…Кстати, об указаниях…

— Оружие приготовили? — спросил я. Вместо ответа «Прыгун» протянул мне металлически звякнувший свёрток. Я развернул тряпицу и удовлетворённо поцокал языком.

Что ж, в оружии он разбирается, не отнять. Три «люгера» Р08, причём один — с удлинённым стволом, так называемая «морская» модель. Отличные пушки, точные, убойные — недаром гражданские модели «Парабеллумов» ещё до Великой Войны рекламировали, как запасное оружие охотника на крупную дичь, из которого при нужде и волка можно завалить, и даже матёрого секача…

— Вот запасные магазина, по две штуки на ствол. — он протянул мне свёрток поменьше. — Хватит?

— По двадцать семь маслят — должно хватить. — Я нарочно изображал браваду, чтобы загнать поглубже навязчивое предчувствие беды, не отпускавшее меня со вчерашнего вечера. В другой ситуации операцию следовало бы отменить, но какая-то другая извилина моей интуиции прямо-таки вопиет, что время вот-вот выйдет. Если уже не вышло…

— Должно хватить. — повторил я — Надеюсь, они нам вообще не понадобятся, вы же понимаете…

— Понимаю. — он кивнул головой. В Иерусалиме в последнее время неспокойно.

Я протёр «люгер» тряпицей и засунул за пояс рядом с браунингом. Сразу стало неудобно. оставшиеся два пистолета я передал на заднее сиденье, Марку и Татьяне. Туда де отправились и четыре дополнительных магазина.

Для дележа арсенала мы остановились, отъехав от Эль-Керема примерно на полмили. Часы на моём запястье показывали половину седьмого утра — группа отправилась «на дело» даже не позавтракав, ограничились парой чашечек кофе. На этом настояла Татьяна, сославшись на то, что их с Марком паранормальные способности проявляются ярче на фоне лёгкого голода. Я, понятное дело, не возражал, и даже отказался из солидарности от своего законного бутерброда с колбасой.

А всё же — с чего это меня так нещадно колбасит? Вон, даже ладони вспотели от волнения, хотя мы ещё даже не въехали в город! Точно, надо приводить нервы в порядок. Вот закончим с этим гнилым делом, и непременно займусь: выпрошу у Барченко путёвку на Минеральные Воды — благо, из Харькова туда два раза в неделю летает пассажирский «Юнкерс» «Воздухпути». Нет, лучше две путёвки — себе и Татьяне. Отдохнём на этом парадном советском курорте для совслужащих средней руки, работников культуры и передовиков производства, подлечим сероводородной вонючей водичкой нервишки, вконец разболтанные на службе мировой революции, заодно и отношения наладим…

…нет, это «ж-ж-ж» точно неспроста. Почему меня так трясёт, а?..

— Это здесь!

Татьяна ткнула прутиком в неровные плиты серого истёртого многими подошвами известняка, бог знает сколько столетий назад уложенные давно забытыми строителями.

— Здесь, под плитой. Очень ясный, отчётливый отпечаток ауры, мне даже сосредотачиваться не пришлось.

Это я и сам видел — стоило ей в сопровождении Марка войти в комнату и взяться за свои «искалки», как прутики синхронно повернулись в дальний угол. Марк, пыхтя от натуги, отодвинул массивную деревянную конторку, под которой и открылся нужный участок пола.

В дом мы попали легко. Он, как и прочее имущество покойного, перешёл за неимением наследников в собственность еврейской общины города, и «Прыгуну» не составило особого труда получить ключи. Прихожане синагоги, где служил ребе до сих пор были взбудоражены зверским убийством раввина и трёх его помощников, а потому готовы были оказать помощь любому, кто брался пролить свет на истинных заказчиков этого преступления. В то, что ребе Бен-Цион стал случайной жертвой погрома (судьба, постигшая в те страшные дни десятки его единоверцев), разумеется, никто не верил.

Несколько сложнее оказалось получить разрешение осмотреть дом одним, без сопровождения. Сошлись на том, что представитель общины, помощник нынешнего раввина проверит нас после осмотра на предмет попыток вынести что-нибудь, представляющее ценность для общины. Это была проблема — наверняка пергамент, за которым мы явились сюда, будет объявлен такой ценностью. Но тут уж ничего не поделаешь — будем решать проблемы по мере их возникновения.

