Похороны. Поминовение чахлой плоти, что скоро с костей сползет. А ведь когда-то и меня так повезут, рванулось в его мыслях. Когда-то. И кто придет? Наверное, Рома будет за рулем…Мой сын, так скажет отец? Светлое платье и аккуратные туфли. Марина была шатенкой. И этот ужас перед взглядами ее приехавших родителей. Осунувшееся лицо ее матери, так на нее похожей, такой, когда Марине никогда не стать…время. Не зри лица тещи своей. Сигизмунд сказал…смерть стала фатой венчальной. Он не решился наклониться и запечатлеть прощальный поцелуй на ее лбу. Волнистые локоны Марины овевали ее поблекшее лицо. Как в том сне. Только глаз она не открывала. Поцелуя не было. Но была горсть пыльной, мерзкой на ощупь, земли, что зачерпнул он в свою правую ладонь и бросил на опустившийся гроб. Земля поглощала, она закрывалась. И бормотанье гробовщика, выкурившего папиросу – прощальный дым ушедшей жизни. И он уходил, под блеском осеннего солнца, одинокий и растерянный. Нет, на прощальную трапезу он не пойдет. Он недостоин. Внимательный взгляд – Катя. Что-то кроется в ее глазах. Что? Знание? Презрение. Да, он его достоин. Он словно бросил горсть земли на собственное лицо. Прочь, прочь отсюда.
Пробужденье. Сегодня та самая вечеринка. Его друзья. Друзья? Его? Но кроме Кости… Один среди множества.
История всякого
Николай одинок
Николай протер глаза и вновь все эти чувства навалились на него. Он встал и прошествовал к рабочему столу. Он жил в преподавательском общежитие.
Он жаждал лишь наказать себя. И поход на эту пресловутую встречу удобно вписывался в проект этого наказания. Эти мысли продолжали витать в его голове ровно до того момента, когда он совершил перед началом рабочего дня ритуал а-кто-мне-сегодня-написал? Как раз десять…
Николай открыл свой аккаунт, что мне теперь делать – завести интернет-роман и пусть она от меня родит, мысли в польском стиле. Одно сообщение, всего одно. От кого? Я не знаю ее. Не старая подруга, не отчаявшаяся одноклассница, не почувствовавшая лакуну студентка – я такой не знаю. Имя полная пустота – Лиза Мертенова. Что она пишет? Зачем это читать? Мусор. Наша жизнь вся почти состоит из мусора. Уж Николай-то теперь мог в этом убедиться. Он сам свалил мусор и ему его расчищать. Какая пошлость, какая грубость. Но все же Николай обратился к Лизе Мертеновой:
Лиза Мертенова
«Николай Сергеевич, пишу вам исключительно ради той цели чтобы выразить свое отвращение. Надеюсь, вы также испытываете его вполне – отвращение к себе. Вы сполна заслужили этого. Я возможно тоже. Я помогала ей, несчастной дурочке, которую вы низвели в могилу. Раз вы страшились успеха, раз вы сами вложили в руки этой несчастной то оружие, которым она себя погубила, имейте мужество признать – вы истинный подлец в этой истории. Вы были так уверены в успехе, ибо она тратила на вас слишком много времени и сил. И вот итог, знайте, вы чудовище. Вам нет прощенья и надеюсь вы получите сполна. Собственно, дружок, ты и должен получить сполна. Разве не должна я обратиться к руководству университета с разоблачением того факта, что ты („Вы“ говорить слишком много чести) встречался с ней и мало того, что встречался, так и довел до самоубийства? С этим и оставайся.
Всего наихудшего, Лиза»
Пафосный стиль…явление позапрошлого века. Чья-то шутка? Ступор.
Отвлечемся на минуту от Николая, сидящего в ступоре, разбитого, убитого этим письмом и проследим за другой перепиской, имевшей место быть вечером предыдущего дня, вскоре после того, как Лиза отправила ему письмо.
