И то, что ему есть, кому поручить это непростое дело — настоящая удача. Секретные счета с длинными колонками цифр, обозначающих суммы в долларах, фунтах и швейцарских франках, а так же бронированные ячейки где-нибудь в конторе неприметного банка где-нибудь в швейцарском Базеле, полные бриллиантовых колье, брошей с изумрудами и прочих фамильных драгоценностей царских аристократов — это, конечно, хорошо. Но куда важнее люди, секретные агенты. Не те, кого завербовали, поймав на сомнительных связях, серьёзных служебных проступках, финансовой нечистоплотности или гомосексуальных склонностях. Эти люди — просто расходный материал, веры им нет и быть не может. А вот другие, по-настоящему верные своему руководителю, пусть и оставившему свой пост, привязанные к нему чем-то посильнее денежных интересов или угрозы разоблачения, те, что подобно японским самураям, скорее откусят себе язык, чем выдадут патрона — вот такие люди и есть подлинные бриллианты в копилке любого начальника любой спецслужбы мира.

Осталось решить, как экстренно связаться со своим агентом, не привлекая внимания бывших коллег. Каналы для этого у Меира Абрамовича имелись, причём один из них как раз и был создан для экстренных, не терпящих промедления ситуаций.

Таких вот, как сегодняшняя.

— Поехали на Тверскую — распорядился он. — Высадишь меня в квартале от Центрального телеграфа, там и дождёшься. И смотри, заверни в какой ни то переулок, не надо отсвечивать…

Бывший начальник ИНО, а ныне рядовой член ЦКК ВКП(б) Меиру Трилиссеру испытал облегчение– как это случалось всякий раз, когда он принимал решение, и оставалось только воплотить его в конкретные действия.

[1] Центральная контрольная комиссия— высший контрольный орган ВКП(б) в 1920—1934 гг.

[2]Вячесла́в Рудо́льфович Менжи́нский один из руководителей советских органов госбезопасности, преемник Ф. Э. Дзержинского . В описываемый период был сильно болен, фактически отстранившись от руководства ОГПУ в пользу своего заместителя Генриха Ягоды.

[3] Геóргий Сергéевич Агабéков (Геворк Арутю́нов) — сотрудник ОГПУ, с 1929 г. советский резидент в Турции.. В 30-м году бежал на Запад, став первым «невозвращенцем» среди советскихразведчиков. В 1937-м ликвидирован спецгруппой Павла Судоплатова.

[4] Партийная кличка «Ульянова-Ленина.

Клац!

Я дёрнул на себя затворную раму, отпустил — она с громким щелчком встала на место, жёлтый бочонок патрона запрыгал по столу, но на пол не упал — помешал низкий бортик, какими снабжаются столешницы на судах во избежание неприятностей при качке.

«Когда станет совсем невмоготу — садись, и чисти автомат…» Автомата у меня, увы, нет, но совет, данный братьями Стругацкими[1] толков, и я только что в этом убедился. Кажется, девятый (или десятый? Не помню…) раз за это утро.

Клац!

Клац!

Клац!

И так ещё шесть раз, пока «браунинг» не встал на затворную задержку. Тогда я выщелкнул магазин, собрал раскатившиеся по столу патроны и, привычно орудуя пальцами, вернул их на место. Ударом ладони загнал магазин в рукоять, поставил пистолет на предохранитель. На то, чтобы засунуть его под подушку или в саквояж — нормальными чемоданами мы так и не удосужились обзавестись — энтузиазма у меня уже не хватило. Я с громким лязгом швырнул «браунинг» на стол перед собой и сел, свесив руки между колен и опустив подбородок к груди. Мне бы сейчас ещё майку-алкоголичку и хэбэшные треники с пузырями на коленях — и всё, готова картина «утро запоя».

Всё. Больше заняться решительно нечем. С утра Марк предложил сходить, посмотреть город, и Татьяна охотно его поддержала. А вот я заупрямился, исключительно из гаденького духа противоречия. В итоге они ушли вдвоём, а я остался — любоваться запятнанной нефтью водой, обшарпанными, выдержанными в арабском стиле, зданиями, подступающими к самым дощатым пирсам, а кое-где и нависающими над водой, да французским миноносцем, караулящим вход в гавань — согласно мандату, выданному Лигой Наций Третьей Республике.

