Но — не пригодилось. Каменщик успел перебраться назад в свой родной Решт, завёл собственное дело, разбогател, состарился — и однажды рассказал о халкидонском тайнике человеку в кожаной куртке и с маузером по имени Якуб-заде, явившемуся с северного берега Каспия. Рассказ стал частью платы за услугу, которую чужак оказал ему, избавив от кое-каких мелких неприятностей — но, увы, не горькой участи, настигшей беднягу спустя несколько месяцев. Когда солдаты с красными звёздами на фуражках погрузились на свои суда и уплыли, оставив город войскам шаха, бывший каменщик в компании прочих, помогавших русским пришельцам, после недолгого суда встал к кирпичной стене портового пакгауза, под прицелы комендантского взвода…

А о тайнике Яша не забыл. И, оказавшись перед проблемой — что делать с опасными письмами, как сохранить их до лучших времён? — вспомнил о тайнике в халкидонской библиотеке. Ему и раньше, в бытность свою персидским книготорговцем и, по совместительству, резидентом ОГПУ, случалось работать в её хранилищах — так чтоне составило особого труда попасть в нужный зал, нажать на нужные завитки — и положить перевязанный бечёвкой свёрток в открывшуюся нишу.

«А ведь переписка может пригодиться ему и теперь, в двадцать первом веке! — внезапно понял Яша. — Конечно, никого из упомянутых в этих письмах давно нет в живых, политическое их значение во многом утратило актуальность. Хотя, это ещё как сказать: если их опубликовать в толковой обработке, это будет настоящая сенсация!»

Он достал из кармана смартфон и набрал несколько слов в поисковике, потом сверился с ГУГЛ-картой Стамбула. Так, прямо сейчас обменять билет до Измира на следующий рейс, взять такси, за полчаса доехать до Кадыкёя. А по пути — молиться богу Израиля (в которого он, Яша, не верил), чтобы тайник оставался на прежнем месте — за сто лет и с ним, как и с самим зданием библиотеки могло случиться что угодно.

Всё оказалось на месте — и метрополия, и библиотека и тайник. Пришлось, правда, заплатить пятнадцать евро, а потом битых полтора часа дожидаться, листая старый, тридцатых годов, альбом с репродукциями икон, когда в читальном зале не останется посетителей, а смотритель в монашеском клобуке отлучится куда-то по своим монашеским делам. К этому Моменту Яша уже разглядел нужное место и даже различил покрытые слоем побелки нужные завитушки. При нажатии пальцем они, скрипнув, ушли в стену; он наклонился, отмерил пальцами положенное расстояние от пола и сильно стукнул по стене кулаком. Крышка тайника подалась сразу — отскочила, засыпав пол мелким белым крошевом. Пакет оказался на месте, и Яша успел ещё замести осыпавшуюся штукатурку под книжный стеллаж и пододвинуть к тайнику стул — так, чтобы его спинка замаскировала изуродованную стену. Дежурный библиотекарь, конечно, обнаружит непорядок, тайник теперь для Яши потерян — но какая разница, если он с лихвой выполнил свою задачу, сохранив драгоценные письма?

Оставался, правда, риск, что монахи среагируют на «взлом» и сообщат в полицию. Но, во-первых, Яша документов своих не показывал, аво-вторых — что, собственно, ему могли предъявить? Порчу отделки стены? Прекрасно, он готов возместить стоимость ремонта и даже уплатить штраф. Что же касается перетянутых бечёвкой писем, что лежали в кармане его пиджака — так это ещё надо доказать, что они взяты именно отсюда. Никаких документов на эту «единицу хранения» у монахов нет, да и кому придёт в голову держать тайную переписку Троцкого с Иосифом Сталиным и другими крупными деятелями Советской России в библиотеке митрополии Константинопольского патриархата? Бред, да и только!

…В Измир Яша не поехал. Отправив пространное письмо с извинениями симагинскому знакомцу, взял билет на ближайший рейс в Баку, откуда, как ему объяснили в кассах аэропорта, можно, потеряв на пересадке всего полтора часа, улететь в Москву.

