А вот и подвох. Сразу стало как-то не по себе, по спине прошелся холод нехорошего предчувствия. Даже подумать страшно, что за просьбы могут быть у этого… не могу подобрать слово. Существа? Ведь человеком его нельзя назвать. К тому же вряд ли Харон при жизни был добрым малым, который и муху не обидит, а после смерти он и вовсе изменился. В Аду все меняются, это очевидно. На себе ощущаю.

— Харон, последний вопрос. Кем ты был при жизни?

Глаза некроманта недобро сверкнули.

— Не твоего ума дело, — сказал Харон и пихнул меня в портал.

Отступление.

Портал захлопнулся, проглотив наглого парнишку, после чего рассыпался снопом синих искр. Какое-то время могущественный некромант смотрел на гаснущие искры и недоумевал.

«Жалкий человечишка возомнил себя достойным стать моим учеником… Надо же, вот потеха».

Некромант хмыкнул и сел на траву. Усталый взгляд человека, прожившего сотни жизней, устремился вдаль, в белую занавесь тумана. Харон жаждал покоя, но отчего-то мысли вновь и вновь вертелись вокруг недавнего разговора. Должно быть мальчишка разворошил прошлое… Да, определенно, все дело в вопросах. Прошлое, оно ведь как едва затянувшаяся рана — тронь, ничего не будет, но ткнешь посильнее — снова выступит кровь. А в жизни Харона было много крови. Реки крови. Океаны.

Прошлое не отпускало. Оно стало вечной мукой и терзало душу пуще самых извращенных пыток. Харон искренне надеялся, что этот придурковатый человечишка, Леха, окрепнет и выполнит его задание, ведь у остальных не получилось. Сколько их было за последние столетия? Много. Некромант давно сбился со счета. Бесстрашные воины, одаренные маги, искусные воры и убийцы — все они были умнее, сильнее и проворнее, но все они потерпели поражение, обратились в прах. Никто не смог обойти проклятие.

Некромант зло скрипнул зубами. Ошибка, одна единственная ошибка, которую он допустил века назад, стоила ему самого дорогого. И теперь будучи одним из самых могущественных Стражей Ада, он вынужден ее исправлять чужими руками.

Харон. Ошибки прошлого -1

Примечание: Арон — настоящее имя некроманта, тогда как Харон — это арабский вариант имени.

Рим. 1348 год.

Колокол собора Святого Себастьяна гулко отбивал удары. Странно, но каждый раз сквозь звон я слышал призыв браться за оружие и сражаться до последней капли крови, хотя никто другой не стал бы расценивать соборную песнь в подобном ключе. Должно быть, дело в моей натуре.

Я стоял у окна, и с высоты третьего этажа Дома Раскаяния смотрел на пыльные улицы вечернего Рима, которые поостепенно заполняли еретики. Иначе этот сброд я бы не смог назвать, даже не смотря на выписанную папой буллу[6]. Люди в белых балахонах со скрывающими лица капюшонами, или с колпаками с прорезями для глаз, медленно шагали по улице. В руках они держали кресты и зажженные свечи.

Бьянки[7]. Мерзкие сектанты и еретики.

Они заполняли улицы, текли белой рекой к собору Сан-Себастьяно, а оттуда, быть может, попрутся в сам Авиньон, чтобы обличить в грехах высшее духовенство. Из их поганых ртов вырывались искаженные звериные звуки, которые они называли песнопениями. Псалмы, что они распевали, есть ничто иное, как насмехательство над Богом. Будь моя воля — сжег бы на площади всех и каждого, а обугленные кости кинул бы в ров с нечистотами. Но есть булла, а слово папы Климента VI для меня Закон, ибо через него идет воля Господа. К тому же не мне вершить судьбы, я всего лишь цепной пёс. Цербер Инквизиции.

Противно скрипнула дверь, за спиной послышались тихие шаги. Я обернулся.

— Прошу простить, инквизитор Арон, — поклонился бритоголовый служка в простой монашеской рясе. — Мне велено передать вам это.

