Почти все, кто спустился с нами в тоннель, были жестоко убиты. Тварь рвала на куски отчаянных крестьян, закидывала в свою огромную пасть и глотала не жуя. Тварь с легкостью разделалась со стражниками и растерзала закованного в тяжелый доспех рыцаря. Выпила его, словно паук муху.

Николас был серьезно ранен, а я едва уцелел. Отступали мы так быстро, насколько позволяли тоннели, которые к тому времени заполонили смертоносные щупальца вечно голодного монстра.

Мы проиграли. И боль тех потерь навсегда останется со мною.

В Часовню Прокаженных я влетел подобно урагану. Следом Витор и Микаэль внесли раненного Николаса. Лицо экзорциста побледнело, скулы и нос заострились, как у покойника, с пересохших губ слетали фразы молитвы.

— Domine Deus, firma fide credo, et confiteor omnia et singula…

Нам на встречу тут же бросились двое лекарей лепрозория.

— Прочь! — гаркнул я, и заорал во всю глотку: — Гюго!!!

Лекарь выскочил из кельи и поспешил на помощь. От Гюго разило вином, но на ногах француз стоял крепко.

— Скорее, несите его сюда, — бормотал Гюго. — Да, вот так. Кладите на стол. Сейчас, брат Николас. Сейчас все сделаем…

Не отвечая на вопросы клириков, ни с кем не разговаривая, злой, будто черт, я ворвался в свой кабинет. Швырнул на затертый стол сумку с записями и со всей силы ударил кулаком по столу. Костяшки пальцев пронзила боль. Она напомнила, что я еще жив. Те крестьяне… Упокой Господь их души.

Меня бил озноб, а внутри, в душе, разгорался лихорадочный огонь. Как одержимый, я принялся раскладывать на столе свои заметки и карту местности. Руки дрожали, сердце колотилось, подгоняемое внутренним пламенем. А перед взором все еще стояло подземелье и картины жутких смертей…

— Что же это за тварь? — снова и снова задавался я вопросом. — Как ЭТО убить?

Я в очередной раз просмотрел записи, сверился с картой и нанес новую отметку с почерневшими полями и подземельем у старой мельницы. Если добавить еще две отметки, то получится искаженная пентаграмма. И тут что-то проскользнуло… Мысль, догадка.

— Хиникс пшеницы за динарий, и три хиникса ячменя за динарий, — повторил я слова ведьмы. Слова из Нового Завета, Откровение Иоанна Богослова.

Теперь все встало на свои места. Когда я осознал все, что мне довелось недавно увидеть — меня вмиг прошиб холодный пот. Апокалипсис… Апостолы Дьявола хотят начать Апокалипсис, и тому имелись доказательства. Ведьма и ее приспешники проводили темный ритуал, надеясь сорвать третью печать. Та тварь в подземелье — ни что иное, как слуга Всадника Апокалипсиса, имя которому — ГОЛОД. Сама же тварь являла собою один из семи грехов — Чревоугодие. Ну конечно, ведь иначе и быть не может! Обжорство и голод всегда идут рука об руку. Выходит, что и вспышка чумы — не происки Дьявола, а конкретное стремление, взлом еще одной печати, после падения которой в мир придет Всадник на бледном коне. В мир придет Смерть.

Не теряя времени, я достал из ящика стола бумагу и чернила. Пламя свечи дрожало от сквозняка, света недоставало, поэтому буквы выходили не такими ровными. Я составил письмо кардиналу и сразу же отправил почтового голубя. Небо посерело, близился рассвет, так что письмо ляжет на стол кардинала уже к завтраку.

Устало откинувшись на спинку стула, я помассировал переносицу. Голова раскалывалась, в волосах запеклась кровь, левая рука болела и плохо слушалась. А в мыслях билось одно: нужно убить Обжорство и остановить Голод. Нельзя чтобы пала печать. Нельзя! Но как?

Как?!!

В горле пересохло. Взяв стакан воды, я сделал большой глоток и тут же поперхнулся. Я понял как убить тварь! Понял я и другое: мало убить Обжорство, нужно найти тех, кто его создал, иначе в мир придет другое чудовище, а за ним еще и еще. В том, что тварь создали искусственно — я не сомневался. «Наука и магия всегда стоят рядом, и грань между ними порой неотличима» — услышал я однажды фразу, она навсегда врезалась в память вместе с человеком, ее сказавшим. Чудовище сотворили с помощью науки и магии — тому свидетельство торчащие из серой плоти трубки и хирургические швы. А так ли много мест, где это можно сделать? Где есть лаборатория, хирургическая комната, и люди, которых никто не станет искать, не станет оплакивать?..

