Р-рах! Р-рах! Р-рах!

Детище итальянских оружейников забилось в руках, как живое, горячие гильзы посыпались из окошка гильзоотбойника снизу, чувствительно обжигая голые колени — готовясь в поездке, мы, все трое, не преминули обзавестись короткими штанами итальянского военного образца. Гордый сын пустыни, напоровшись на мою очередь, споткнулся на полном скаку, перелетел через гриву своего коня, роняя винтовку — и с разгону грохнулся в пыль. Остальные преследователи заорали, заулюлюкали, завыли, осыпая «Фиат» пулями.

Вот это другое дело, теперь повоюем всерьёз! Я встал коленями на сиденье, ухватился за борт и перелез в кузов грузовика, угодив по дороге подошвой ботинка Марио в ухо — на что он отреагировал привычной уже «порко путано миа!» Бесцеремонно отодвинул Татьяну от заднего борта (она пыталась протестовать, но встретившись со мной глазами, мигом умолкла), я пристроил поудобнее «Беретту» для стрельбы с упора, задержал дыхание и открыл огонь по преследователям, как учили на стрельбище суровые инструктора-ГПУшники — экономными, в три-четыре патрона, очередями.

…Как там пели наши злейшие друзья-британцы ещё при Омдурмане?

«Whatever happens, we have got

The Maxim Gun, and they have not!..»[1]

Я перевернул труп. Три пули угодили разбойнику в грудь, оставив на белоснежной накидке большие расплывающиеся багровые пятна с тёмными дырочками. Конь его стоял рядом, шагах в семи. Увидав, как обходятся с телом любимого хозяина, он перебрал передними ногами, заложил уши и злобно, визгливо заржал. Я на всякий случай посторонился — так, чтобы тело оказалось между мной и конём. А то кто их знает, этих берберских скотов — ещё бросятся, зубы-то вон какие…

Я успел расстрелять четыре полных рожка и выбил из сёдел четверых, прежде чем уцелевшие преследователи развернули коней и пустились в отступ. Марио затормозил, и задним ходом подвёл «Фиат» к последнему из убитых. Сейчас он присел возле трупа на корточки и, неразборчиво ругаясь по-итальянски, пытался отцепить от пояса трупа кривую саблю в богатых, выложенных золотом и перламутром ножнах.

— Дорогая вещь… пробормотал он, справившись, наконец, с узорчатой позолоченной пряжкой. — Продадим саблю в Бенгази. Итальянские офицеры обожают подобные сувениры и хорошо за них платят, а мы в последнее время сильно поиздержались…

— Похоже, вожак этой банды. — сказал я. Убитый, и правда, не был похож на рядового головореза: густая снежно-белая борода с усами, густые, тоже белые, брови, обветренное, морщинистое лицо цвета потемневшего красного дерева — ни дать, ни взять, образ ветхозаветного патриарха, а не предводителя разбойничьей шайки.

— Какие же это бандиты? — возмутилась Татьяна, расслышавшая мои слова. — Это совсем даже наоборот, ливийские повстанцы из революционной организации "Санусия"! Они, чтоб ты знал, сражаются, против банд колонизаторов, грабящих и угнетающих их страну!

— Так и есть. — подтвердил Марио. — Это федаины шейха Ома́ра аль-Мухта́ра. Только, синьорина, «Сануссия» не революционная организация или, спаси нас Мадонна от такого, политическая партия, а суфийский религиозный орден. И его члены никакие не борцы с империализмом, а самые банальные мусульмане-фанатики. Сейчас такие, как они, по всей Киренаике режут итальянских колонистов и вояк дуче — а заодно и всех прочих европейцев, кому не повезёт попасть им в руки. Этим ребятам, чтоб вы знали, наплевать, кого вы читаете, Маркса или Муссолини — раз белый, то ножом по горлу, и весь разговор!

Татьяна упрямо тряхнула головой.

— Это всё потому, что империалисты и местные феодалы-угнетатели веками держали их в невежестве, потчуя лживыми сказками и религиозным дурманом! На самом-то деле, мы на одной стороне баррикад, сражаемся против империалистов! И очень грустно, что нам пришлось в них стрелять…

— Так ведь ты же в них и стреляла! — не удержался я. — Или скажешь, что нарочно мазала? И вообще, откуда ты всего этого нахваталась? В смысле — про ливийских повстанцев и эту, как её… синусоиду?

