У костра трудно узнать кого-либо. Все выглядят оранжевыми и светящимися, освещены только части их лиц. Леви и Сионе выделяются, потому что светлые волосы Леви невозможно не заметить, как и массивную фигуру Сионе. Я предполагаю, что фигура рядом с ними – это тот идиот Поли. Когда я замечаю Эли Браун, я машу ей рукой.

Она неторопливо подходит ко мне и Патриции.

– Выпьем? – спрашивает она, предлагая нам по «Хайнекену».

– Спасибо, – говорит Патриция, используя свои ключи в качестве открывашки.

– Ты выглядишь по-другому, – говорит Эли, глядя на меня своими сказочными глазами.

– О, спасибо, – говорю я. – Патриция нарядила меня…

– Нет, дело не в одежде, – говорит Эли. – А в твоем лице. Ты выглядишь взволнованной.

Я только что просматривала остальных гостей вечеринки в поисках Неро. Я краснею, смущенная тем, что это было так очевидно.

Его ни где не видно. Хотя я вижу того русского парня, с которым встречалась Белла, – Гришу Лукина. Он присел на корточки на песке, играя в кости с парой других парней. Это может быть игра с выпивкой, или же он делает глотки, чтобы подбодрить себя, когда проигрывает.

«Nobody's Love» играет через Bluetooth. Люди сидят на посыпанных песком бревнах, другие – на расстеленных одеялах в мексиканском стиле. Пара девчонок неторопливо танцует, просто покачиваясь в такт музыке.

Атмосфера здесь умиротворяющая. Может быть, потому, что Неро здесь нет, и Беллы тоже. Только Беатрис, которая кажется гораздо менее агрессивной, когда лишилась остальной части своего отряда. Она даже немного машет в нашу с Патрицией сторону.

Одна из девушек принесла пачку зефира. Беатрис пытается поджарить одну из них на костре, но пламя слишком сильное, и она мгновенно сгорает. Она кричит и выдергивает палку из пламени, швыряя обугленную липкую массу в сторону Леви и Сионы. Он едва не попадает в ботинок Леви, приземляясь в песок прямо рядом с его ногой.

– Осторожнее, – рычит он ей. – Или я брошу тебя в гребаное озеро.

– Извини, – съеживается она.

Леви выглядит так, словно у него плохое настроение. Я не знаю по какой причине. Он растянулся на одеяле, не разговаривает, просто сердито смотрит на всех остальных. Сионе пытается что-то сказать ему, но Леви даже не утруждает себя ответом.

Эли садится на крышку холодильника. У нее есть одна из тех маленьких пластиковых бутылочек с мыльным раствором, и она пускает пузыри подальше от костра, на темный, гладкий песок.

Я сажусь рядом с ней.

– Хочешь попробовать? – спрашивает она, протягивая мне палочку для мыльных пузырей.

Я не пользовалась этим с тех пор, как была маленьким ребенком. Это сложнее, чем я ожидала, создать постоянный поток идеальных пузырей, как делает Эли.

– Ты слишком сильно дуешь, – смеется она. – Смотри.

Она забирает палочку обратно, поджимает губы и медленно, ровно и нежно выдувает воздух в дюжину круглых блестящих пузырьков, которые, вращаясь, уносятся прочь над песком.

– Как прошла твоя неделя? – спрашиваю я.

– Хорошо, – говорит она. – Во вторник был мой день рождения.

– Как отметила?

– Никак. Я пошла прогуляться одна в Линкольн-парк. Это было идеально.

– Леви не сводил тебя куда-нибудь?

Она смеется.

– Нет. Он сказал, что мы пойдем поужинать, но тут позвонил его брат, и они сильно поссорились. И он больше никуда не хотел идти.

– Из-за чего они поссорились? – небрежно спрашиваю я.

– О... его брат возвращается с Ибицы.

– И что?

– Итак, он хочет вернуть свой дом.

– Я думала, этот дом принадлежит Леви?

– Нет, – терпеливо отвечает Эли. – Не этот, другой.

Я хмурюсь, сбитая с толку. Эли такая загадка, потому что она странно невинна и, кажется, говорит все, что приходит ей в голову. Но она также, кажется, предполагает, что я уже знаю, о чем она говорит, хотя на самом деле я понятия не имею.

Я хочу продолжать говорить с ней, но вижу, как Леви наблюдает за нами со злобным выражением лица. Перехватив мой взгляд, он кивком головы подзывает меня к себе.