Ответ напрашивался сам собою: лепрозорий.

Да, именно так. Лепрозорий — идеальное место, сокрытое от посторонних, к тому же в этих лечебницах полно прокаженных, которые для всех мертвы. Чем не плоть и корм для монстра? Во Флоренции два рабочих лепрозория: Часовня Прокаженных и Обитель Спасения. Что ж, начнем прямо сейчас. Действуй я по обычному порядку, то сперва допросил бы прокаженных, узнал, не исчезают ли люди и нет ли странностей. И только потом взялся бы за главного лекаря — седого улыбчивого доктора Бруно.

Я стремительно вышел из кабинета и направился к спальне доктора. Громко постучал кулаком в рассохшуюся дверь.

— Бруно! Открывайте! — тарабанил я. — Именем Инквизиции!

Тишина.

Не став дожидаться, пока Бруно вылезет в окно и попытается сбежать, я ногой вышиб дверь. В спальне тускло горела масляная лампа, на кровати вроде бы кто-то спал, накрывшись одеялом с головой. Неужто Бруно не услышал? Или… мертв?

Я подошел и сдернул одеяло. Вместо человека на кровати лежал свернутый соломенный тюфяк.

— Bestemmia[10]!

Что удумал этот проклятый лекарь? Неужто творит дьяволов замысел прямо под носом Инквизиции?! Я вышел в коридор и рванул дверь спальни лекаря Дийстры.

— Где Бруно? Отвечай!

Испуганный лекарь вскочил, подслеповато щурясь.

— Я… н-н-е знаю… — промямлил Дийстра заикаясь. — Спит. Или в лечебном зале.

— Из комнаты ни шагу, — сказал я, смерив лекаря холодным взглядом. — Мы еще поговорим по душам. Не забудьте помолиться, Дийстра.

Как Инквизиция ведет «разговоры по душам» уточнять не понадобилось. Дийстра истово закивал, а я уже шел по коридору дальше, вслед неслись слова молитвы — горячей и протяжной. Так может молиться только человек испуганный, дорожащий своей жизнью. В темных сырых коридорах гулял сквозняк, свет от масляных ламп дрожал, отбрасывая на каменные стены уродливые тени. Отовсюду слышались стоны и плачь. По темным углам и нишам прятались прокаженные. Я схватил одного за грудки и выволок на свет. Прокаженный забился, словно попавший на солнце вампир.

— Где Бруно? — процедил я.

— Апх… Апх… — прокаженный хватал ртом воздух и таращился на меня мутными рыбьими глазами.

— Говори!

— Апх… Не видел… Два дня как не вижу его.

Отбросив прокаженного, будто мусор, я пошел дальше. Проверял комнаты и палаты, залы и столовые, будил спящих и задавал вопросы. Бруно никто не видел. Что ж, либо седой улыбчивый доктор так осторожен, что превратился в призрак, либо больные и служащие настолько запуганы, что молчат. Ничего, если не найду лекаря, я собственноручно вытащу потроха из каждого и проверю, есть ли у этих крыс душа.

— Там… Тот, кого ты ищеш-ш-шь, там, — послышалось откуда-то из темноты змеиное шипенье.

Я обернулся и увидел прокаженного, чье лицо скрывал капюшон весьма дорогого плаща. Готов поклясться, что секунду назад тут никого не было!

— Ты найдеш-ш-шь. Здесь.

Прокаженный вдавил рукой камень в кладке на стене. Послышался гул невидимого механизма, после чего в стене открылся тайный лаз. Сняв с крюка лампу, я, пригнувшись, прошел в проем.

— Ты найдеш-ш-ш-ь. Найдеш-ш-шь, Харон, — прошипело мне вслед, и на этот раз я не стал поправлять ошибку в имени.

Узкий темный тоннель тянулся и тянулся. Я ожидал, что он приведет меня к тайной лаборатории или к месту, где спрятан алтарь на котором Бруно приносит жертвы. Но тоннель оказался всего лишь черным ходом и вел в заброшенный сад, где стояла старая часовня. Я затушил лампу и вышел из тоннеля.

Бруно я заметил сразу. Занимался рассвет, и его высокая, плечистая фигура хорошо просматривалась на фоне зарева. Бруно был не один. Рядом с лекарем стояла невысокая стройная женщина, одетая в походный костюм. На плечах развивался плащ, а лицо скрывала маска чумного доктора, из-под которой выбились огненно-рыжие длинные локоны.