— Так я как рассудил? — принялся объяснять Риенцо. — На полицейских они не похожи. Ежели это немецкие mafioso, и собираются захватить «Савойю» для каких-нибудь своих тёмных делишек — то пока эти двое меня отвлекают, их подельники вполне могут забраться на крыло с берега и сунуть мне нож под рёбра! Не-ет, думаю, Джино Риенцо так просто не проведёшь: дождусь, пока эти влезут, скомандую «Руки в гору» — тогда и поговорим!

— Ну и как, скомандовал!

— А то! Только они сразу за стволы схватились, вот и пришлось стрелять. Не ждать же, пока они продырявят меня или, спаси убереги Санта Лючия Сиракузская от такой беды, нашу пташку?

— А других, значит, не было? — осведомился Марио. Он опустился на корточки, по очереди вывернул у убитых карманы. Не обнаружив там ничего интересного, стащил с одного пиджак и принялся тщательно ощупывать швы. Пилот удивлённо наблюдал за его манипуляциями.

— Нет, других не было. Я выждал пяток минут, спустился на берег и пошарил шагов на двести в округе. Никого и ничего. Похоже, даже стрельбы никто не услышал — места глухие, дикие…

Я разбирал сказанное с пятого на десятое — говорили оба по-итальянски, но с ейчас меня больше занимало, что мы будем делать дальше. Марк возился в салоне-поплавке, пристраивая раненую Татьяну на раздвижной парусиновой койке. Кровотечение из раны почти прекратилось, но долго это продолжаться не могло. Если в самом скором времени не снять жгут и не сделать операцию — настоящую, в больнице с профессиональным хирургом и анестезией — дело неизбежно закончится очень и очень скверно. А где её взять, больницу, имея на руках самолёт с тонной краденых сокровищ и два неопознанных трупа? — это не считая той бойни, которую мы учинили в замке? По-хорошему, надо заводить двигатели и лететь отсюда, куда глаза глядят — но оставшиеся Татьяне минуты утекают, словно песчинки из колбы песочных часов, а я так до сих пор ничего не придумал…

Места тут глухие, это ты верно заметил. — пробурчал Марио, продолжая манипуляции с пиджаком убитого.– Ага, кажется, что-то есть! Джино, дай нож, я свой сломал…

Риенцо протянул нож — по виду точную копию «Подлинного Эдуара».

— Синьор Алексис, подсветите…

Я направил луч фонарика на его руки. Марио благодарно кивнул и поддел кончиком ножа шов, распорол, засунул в прореху пальцы — и извлёк оттуда кусочек очень тонкого белого шёлка. Я пододвинул фонарь поближе, стараясь рассмотреть находку.

— Фильо ди путана![1] — итальянец скомкал записку. От его былого спокойствия не осталось и следа.

— В чём дело? — немедленно среагировал пилот. — Палец порезал?

— Всё шутишь? — Марио сплюнул в воду и поднялся во весь рост. — Считай, дошутился…

— В чем дело-то? — вид у пилота был раздосадованный. — Объясни уже, хватит говорить загадками!

— Никаких загадок. — Марио сложил нож и протянул его законному владельцу. — Было бы куда проще, Джино, если бы ты и меня положил рядом с ними. Или прямо сейчас горло перережь — массу людей от хлопот избавишь.

— Это ещё почему?

— Эти двое, видишь ли, явились сюда за мной… и за ними. — Марио мотнул подбородком в мою сторону. — И теперь у тех, кто их прислал — а это, дружище, весьма опасные люди, — возникнут ко мне оч-чень неприятные вопросы.

[1] (итал.) буквально — «сын шлюхи»

— Погодите, синьоры… — я решительно отодвинул пилота в сторону. — Марио, вы действительно считаете, они пришли за нами? Но почему, зачем?

— А мне почём знать? Этот документ — он продемонстрировал мне клочок шёлка с отпечатанными строками и бледно-лиловой печатью — они должны были предъявить мне для опознания, вместо пароля. А вот что за инструкции у них были дальше — это одному Богу известно. Может, помочь переправить вас домой, а может, наоборот, грохнуть и забрать вашу добычу. В любом случае, теперь мне не оправдаться. Не поверят, и правильно сделают — я на их месте сам бы не поверил ни единому слову.

-

— Да кто не поверит-то?