Я неохотно встаю, присоединяясь к нему на одеяле.

– Что случилось? – говорю я.

– Почему ты разговариваешь с Эли? – спрашивает он.

– Эм... потому что она крутая? – говорю я.

– Ты знаешь, что она раньше танцевала в «Экзотике».

– Да, она упоминала об этом.

– Там я с ней и познакомился.

– Рада за тебя, – говорю я, стараясь, чтобы это звучало искренне. Идея о том, что Леви заигрывает с Эли, засовывая долларовые купюры ей в стринги, совсем не романтична для меня.

– Я также видел там твою маму, – говорит Леви. – До того, как она уволилась.

Мою кожу покалывает от гнева и отвращения.

Мне насрать, что моя мама занималась стриптизом или чем там еще она занималась. Это ее выбор. Что я, блядь, презираю, так это то, как все пытаются использовать это как оружие против меня – чтобы опозорить и унизить меня.

– Она была очень горячей, – говорит он с уродливой улыбкой на лице. – Горячее, чем ты

– Я знаю это, – сухо отвечаю. Все всегда говорили, какой красивой была моя мама. В молодости она хотела стать актрисой. Она хотела навечно войти в историю, как Софи Лорен или Ава Гарднер.

Вместо этого она забеременела мной.

Я не сержусь на нее за то, что она бросила меня. Ей было шестнадцать лет – намного моложе, чем я сейчас. Даже моложе Вика. Еще ребенок.

Я злюсь, потому что она так и не вернулась. Я должна слышать о ней от таких придурков, как Леви. Я должна знать, что она все еще здесь, в Чикаго. Я должна задаваться вопросом, все ли с ней в порядке. И я должна задаваться вопросом, почему она больше мне не звонит. Ей стыдно? Больно? Или ей просто все равно?

Леви все еще улыбается мне той жестокой улыбкой.

Почему мужчинам так нравится причинять боль женщинам? Почему он чувствует себя хорошо, заставляя меня чувствовать себя плохо?

– Я получила деньги, – говорю я, протягивая ему пачку банкнот, которую дал мне Шульц.

– Хорошо, – он передаёт купюры Сионе. – Рад видеть, что у нас не будет проблем.

Во всяком случае, не прямо сейчас.

– У тебя остались еще экстази? – спрашивает Леви.

– Немного.

– Дай посмотреть.

Я достаю из кармана пакетик – тот самый, который Шульц велел мне оставить на случай, если он мне понадобится. Внутри около двенадцати таблеток.

– Хорошо. – Леви снова кивает. – Прими одну.

Я смотрю на него.

– Куда принять? – говорю я глупо.

Леви выпрямляется, улыбка сползает с его лица. Его глаза сверлят мои. Зрачки – крошечные темные точки на фоне бледно-голубых радужек.

– Прими одну. Прямо сейчас, – говорит он.

Я пытаюсь сглотнуть, во рту пересохло.

– Почему? – спрашиваю я.

– Потому что я, блядь, тебе не доверяю.

Мое сердце бьется быстро, но дыхание медленное. Я никогда в жизни не принимала ни один наркотик, кроме нескольких затяжек травки. В основном потому, что я пыталась быть ответственной. Но также и потому, что все это действительно пугает меня. Мне не нравится, когда я не контролирую себя. Не говоря уже о том, что я понятия не имею, откуда Леви это берет. Насколько я знаю, здесь может быть крысиный яд.

– Мне не нравятся наркотики, – слабо говорю я.

– Мне плевать, что тебе нравится, – шипит Леви. – Прими таблетку прямо сейчас, или ты, черт возьми, пожалеешь об этом.

Я бросаю быстрый взгляд на группу. Никто на меня не смотрит. Никто не придет мне на помощь. Патриция разговаривает с Эли. Беатрис танцует с другими девушками. Единственный человек, который вообще обращает на меня внимание – это Сионе, который стоит в нескольких футах от меня, молча наблюдая на случай, если он понадобится Леви. Он мне ничем не поможет – он, вероятно, засунул бы мне весь этот пакетик в глотку, если бы Леви отдал приказ.

– Хорошо… – нерешительно говорю я.

Я достаю одну желтую таблетку. Она твердая и бледная, как аспирин.

Я кладу ее на язык, запивая остатками своего пива.