Марк закопошился в углу, пытаясь подцепить край плиты, ойкнул, невнятно выругался.

— Леха, у тебя ведь был нож?

Я нащупал за крагой рукоять финки.

— На, держи, только осторожнее. Сломаешь — голову оторву и скажу, что так и было!

Я смотрел, как он возится, пытаясь загнать лезвие в щель между каменными плитами и чувствовал, что волна тревоги, вроде, отпустившая меня, когда мы въехали в Иерусалим, нарастает с новой силой. Я буркнул что-то типа «вы тут продолжайте, а я пока осмотрюсь…» и вышел в коридор. Обернулся, убедился спутники поглощены процессом вскрытия тайника, и потянул из-за пояса «Люгер». Клацнул коленчатым затвором, досылая патрон, зажал пистолет под мышкой и повторил туже операцию с «браунингом». В коммуне, на стрельбище я немного поупражнялся в стрельбе с обеих рук — по-македонски, как учит нас богомоловская «В августе сорок четвёртого». Особых успехов я тогда не достиг — хотя ростовые мишени на дистанции в десять-пятнадцать шагов поражал уверенно, что с правой, что с левой руки. Судя по тому, как истошно вопит интуиция, совсем скоро, прямо сейчас этот навык мне понадобится.

Из-за двери долетело металлическое «дзинь!», прозвучавшее похоронным звоном по моему любимому ножу. Сразу за ним раздалось невнятное ругательство,пронзительно заскрежетало камнем по камню. «Есть!» — вскрикнул Марк; я переложил оба пистолета в левую руку — незачем раньше времени беспокоить спутников, — и заглянул в дверь. Марк, всклокоченный, вспотевший, стоял посреди комнаты, держа в одной руке плоский деревянный ларец с откинутой крышкой. Большой палец второй руки он засунул в рот и обсасывал, отчего физиономия его сделалась похожей на лицо великовозрастного недоросля, страдающего синдромом Дауна. Каменная плита, прикрывавшая тайник, сдвинута в сторону, открывая глубокую прямоугольную дыру в полу. Поверх плиты лежит многострадальная финка, обломанная у самой рукояти, запятнанное кровью лезвие валяется тут же, неподалёку.

…Он ещё и порезаться ухитрился, кладоискатели хренов! Испортил хорошую вещь! Вот где я в этом грёбаном Иерусалиме сейчас приличный нож сыщу, а?..

На этот раз Яшу накрыло в лифте. Мгновенная чёрная вспышка в глазах, и вот он уже на узкой улочке еврейского квартала Иерусалима — стоит перед автомобилем с откинутым тентом, водитель навалился на руль и страшно хрипит. Рука — его, Яшина рука! — хватает беднягу за плечо, тянет, тело откидывается на спинку сиденья, так, что становится видны залитая кровью рубашка под расстёгнутым пиджаком, знакомое еврейское лицо и страшный разрез от уха до уха, из которого продолжает толчками выплёскиваться кровь. Да это же «Прыгун», его собственный агент, сидит, мертвее мёртвого, в своей машине. И удар знакомый так, одним движением кривого арабского кинжала-джамбии перехватили горло несчастному ребе Бен-Циону.

А вот и сами арабы — поднимаются по узкой лестнице в доме ребе, все вооружены до зубов. Так, наверное, выглядели погромщики, от которых он когда-то не успел спасти ребе Бен-Циона. Тот, в чьем сознании оказался Яша, идёт вместе с ними. Снова видна его рука — нет, не его, а чужая, рука молодого человека с гладкой, неестественно бледной кожей, на которой отчётливо выделяются редкие рыжие волоски и россыпи веснушек — рука этот сжимает большой автоматический пистолет незнакомой системы. Вот незнакомец прижимается к стене, пропуская вперёд себя о лестнице ещё одного сына пустыни, вооружённого револьвером с длинным гранёным стволом, на который прицеплен нелепого вида трёхгранный штык с массивной гардой из красной меди...

…мгновенный приступ дурноты, в котором растворилось короткое, полусекундное видение — вооружённые до зубов люди восточной внешности, одетые в арабское платье, прижимаясь к стенам, на цыпочках поднимаются по лестнице дома — этого самого дома, на втором этаже я сейчас торчу! В их руках кривые кинжалы и револьверы, на смуглых лицах горят яростью и жаждой крови глубоко запавшие глаза…