…А вот в Яффо порт стерегут пушки Королевского Флота — и тоже согласно мандату. Право победителей в Мировой Войне, будь она неладна…

Бейрут, как и прочая восточная экзотика, надоел мне хуже горькой редьки. Случилось это в тот самый момент, когда старший механик сообщил, что стоянка затягивается — и отнюдь не по выдуманному поводу. Как выяснилось, в одном из судовых котлов прогорели какие-то трубки, и теперь прибытие в Александрию (и, соответственно, незапланированный заход в Яффо) откладываются минимум, на трое суток.

Сгоряча я предложил спутникам найти другой транспорт, благо, из Бейрута до Яффо можно добраться десятком разных способов, от осла или верблюда до рейсового пароходика или зафрахтованной за сходную плату рыбацкой шхуны. Затею обломал Марк, вовремя сообразив, что делать этого никак нельзя — ведь нас будут встречать нас именно у «Пелопонесса», о чём я же и сам предупредил Яшиного агента телеграммой, переданной через капитана катера. К другому пароходу он попросту не выйдет, и уж тем более, бесполезно ожидать встречи, если мы прибудем в город наземным транспортом — неважно, с колёсами он, или на четырёх копытах.

Конечно, можно попытаться найти «Бегуна» непосредственно в Иерусалиме (скажем, дав ещё одну телеграмму), но это довольно рискованно: агент мог счесть такое пренебрежение пунктуальностью, непременным условием конспирации, признаком провокации, и попросту сменить явку. А это — конец всем нашим планам, окончательный и бесповоротный.

Так вот и получилось, что я сижу один в опостылевшей каюте, терзаю раз за разом безответный «браунинг», а в промежутках бездумно рассматриваю солнечные блики, что отбрасывает через иллюминатор на стену и потолок каюты средиземноморская лёгкая зыбь. Мои спутники тем временем приобщаются к красотам древнего Ливана, этого Марселя Восточного Средиземноморья — пьют кофе и ледяной шербет из запотевших стеклянных графинов за столиком кафе, стоящим прямо на набережной, закусывают красными греческими апельсинами и пахлавой. Татьяна заразительно смеётся, а проходящие мимо французские офицеры в униформе песчаного цвета и похожих на бочонки кепи озираются и щёлкают в знак одобрения языками.

…Пойти, что ли, потребовать у стюарда виски? Он даст, конечно, ему наплевать, сколько лет клиенту, лишь бы платил — хотя из записи в зеленовато-бурой книжечке «нансеновского» паспорта следует, что мне исполнилось семнадцать, а, следовательно, я имею полное право напиваться в своё удовольствие. Как в прошлой, взрослой жизни — до одури, до поросячьего визга, до розовых слонов и зелёных чертей, потому как более умеренный вариант сейчас попросту не прокатит…

Только вот как потом смотреть в глаза ребятам? Марк-то ладно, поворчит и поймёт, а вот Татьяна? Мы ещё даже не приступили к выполнению задания, и показывать себя на этом этапе слабаком, не способным справиться с такой ерундой, как минутная депрессия — верный способ завалить всё дело.

Так что виски не будет. А так же водки, рома, коньякаи абсента — если, конечно, предположить, что сей напиток может отыскаться в судовом буфете. Я тяжко вздохнул, засунул «браунинг» за пояс, прикрыл его выпущенными наружу полами рубашки и полез из каюты на палубу.

…надо, наконец, осмотреться по-человечески — что это за Бейрут такой на мою голову?..

Всё когда-то заканчивается — закончилась и наша вынужденная стоянка в Бейруте. На третьи сутки, в два-тридцать пополудни «Пелопоннес», издав полагающиеся гудки, двинулся к выходу из бухты. Ему ответил коротким пронзительным звуком «Трамонтан». Этот изящный кораблик, относился к серии французских эсминцев послевоенной постройки, которым суждено бесславно погибнуть в ходе операции «Катапульта» под пятнадцатидюймовыми снарядами линкоров Соммервила — в ноябресорок второго алжирском порту Мерс-эль-Кебир, превращённом англичанами в смертельную западню для флота вчерашних союзников. Впрочем, это было в той, первой версии истории — и кто знает, как оно сложится на этот раз?