и непривычно, так что я малодушно не стала этого делать. Поднявшись с софы и едва не упав обратно, я краем глаза отметила, что Максим чуть было не бросился мне помогать, но, видимо, вспомнив мои слова, снова сел. Я мысленно усмехнулась и упрямо пошла в сторону холодильника. Пошатываясь, чувствуя себя более чем омерзительно, но сама.

Внутри обнаружился запас полуфабрикатов, наверное, на год вперед. Здесь были всяческие котлеты, блинчики, овощные смеси, пицца, и даже пельмени, которые, правда, вряд ли можно было приготовить без кухни. А еще в ту же низко расположенную двойную розетку, в которую был подключен холодильник, оказался воткнут шнур от электрического чайника. Это, определенно, утешало. Я выудила из недр этого хранилища продовольственных запасов какие-то рыбные котлеты, и поставила их разогреваться в микроволновку. Она стояла на небольшом столике и там же оказалась стопка одноразовых тарелок и, как ни странно, вполне нормальные столовые приборы. Не пластиковые, я имею ввиду.

Тишина в комнате была давящая, ее не нарушало ничего, кроме стука клавиатуры, писка, издаваемого кнопками под моими пальцами, и моих неуклюжих шагов. То, что эту атмосферу я создала собственными руками умиротворяло. Все было так, как должно, хотя одновременно с тем и неправильно. Впрочем, когда очередной протяжный писк возвестил меня о том, что еда готова, я положила по порции всем троим, а не только себе, а затем, с пластиковой тарелочкой в дрожащих руках, победно уселась обратно на «свою» софу.

Спайк на мое поведение среагировал неприязненным взглядом, а Мезенцев иронически усмехнулся, посмотрев на красивые старинные часы на своей руке, с которыми никогда не расставался:

— И тебя с Новым Годом, Каштанка.

Я кивнула ему, и мелко задрожала от нехорошего предчувствия. Если праздник пришел к нам в такой обстановке, то как же мы проведем год? Мысль показалась абсурдной, нелепой, и я раздраженно вгрызлась в безвкусный полуфабрикат. Парни последовали моему примеру, и, пока мы ели, тишину не нарушало вообще ничего. Мерный стук челюстей и рваное дыхание в нее неведомым образом вписывались, подчеркивая зловещесть и одновременно с этим банальность того, как мы проводили праздник.

Вспомнились Света, Мария Вениаминовна, тетя Роза, да и Виталя, которому, очевидно, было ой как несладко. Я начала представлять, как эти часы проходят у них, и по всему выходило, что, как минимум, невесело. Света была уверена, что я пропала без вести (и до определенного момента так оно и было), у талантливой учительницы не было родных, с которыми она могла бы хорошо отпраздновать, а Виталя… О нем и говорить нечего. Этому человеку определенно должно быть на редкость паршиво. Он встречал Новый Год без сестры, без нее он его и проведет. И все последующие годы тоже.

На глаза против воли начали наворачиваться слезы, и я, тихо выругавшись, взяла пустую тарелку, уже почти не шатаясь донесла ее до прежнего места и, не обнаружив помойного ведра, оставила ее там. Затем направилась в сторону той самой единственной двери. Стас обратил на это внимание, раздраженно пробурчал, что раз обещал проводить, значит, проводит, и пошел следом за мной. Не зря: за дверкой оказался широкий светлый коридор, ведший куда-то вглубь очевидно, обширного здания и несколько запертых комнат неизвестного назначения. Которая из них являлась ванной определить не представлялось возможным.

Впрочем, только мне. Мезенцев ориентировался здесь как рыба в воде, и сначала отвел меня к одной двери, за которой оказалось нечто вроде неопрятной гардеробной: тут были свалены в кучу разнообразные предметы одежды, полотенца, простыни, одеяла, и даже нижнее белье, причем, мое нижнее белье. Все это безобразие валялось на полу, несмотря на то, что в углу небольшого помещения стоял большущий шкаф (и больше ничего), и, очевидно, доставлялось сюда в адской спешке. Стало до странного смешно, что отец моего дорогого «друга» таким образом решил озаботиться нашим комфортом. Это означало, что планировалось оставить нас здесь на долгое время, и этот вывод был для меня весьма неутешительным, хоть и логичным.