Мне снился берег, ярко сияло рассветное солнце, уж конечно это не ноябрь, почему-то подумалось мне. Прямо напротив солнца стоял какой-то человек, я видел лишь его силуэт, солнце не давало разглядеть его четко. Он обратился ко мне:

– Ну вот и ты. – Он просто констатировал факт. Я ответил, словно это могло на что-то повлиять:

– Да, это я.

– Мы немного озадачены, мы ухватываем направление мелодии, но вот слова песни не всегда нам известны. Они становятся сюрпризом. Впрочем, они сюрприз и для того, кто поет. Старик. Это уж точно сюрприз. Не-о-жи-данность, – по слогам проговорил он и засмеялся. – Не переживай, это не так уж плохо и уж точно не так и важно. Просто ты должен запомнить несколько вещей.

– Каких вещей?

– Во-первых, реальный красный это не настоящий красный. А тебе нужен настоящий красный. Понимаешь?

– Нет.

– Да, ты не понимаешь, но постарайся понять, сейчас это не важно, главное вовремя повернуть туда куда надо. Слушаешь?

– Да, – что за странный сон.

– Во-вторых, красный двойственен. Настоящий красный двойственен. Это сюрприз, неожиданный поворот мелодии. Тебе важно следить за ее поворотом. Один красный проявится намного позже, второй довольно скоро. Но…твое сердце такое слабое. Я не уверен, что красное, что придет позже тебе под силу. А то красное что придет раньше, совсем скоро, представляет собой более верный шанс. Мы думали красный один, но появился второй. Точнее еще не появился, но появится. Это важно, понимаешь?

– Нет.

– Ох, как это сложно объяснять, я тоже часть песни и мой словарный запас ограничен, но меня определяют не слова, а мелодия. Так вот, в-третьих, белый прекрасен. Но он может помочь тебе закалить сердце, а может сломать тебя. Это очень важно. Очень! – человек повысил голос – Запомни это обязательно. Запомнишь?

– Я постараюсь.

– В-четвертых, синий искусственный цвет, не верь ему, это ловушка, синий убивает красный. Как и белый может помешать красному, а может научить тебя ценить его. Это все, что я хотел сказать. Константин, проснись!

Яна гладила меня по лицу. Я сонно улыбнулся ей, сон выветривался из моей головы, чего только не приснится.

Она улыбалась мне, но глаза ее смотрели ожидающе. Да, я должен дать ответ, я обязательно должен это сделать. Я потянулся на встречу Яне и поцеловал ее. Я посмотрел в ее глубокие, зеленые глаза и сказал с уверенностью, которой у меня на самом деле не было:

– Я хочу, чтобы ты осталась тут, я правда этого хочу.

Яна крепко обняла меня, стремительно, словно ветер.

7. Полина[31]

Полина чувствовала себя не в своей тарелке. В конце концов и она может обидеться. Ведь правда – может? Или нет? Родители попросили, чтобы она отдала им больше денег. Но ведь они и так хорошо зарабатывают, а она старается, выбивается из сил, когда могла бы, подобно многим, отмахнутся, сказав: «Я ведь учусь, я должна посвящать все время учебе». Но она так не говорила, да даже и не считала. Хотя возможно так было бы правильно считать. Но она считала это неправильным. В какой порочный круг она себя загнала? У всего же есть предел. Но она стискивает зубы и будет терпеть.

Вот и суббота. Новый день, новое занятие по тому, что называется «история мировых цивилизаций». Хотя это скорее философия, растянувшаяся на два года. Но она не возражала. Около университета она увидела в этот ранний час Константина Евгеньевича с…как ее…курсом старше. Слух уже заполз в распахнутые двери:

– А вы слышали…

– А вы слышали?