Такси еле ползло в сплошном потоке машин, пересекающих мост через Босфор — на этот раз, с азиатского берега в Европу. Яша весь извёлся в этом бессмысленном ожидании. Умом он понимал, что как бы не были «взрывоопасны» добытые им документы в двадцать девятом году, сейчас они представляют ценность разве что для учёных историков и коллекционеров. И всё же, никак не мог унять нервную трясучку. Вожделенная добыча, казалось, вот-вот прожжёт ему карман — а потому, убедившись, что таксист не интересуется, чемзанят сидящий на заднем сиденье пассажир, Яша извлёк пакет из кармана и, ломая ногти, распустил задеревеневший от времени узел и развернул упаковочную бумагу.

Внутри оказалась не одна пачка писем, а две. На одной красовалась неразборчивая надпись по-французски, сделанная рукой Седова — эту пачку он засунул в внутренний карман пиджака и взвесил на ладони вторую, перевязанную легкомысленной красной ленточкой. Он сам когда-то её повязал — в пачке хранилась самая важная часть его личного архива, вывезенного из СССР в самом начале его карьеры резидента советской разведки в Константинополе. В этих бумагах не было упоминаний о людях, фигурировавших в документах из первой пачки, но «убойностью» своей они ничуть им не уступали. В руках тех, чьи имена упоминались в этих записях, когда-то находилась поистине чудовищная власть, и то, что источником этой власти была главная спецслужба Страны Советов, делало эти бумаги по-настоящему опасными для их обладателя.

Правда, с одной немаловажной оговоркой: какое бы значение не имели эти бумаги в тысяча девятьсот двадцать девятом году — с тех пор прошло без малого сто лет. И что делать с ними сейчас, во втором десятилетии двадцать первого века, Яша не представлял совершенно.

— …тогда всё ясно. — кивнул я. — А то мы, признаться, приняли вас за сотрудника советского посольства и несколько напряглись.

Беседовали мы, стоя на пирсе, шагах в двадцати от пришвартованного парового катерка, на котором собирались перебраться на азиатский берег Босфора. Татьяна уже была там; других пассажиров на этом рейсе не предусматривалось, и хозяин катера, грек, нетерпеливо поглядывал на нас, стоя на носу своей посудины.

— Да, я всё понимаю. — мужчина обозначил лёгкий поклон и приподнял двумя пальцами шляпу. — Простите, что напрасно вас побеспокоил.

Он повернулся и, не оглядываясь, пошёл прочь.

— Думаешь, он и правда, сын Троцкого? — спросил он.

Я пожал плечами.

— Насколько мне известно, у Льва Давыдовича действительно был сын, и он помогал ему в его политических делах. А вот фамилии — Седов там, или какая-нибудь другая — извини, не припомню. Я ж никогда специально этим не интересовался — так, прочёл где-то, вот и отложилось в памяти.

— Так может мы зря его так… послали? — Марк с задумчивым видом рассматривал удаляющуюся фигуру.

— а ты что, знаешь что-нибудь про письма, о которых он спрашивал?

— Нет, но…

— То-то ж и оно, что «но». Хотел пообщаться, просто так, любопытства ради? Но ты учти, нам ведь в Союз ещё возвращаться. Вон, дядя Я.. наш общий друг тоже пообщался, и с ним и с его папашей — и чем дело для него закончилось?

— Но ведь мы не собираемся помогать Троцкому!

— А это ты будешь объяснять следователю в подвалах Лубянки.

— Где-где? — удивился Марк.

— В здании ОГПУ на Лубянской площади в Москве. Бывшее здание страхового общества «Россия», если приходилось о таком слыхать. У вас эта хохма насчёт «подвалов Лубянки» пока не в ходу, а вот в наше время это настоящий мем… в смысле — каждый её знает. Вот и прикинь: ты хочешь туда попасть?

— Нет, но…

— А раз не хочешь — давай-ка лучше держаться подальше от Иудушки и его дел. Нам и так придётся давать объяснения, почему мы сбежали из-под наблюдения и поломали весь план операции.

— Да, кстати… — оживился Марк. — как ты собираешься это объяснить? Наверняка ведь спросят…

— Да проще простого. Скажем, что заметили слежку за собой, опишем вот этого господина… — я мотнул головой в сторону удаляющегося Седова, — и сошлёмся на необходимость соблюдать конспирацию. Подозреваю, наши опекуны из посольства тоже его срисовали, и наши слова они подтвердят.