Анастасия Воланова – Лизе Мертеновой:
«Смешно читать тот высокопарный бред, что ты накропала. Все эти слова, которыми пользовались более двух веков назад. Да, я смогла подсмотреть твою переписку и как ты бы выразилась, наверное, это „гнусность“ и ничего больше. Ты забрасываешь Николая Сергеевича отборной дрянью, откровенным дерьмом. Дерьмом, которым дышала ты и твоя Марина. Жаль человека, нашедшего в себе силы любить кого-то подобного вам. И что он получает взамен? Хочешь разберем каждое словцо твоего письмеца. Оно того и не стоит – столько пафоса и дряни. Вы только на это и способны, что стучать и жаловаться. Беги! Жалуйся! Я пишу тебе с липового аккаунта не потому что боюсь тебя, я прибить тебя готова, а потому что уже хотела Николаю Сергеевичу писать…а ему не следует знать, кто я»
Чуть позже, утром после того, как Николай прочел первое письмо.
Анастасия Воланова – Николаю Сергеевичу
«Я пишу вам первый и последний раз. Первый – потому что это важно. Последний – потому что едва ли следует. Вы вините себя в том, в чем вы не виноваты. Марина – она была для всех. Вы так наивны, что думаете, что она была только вашей? Откройте глаза, пока не стало слишком поздно. Вы пешка на большой доске. Но и пешка может сыграть свою роль. Подумайте».
И его ответ.
Николай Сергеевич – Анастасии Волановой
«Я признателен за вашу заботу, но едва ли нуждаюсь в ней. Марине меньше всего нужен этот шум вокруг ее имени. И не стоит вам ее очернять. До свидания».
Николай подумал. Он психанул и вдарил по компьютеру с ноги. Пешка. Пошли вы. Но… Что это значило? Была для всех. Что это? Эти слова коснулись сердца Николая, вызвав в нем одновременно гадливость и мысль, а что, если…не моя вина? И от этой мысли ему стало совсем дурно. Поворот головы налево, на сорок пять градусов – в зеркале перекошенное лицо, с гадливым блеском надежды в левом глазу.
3. Кристина[11]
Это был погожий денек. Сентябрь порой дарит нам свою милость и разрешает порадоваться славной погоде. Зачерпни луч солнышка ладошкой. Сентябрь похож на согретую теплом картину буйной растительности, далекой от увядания. Порой, конечно, и он оказывается для нас строгим учителем. Да и не только он. В гимназии, стоявшей одновременно в отдалении и почти рядом с одной из важнейших магистралей этого города, было немало строгих учителей, но только не Константин Евгеньевич. Он был – забавный. Он был готов с интересом о чем-то рассказывать, да и приходя в раздраженное состояние кричал, что называется, тоже забавно.
Кристина стояла у окна второго этажа, в укромном закутке между лестничным проемом и коридором, почти напротив кабинета физики, где и должен был проходить урок истории Константина Евгеньевича. Кристина относилась позитивно ко всему связанному с этим – и к кабинету, и к истории, и к самому Константину Евгеньевичу, проявлявшему к ней почти отеческую теплоту. Сложно было представить себе ситуацию, когда бы он, спросив ее о чем-то на уроке не вытянул, не докрутил так, чтобы поставить ей в итоге пятерку. Так еще в прошлом году, в седьмом классе, Кристина, до этого имевшая по истории заурядную четверку стала отличницей. Она была достаточно проницательна, для того чтобы понимать, что он относится к ней с симпатией, в которой она, впрочем, не видела никакого подтекста, а сейчас, в четырнадцать лет, которые исполнились ей четыре месяца назад, она уже умела понимать подтексты подобного характера. Но он относился к ней с умилительной попечительностью, явно выделяя ее среди других и словно говоря: «Ваш ответ отличен, потому что отвечали вы». Но подтекста не было. Точнее может он и был, но Константин Евгеньевич явно бы удивился приди ему в голову задуматься над этим. Дочь, которой…Кристина же в ответ питала к преподавателю искреннюю симпатию, словно говорившую: «Вы мой учитель, только мой, это же тайна, пусть такой и остается, будьте только Моим учителем». Лицо Константина Евгеньевича всегда было приветливо обращено к Кристине, для нее он не был господином в шляпе и с яблоком вместо лица, каким для детей часто бывают учителя – безымянные носители угрозы и затаенной злобы.