— А то вы не знаете, синьор Алексис… — невесело усмехнулся он.- Сдаётся, у нас с вами один и тот же наниматель.

— Слушай, Джотто… — снова заговорил Риенцо. — Может, тебе не плюнуть на всё это, и не отправиться со мной? А что? Доберёмся до Америки, золота, побрякушек у нас полно, обоим хватит, ещё и внукам нашим останется!

— А этих троих я куда оставлю? Девчонка ещё раненая, того гляди Богу душу отдаст... — он решительно помотал головой. — Нет уж, Джотто Мелацци в чём только не обвиняли за его бурную жизнь — случалось и в предательстве, но только Мадонна свидетельница, он никого никогда не предавал. А раз так — не стоит и начинать.

— Примерно в часе лёту, к западу Боденское озеро. — сказал пилот. — На берегу озера город Фридрихсхафен, там и больница отыщется. Сядем где-нибудь, высадим твоих друзей — может, успеют доставить синьорину к врачу, пока она не окочурилась?

— Хм-м-м… — я мысленно поскрёб затылок. — Мысль, конечно, толковая, но как мы объясним наше появление добропорядочным горожанам? Во Франции, Испании — я ещё могу понять, но здесь, в Германии, сплошной орднунг. Да нас первый же шуцман[1]…

— Германский порядок — это всё в прошлом, синьор Алексис.

Марио усмехнулся, и пилот закивал в знак того, что полностью согласен с земляком.

— С тех пор, как этой осенью помер старик Штрезерман, у них тут сплошной бардак, хуже, чем у нас, в Италии в двадцаом, перед тем как дуче пришёл к власти. Обвал экономики, репарации, безработица, что ни день — митинги и демонстрации, а то и чего похлеще. А тут ещё к власти рвутся правые из «Стального Шлема» и Гитлер со своими национал-социалистами. Не-ет, синьор Алексис, немцам сейчас не до вас… и не до нас, надеюсь, тоже. Кстати, как у вас с наличными?

Я прикинул остаток нашей кассы, хранившейся у Марка.

— Осталось немного, но всё больше фунты и итальянские лиры. Немецкой валюты нет вовсе.

— Тогда возьмите золотые монеты, хотя бы пару дюжин! — предложил Риенцо. Пилот явно был рад случаю хоть немного загладить свою оплошность со стрельбой. — На крайний случай сойдёт, должны же в Германии найтись евреи, способные поменять золото на полновесные рейхсмарки? Вы, главное, ничего не бойтесь: немного наглости, побольше уверенности в себе, ну и деньги, конечно — и всё будет о̀кей, как говорят американцы.

Я повернулся к Марио. Или, как его на самом деле — Джотто Мелацци? Надо будет запомнить…

— А вы как же?

Итальянец улыбнулся — как мне показалось, несколько неловко.

— Пожалуй, приму предложение Джино. Довольно я поработал для дела мировой пролетарской революции, пора и о себе подумать. Одна только просьба, синьор Алексис…

Я молча ждал.

— Кхм… просьба, значит. Совсем небольшая, но для меня это важно. Когда будете в Москве — объясните там, что я не предавал и никого не убивал. У этих людей, сами знаете, руки длинные, такие и в Америке запросто достанут. А меня что-то не привлекает перспектива прятаться всю оставшуюся жизнь.

— К тому же… — он сделал паузу, а когда заговорил снова, голос его звучал неуверенно. — Знаете, я много чего насмотрелся в прошлую войну, и если на этот раз в старушке Европе в ход пойдут пакости вроде тех, что мы с вами видели там — он махнул рукой в сторону замка, — то, поверьте старому вояке: Верден, Галлиполи и иприт покажутся цветочками. Нет уж, я лучше за океаном пересижу, довольно с меня всяких ужасов!..

«Савойя» затарахтела обоими моторами, развернулась. Движки оглушительно взревели, летающая лодка резво побежала по водной глади, волоча за собой две разбегающиеся пенные полосы. Вот она встала на редан, оторвалась от поверхности — и пропала в облаках, сползающих с возвышающегося на юге горного хребта. Мы с Марком проводили самолёт взглядами.

— Как она?

Я взял Татьяну за запястье, закатал рукав — и только с третьего раза ощутил подушечкой большого пальца едва слабое биение пульса. Склонился ухом к губам — дыхание есть, хотя и едва уловимое.