— «Сануссию». Газеты надо читать. — Татьяна высокомерно вздёрнула подбородок, сделавшись на миг ужасно похожей на учительницу-«химичку» из школы в коммуне. — Ещё летом в «Правде» была большая статья о народно-освободительной войне ливийского народа против итальянских фашистов. Я, если хочешь знать, по ней даже политинформацию у нас в отряде делала! А вам, товарищ… — она повернулась к Марио и смерила его гневным взглядом, отчего тот как-то сразу усох, — стыдно показывать своё неверие в революционный порыв угнетённых масс! А ещё, называется, сотрудник органов…

…Ну что тут скажешь? Одно слово — комсомолка…

Кроме сабли, на теле вожака нашлось и другое оружие — через плечо был перекинут ремень итальянского кавалерийского карабина с ложем, расщепленным пулей, на боку висел «Маузер» в деревянной кобуре-прикладе. Я снял его, извлёк из коробки — и сразу понял, что ошибся: на самом деле, никакой это не «Маузер», а его испанский клон, «Астра» модель 902» — с неотъёмным магазином на 20 патронов и переводчиком режимов ведения огня. Из-за длинного магазина, торчащего вниз перед спусковым крючком, оружие получилось несколько неуклюжим — я прикинул, что стрелять из него с одной руки, пожалуй, будет не слишком удобно. А вот если пристегнуть кобуру и вести огонь очередями, как из пистолета–пулемёта, взяв левой рукой за удлиненный магазин — тогда дело совсем другое, будет, пожалуй, не хуже, чем давешняя «беретта». А то и лучше, учитывая мощный патрон калибра 7,63.

Я перекинул кобуру с «Астрой» через плечо и, повозившись, снял с шеи бербера кожаную перевязь-бандольер с полудюжиной кармашков под «маузеровские» обоймы на десять патронов каждая. Ну вот, ещё один достойный экспонат в мою растущую коллекцию огнестрела…

[1] (англ. ) — «На каждый ваш вопрос у нас найдётся ответ:У нас есть пулемёт, а у вас его нет!».

Хилэр Беллок, 1898 г.

— Эй, ragazzo[1], граппы!

Официант — маленький, чернявый уроженец Сицилии, подскочил на зов. Ловко обмахнул салфеткой стол и выставил стопку — меленькую, толстого зеленоватого стекла, формой похожую на снарядную гильзу.Джино презрительно покосился на сосуд.

— Нормальных тульпанов[2] в этой дыре, конечно, нет?

Сицилиец развёл руками и скорчил виноватую физиономию — — Откуда сеньор капитано? Мы с вами не в Неаполе и даже не в Палермо…

— Верно, мадонна мия… — пилот покачал головой. — Первое, о чём забываешь в этой ливийской дыре — это о хороших манерах.

— Вы правы, сеньор капитано, как вы правы! — услужливо поддакнул официант — В этой кантине даже офицеры хлещут граппу стаканами, а не дегустируют маленькими глоточками, как это заведено у благородных сеньоров! Воистину, с тех пор, как к власти пришли эти Camicie nere, мир катится в тартарары!

Джино кивнул. Camicie nere, «чернорубашечниками» или «сквадристами» называли отъявленных сторонников Муссолини, из которых состояли вооружённые отряды Национальной фашистской партии. Мало кто осмеливался открыто выказывать недовольство этими громилами — однако здесь, в Ливии, на задворках мира, людей трудно чем-либо испугать. Тем не менее, чернявому официантувсё же стоит быть поосмотрительнее — мало ли до чьих ушей долетит его беззаботный трёп?

— Ну, ладно… — капитан помотал головой, отгоняя неприятные мысли. -Давай, лей — или мне так тут и подыхать без капли спиртного?

Официант осуждающе посмотрел на посетителя — а ещё пилот, казался таким культурным! — и забулькал бутылкой, наполняя стопку.

Поводов для того, чтобы напиться, у капитана «Реджиа Аэронаутика»[3], Джино Риенцо имелось в избытке. Ветеран Великой войны, награждённый золотой и серебряной медалями «За воинскую доблесть», многочисленных схваток в воздухе в австрийскими гидропланами и сам налетавший над Адриатикой не один десяток тысяч миль, уже третий день, как пребывал в глубокой депрессии — что вообще-то уроженцам Италии не свойственно. Служба в Ливии надоела ему хуже горькой редьки, отношения с начальством, готовым вылизывать задницы любому чернорубашечнику, присланному на роль политического надзирателя, упорно не складывались — отчего он до сих пор ходил в капитанах, тогда как иные его однокашники давно вышли в полковники. К тому же, сбрасывать газовые бомбы на пустынные оазисы да утюжить с воздуха пулемётами шатры очередного племени, наказывая за поддержку повстанцев шейха Омара — занятие, не прибавляющее самоуважения, таким не похвастаешься в приличном обществе…