Константин Евгеньевич притянул девушку к себе и крепко обнял. Полину почему-то кольнула ревность. Но почему? Конечно, он был симпатичен ей, но едва ли более того. Да и главное, она ведь не из тех, кто станет встречаться со своим преподавателем. Но почему-то было обидно, что теперь этот вопрос решен и без ее волеизъявления. С другой стороны, это так похоже на него. Найти себе красивую картинку, которая бы украшала его. Полина одернула себя. Сама она была далека от того, чтобы считать себя красивой. Хотя ей и говорили, что она весьма симпатичная. Но она не придавала этому значения. Она поспешила внутрь здания, затем к гардеробу, а затем и к кабинету на четвертом этаже. Все идет просто, своим чередом. Она просто должна продолжать делать свои дела. Делать их хорошо, так чтобы самой было не стыдно. А это ведь непросто, запросы у нее высокого уровня. Константин Евгеньевич, конечно, опоздает минут на пять – лишняя сигарета, а еще, теперь, милование с красивой – ее-то она считала красивой – студенткой. «Это все неважно, это его дело, каждый должен жить так как считает правильным». Но понятия о правильном у Полины были довольно строгими. В 8:35, ровно так как она и думала, в уже заполненный студентами (преимущественно студентками – конечно, парни здесь почти не учатся) кабинет, как-то беззаботно проник Константин Евгеньевич, он ловко оценил то, что присутствующих достаточно для его персоны и уже разоблачаясь из своего зимнего пальто принялся наговаривать лекцию:

– Мы стоим на пороге важнейшей темы, я конечно имею ввиду, Канта и его философию, но сегодня нам необходимо ознакомиться с одной стороны с философией Дэвида Юма, оказавшего на Канта колоссальное влияние, а также коснуться исторических процессов, протекавших в Европе во второй половине восемнадцатого столетия, я, конечно дам вам общее понимание, а вы уже на семинаре попробуете разжевать нам кое-что поподробнее, но надеюсь без исторических анекдотов – говорил он словно сам с собой, но в тоже время, косил карим глазом на аудиторию, голос громкий, речь бойкая, переодевание нисколько не мешало ему. Полина задумалась – сколько же ей нужно потратить времени и сил, чтобы так беззаботно говорить о важных (она считала их таковыми) материях. Да и вообще, говорить перед небольшой толпой – это для нее что-то из ряда вон. Она, конечно, выступала на семинарах и Константин Евгеньевич, как правило, хвалил ее, даже выделял, что было приятно, но все же это не тоже самое. – Так вот, Дэвид Юм, шотландец по рождению, родился в 1711 году, умер в 1776 году, представляет собой вершину, как во всяком случае считал Вильгельм Виндельбанд, английского просвещения, а у нас нет поводов с ним не согласится. Его позицию в философии, как правило схематично характеризуют… – время уплывало, вместе с мерным расхаживанием Константина Евгеньевича по кабинету, пока что он еще не занял свой трон, не уселся на парту, стоящую перед его рабочим столом, за которым он проводил время, разве что отмечая отсутствующих и наделяя желающих (или нежелающих, но такое было редкостью) темами на следующий семинар.

Время лекции пролетело быстро, Константин Евгеньевич даже не стал отвлекаться на перекур, которому он, впрочем, воздал должное перед семинаром. Что он делал там? За пределами этой комнаты, в которой устало поеживалась Полина? Кто знает? Может просто курил, может вновь увиделся с объектом своего несомненного обожания. Кто знает? Нам это знать не дано. Наше внимание приковано к Полине. Она устало потирала виски. Сегодня суббота. Значит сегодня, после занятий ей снова идти в кафе, на работу, это как-то смешно, она работает не ради обретения большей самостоятельности, а, чтобы еще больше помочь родителям. Справедливо ли это? Идея справедливости, как сказал бы он, рождена фантазией чьего-то ума. Полина была не согласна с этим, справедливость должна существовать, в ее мире, во всяком случае, она существует, пусть не всегда и осуществляется. Начался семинар, потянулся калейдоскоп ответчиков, язвительные комментарии Константина Евгеньевича. Полина чувствовала, что ему вовсе не охота язвить, он не такой человек, но, с другой стороны, тогда почему он это делает? Вообще, с ходом времени Константин мрачнел, какие-то беспокойные мысли терзали его разум. О чем он думал? Что беспокоило его? В чем он…сомневался? Полина не знала этого, но желала ему всего наилучшего. Вот и подошел к концу семинар. Почти. Как много скрывается за этим простым, неброским словом – «почти». Оставалось пятнадцать минут до раздачи заданий на следующий семинар. Константин Евгеньевич провозгласил время общей дискуссии на вольную тему. Еще одна вольность в чреде вольностей, которые были ему позволены или которые он сам себе позволял. Полина протянула руку: