«Дядя Яша» — именно его глазами я рассматривал эту малоприятную картину — прижался к книжным полкам, стараясь обойти труп так, чтобы ненароком к нему не прикоснуться. Не вышло — плечом он зацепил ногу удавленника, и тот закачался в петле. Блюмкин отпрянул, ударился спиной в книжные полки, с которых с оглушительным грохотом посыпались на пол толстенные тома. Пыль поднялась столбом, ясно видная в лучах солнца, падающего через узкое зарешеченное окошко, но запаха я не ощутил — как обычно, флэшбэк передавал только зрительное восприятие…

Следующая картинка — руки, листающие страницы старинной, написанной на пергаменте книги. Жутковатые рисунки, надписи на незнакомом языке, незнакомые зловещие символы — на фотокопии явно одна из страниц именно этого тома. Часть страниц опалена, причём следы совсем свежие — но огонь почему-то не взял потемневший, ставший от времени ломким, пергамент.

«Дядя Яша» закрыл книгу и вернул её на конторку. В руках у него возник листок — на этот раз обыкновенной почтовой бумаги. На листке — надпись по-немецки, сделанная торопливой, дрожащей рукой. Надо думать, предсмертная записка того бедняги — как бишь его, Эрлих? — что раскачивается сейчас в петле посреди комнаты. Или нет?..

"Умоляю того, кто прочтёт моё послание: немедленно, не откладывая, любым способом уничтожьте эту книгу! Воистину, она источает зло, и если выпустить её в мир — это обернётся ужасающими несчастьями для всех людей, сколько их есть на Земле. Моих скромных сил не хватило, чтобы справиться с ним, я чувствую, как сознание искажается, угасает — и спешу дописать эти строки, пока не превратился в лишённое разума жалкое создание. И, напоследок снова заклинаю вас: сожгите, залейте кислотой, порвите в клочья, как угодно, любым способом — только уничтожьте её!"

Больше в записке ничего не было. Я — то есть, «дядя Яша», конечно, я мог только смотреть и воспринимать увиденное — перевернул лист, чтобы посмотреть, нет ли на обратной стороне продолжения текста — и в этот самый момент флэшбэк прервался. Я снова стоял посреди зала с кинжалом-джамбией в руке, и смотрел, как мои спутники простукивают стену, сложенную их чёрных каменных плит.

…Чёрные камни? Что-то ворохнулось в моём, ещё не прояснившемся после флэшбэка, сознании.

…ты окажешься во дворце чужом, каменном, что в горах стоит… — говорила нараспев старая цыганка, взмахивая высохшими коричневыми руками, до локтей открытых широкими рукавами платья. При этомбраслеты из крупных разноцветных бусин на её запястьях издавали сухой кастаньетный стук. - Живут в том дворце люди без души, в белых плащах с изломанными крестами. Ты тех людей берегись, дочка, потому как они уже и не люди вовсе — а пуще всего берегись чёрной стены!..

… так вот же, она самая и есть — чёрная стена, прямо перед ней!..

Я опоздал всего на долю секунды. Набрал воздуха, чтобы заорать, что есть мочи «Стой! Назад! Замри!» — но тут пальцы моей спутницы нащупали, наконец, нужный камень. Плита — та самая, широкая, со скрипом выдвинулась и ушла в сторону. В открывшемся чёрном провале что-то металлически звякнуло, и в плечо ей ударила короткая стрела.

В открывшуюся за плитой нишу я даже не взглянул — кинулся к Татьяне — каким-то чудом успел, не дал удариться затылком о камни пола. Из плеча, чуть правее сустава, торчал черенок — с коротким металлическим оперением; из разреза, оставленного наконечником, обильно сочилась ярко-алая кровь. Плохо дело, подумал я, похоже, задета подключичная артерия…

— Марк! Ремень какой-нибудь, что угодно! Надо наложить жгут, пока она тут не истекла кровью!

Короткий, мучительный стон — оказывается, сознания она не потеряла.

— Тань, ты как?

Больно… она облизнула губы. Пить дайте…

Марио метнулся в дальний угол, где на низком столике стояли бутылки и пара стаканов.

— Ты, главное, не бойся.... — я приподнял её голову, пристроив себе на плечо. — Ничего страшного, главное — не шевелись, хорошо?

Погоди… — она сделала попытку приподняться и охнула от боли. — Книга… вы её нашли?