Он протянул запечатанное сургучом письмо. Даже издалека и при тусклом освещении я смог различить печать кардинала, а это значит, что цербера спустят с цепи. Оно и к лучшему, в Риме я засиделся. И чем больше я трачу времени на пустые допросы в лепрозориях, тем глубже Истинное Зло пускает корни на нашей земле. К тому же папа намерен объявить о паломничестве, и вскоре город заполонят сотни тысяч паломников, в том числе больных чумой. Мое же дело не лечить Черную Смерть, мое дело — найти тех, кто ее создал.

Предвкушая новую, настоящую работу, я сломал печать и бегло прошелся по строкам. Да. Определенно это то, что нужно.

— Объяви клирикам, что на рассвете мы выезжаем, — приказал я служке и вновь отвернулся к окну.

Признаться, дорога вымотала, но я был несказанно рад взяться за дело. Мой отряд состоял из трех клириков, один из которых специализировался на экзорцизме, а остальные не знали ничего, кроме войны во имя Господа. Впрочем, как и я.

Так же с нами путешествовал призабавнейший персонаж — некто Гюго. Француз смыслил во врачевании, и сильно любил вино. Большой бурдюк, который он все время прижимал к груди, даже если слезал с повозки, чтобы обмочить кусты, оставался всегда полон. Странное дело, ведь Гюго хлебал из него постоянно! На мой вопрос, почему вино не заканчивается, француз с усмешкой ответил, что ласково обнимает бурдюк, на что тот отвечает добром и преобразует воду в вино. Что ж, пускай так. Однако я подозревал, что Гюго умудрился погрузить в повозку бочку красного бургундского под видом лечебных снадобий.

Запряженная гнедой кобылой повозка медленно тянулась по дороге, оставляя позади клубы пыли. Я ехал впереди на черном мерине. Воины-клирики — Витор и Михаэль держались рядом, по обыкновению молчаливые и угрюмые, что я ценил. Братья не пустословили, предпочитая заниматься делом, а свое дело они знали хорошо, будь то пытки или же сражение против нечистой силы. Экзорцист Николас правил повозкой и изредка перекидывался фразами с Гюго. Николас поступил в отряд два года назад и сперва вызвал мое недовольство недостаточной жесткостью в работе. Не спорю, милосердие — благодетель. Но когда ты служишь Инквизиции, то лучше вырежи себе сердце, и позаботься о том, чтобы сострадание не успело пустить метастазы в твою душу. Николаса мы переломили, он стал одним из нас. Одним из церберов кардинала.

А вот Гюго не наш. Французский монах прибился к нам в отряд перед самым отъездом по рекомендации и настоянию эпископа.

— Не упрямься, Арон, — сказал тогда эпископ. — Гюго будет вам полезен.

— Не думаю, что от лекаря будет толк. Витор и Михаэль кое-что смыслят в анатомии, уж если они в состоянии отрезАть людям части тела, то и заштопать рану смогут. Я и сам могу. А от чумы лекари все равно не спасут. Только Господь.

— Ты и твои люди хороши в расследованиях, пытках и убийствах, но поверь, лекарь не помешает. Там, куда вы направляетесь, все куда сложнее. Вы столкнетесь с тем, чего прежде не видели.

И теперь я вынужден слушать бредни вечно пьяного Гюго, и непомерно страдать от его болтовни. Что ж, должно быть это кара небесная.

Июль, адская жара. Больше всего мне хотелось снять с себя инквизиторский плащ и униформу, найти какой-нибудь ручей и как следует освежиться прохладной ключевой водой. Но мечтам не суждено сбыться. Во-первых, все реки и ручьи в округе отравлены. А во-вторых, я — инквизитор, и не могу себе позволить подобных слабостей.

Мы подъезжали к окрестностям Флоренции, и чем больше я смотрел по сторонам, тем больше злился и ненавидел своего врага.

Того, кто принес Чуму.

Дьявола.

Мы проезжали по пустым пыльным дорогам, изредка встречая группы бегущих из городов людей. Они бежали от смерти, бежали от чумы. Но все попытки тщетны, ибо зараженных среди них было немало, а значит гибель этих людей — вопрос скорого времени. Глупцы. Козлоногий не отпустит своих жертв, любой, кто пожелает уйти из города — покойник. Как и любой, кто пожелает в него попасть.