— Да, Тань, нашли, не волнуйся. Вот, Лёх, держи, ты просил… — поспешил успокоить девушку Марк. Правой рукой он протягивал мне тонкий ремешок, левым же локтем прижимал к боку большой, явно очень тяжёлый том в потрескавшемся кожаном переплёте чёрного цвета. Подошёл Марио — в руках он держал большую глиняную кружку. Я приподнял Татьяне голову — край кружки ткнулся ей в губы, вода потекла по подбородку, за ворот. Татьяна сделал несколько глотков и отстранилась.

— Спасибо ребята… ох!... что у меня с плечом?

— Ерунда, Танечка! — жизнерадостно отозвался Марк. Небольшая дырочка, сквозная. Сейчас перевяжем тебя и отнесём к самолёту…

Он говорил, а руки тем временем помогали мне пропустить под мышкой девушки ремень, вдеть в пряжку, затянуть узел, закрутить при помощи найденной тут же столовой ложки. Татьяна дёрнулась, болезненно охнула.

— Всё-всё, уже готово — успокоительно пробормотал Марк. Он зафиксировал ложку и повернулся ко мне.

— Слушай, Лёх, я ощупал стрелу с той стороны. Он широкий, не меньше трёх сантиметров, кончики загнуты назад, на манер крючков. Здесь мы его не вытащим. Был бы черенок стрелы деревянный — можно было бы обломить и как-то попробовать, но он, гад, железный…

— Арбалетный болт, чего ж ты хотел? Они и должны быть цельнокованые... наверное. — ответил я, нащупывая наконечник. Он вышел из спины над самой лопаткой примерно на три сантиметра; из раны продолжала идти кровь, но уже гораздо слабее. Ну, хоть на этом спасибо…

— Этот Либенфельс, ни дна ему, ни покрышки, был склонен к театральщине — как, впрочем, и вся подобная публика. Решил, понимаешь, устроить ловушку в средневековом стиле — насторожил в нише, где хранилась книга, взведённый арбалет. Татьяне ещё повезло, что она такая маленькая. Будь на её месте ты или Марио — получили бы стрелу точно в сердце.

— Это я-то маленькая? — возмутилась девушка. — ну погоди, я тебе ещё это припо… ох!..

— Сказано же: лежи и молчи! — я разозлился: нашла время выяснять отношения! — Сейчас мы тебя отнесём к лодке. Марио, чего встал столбом? Тащи сюда носилки — да-да, те, что возле трупа, других здесь нет!

— Душно… — пожаловалась Татьяна. — Скорее бы на воздух, совсем дышать нечем…

— Подержи! — Марк послушно подхватил её голову, а я метнулся к узкому, в виде бойницы окошку. Возиться со шпингалетом времени не было, и я высадил витражное стекло рукояткой «браунинга». Холодный ночной воздух хлынул в зал, и я невольно поискал взглядом бухточку, где мы оставили гидроплан. Ничего, хоть глаз выколи… хорошие ночи зимой в баварских Альпах, тёмные…

От верхушки донжона до противоположного берега по прямой было не больше километра. Звуки над водой разносятся далеко, особенно в ночную пору — а потому я ясно расслышал автоматное «Так-так-так!» Потом пауза и снова: «так-так-так-так!»

Риенцо, его «беретта»! Я метнулся прочь от окна.

— Марк, живо, взялись, кладём её на носилки! Марио, иди первым, оружие к бою!

— Что слу… — начал, было, Марк, но я бесцеремонно его оборвал.

— Доберёмся до лодки, сядем — всё объясню. А сейчас ноги в руки парни, шнелль, престо, престо[1]!

Итальянец пинком распахнул дверь, ведущую на лестницу, и первым скатился по ступеням вверх. Я подхватил ручки носилок и направился вслед за ним. Позади скулил в смертной тоске забытый всеми фамилар.

[1] (итал.) очень быстрый музыкальный темп.

…Они появились с полчаса назад. Подгребли тих, на лодке — я потом поглядел, вёсла нарочно тряпками обмотаны, чтобы не плескали. Вот скажи, Джотто, добрые люди, когда собираются в гости, или там поговорить, так делают?

— Добрые люди посреди ночи в гости не ходят. — покачал головой Марио. Похоже он, единственный из всех, сохранял посреди этого бардака хотя бы подобие спокойствия и здравого смысла. — Стрелять-то зачем? Окрикнул бы их ещё на воде, расспросил…