— Я месяцами мечтал сдохнуть. Надеялся встретить тебя на том свете, — усмехается. Смеется над своей глупостью. — Представлял, как буду тебя обнимать. Целовать каждый сантиметр твоего роскошного тела. Вдыхать запах. Терять голову от одного взгляда.

Бесцеремонно сцепляет наши ладони. С мукой протягивает.

— Разве ты не чувствуешь?

Хрипло шепчет, с трудом делая новый вдох. Накрывает губами. Горячими и влажными. Требует ответа, бережно держа за подбородок. Настойчиво толкает язык внутрь.

Я не двигаюсь. После зверской жестокости хочу лишь одного — уйти.

Не знать ни его ненависти, ни его любви. Одинаково горько.

Всё, что осталось — опустошение. Нежность быстро сменяется сталью.

— Я люблю тебя, — выжигает чёрными глазами. — Помнишь? Я люблю тебя.

Кричу. Где-то глубоко внутри. Десятки моментов из прошлого ощутимо простреливают мозг.

Он уже говорил это. И не раз.

Пылко, смущённо, яростно, зло и безумно — всегда по-разному.

Я теряю запал. К собственному удивлению обнаруживаю, что от этих обманчиво мягких слов хочется сморщиться.

На ресницах иней. Кровь стынет от безысходности.

Холодно бросаю.

— Не помню. Ты лишил меня возможности вспомнить.

Он не должен знать, что на самом деле я чувствую.

Говорю только короткими, рублеными фразами.

— Зато щедро одарил болью и угрозами.

В чёрных глазах вспыхивает знакомая, хищная искра. Рон судорожно тянет носом воздух — не привык извиняться.

— Прости меня. Мне снесло башню. Я ослеп от невыносимой тоски.

Лихорадочно подбирает слова. Запускает пальцы в волосы. Трепетно играется с прядями.

Тянет за подбородок. Смотрит прямо в зрачки.

— Если бы я мог вернуться в прошлое, я бы никогда не навредил тебе. Когда восстановишь память, ты поймешь, что твоя боль многократно усиливает мою. Больше всего на свете я хотел тебя оберегать и защищать.

«Защищу даже ценой своей жизни», — так он говорил.

И не сдержал обещание.

Я приподнимаюсь на локтях. Глазами ищу тумбочку. На ней — цветок. Яркий. Пышущий красотой.

Срываю один бутон. Бросаю рядом с ним. Задумчиво щурюсь.

— Если я извинюсь перед ним, он сможет вернуться на прежнее место? Продолжит расти?

Желчно усмехаюсь. Ответа не жду.

— Этот бутон обречен. Он скукожится, потемнеет и в конце концов потеряет жизнь. Распадется на десятки лепестков.

Медленно выпрямляюсь. Лежать рядом с ним на кровати — почти приговор.

— Твои извинения ничего не меняют. Может, тебе и правда жаль, но я никогда не смогу забыть веревки на запястьях, нацеленное дуло пистолета и унижение, когда ты заставил меня…

Осекаюсь на полуслове. Опять слёзы.

Проклятье.

Смотрю на него с мольбой.

— Пожалуйста, отпусти меня, — стучусь в закрытую дверь.

— Нет, — мгновенно отвечает. — Ни за что. Ты моя, Царапка. Запомни это наконец.

Ладно. Пойду от обратного — постараюсь задобрить.

— Спасибо, что позаботился обо мне. Я уже хорошо себя чувствую, так что…

— Теперь ты живешь тут, — холодно перебивает, — и не думай сбегать.

Хрустит костяшками пальцев и зло щурит глаза.

Ярость опаляет мои щеки.

— Ты опять собираешься меня силой удерживать? — повышаю голос. — Неужели до тебя никогда не дойдет? Меня тошнит от тебя! От всего — голоса, лица, заносчивых привычек, властности, давления и постоянного контроля! Ты понимаешь, что твоя любовь…меня убивает?

Он не слышит. Всё пропускает мимо ушей.

— И куда ты пойдешь? К матери, которая подсовывала тебе таблетки? Может, к Джине? — встряхивает волосы. — Там тебя сразу найдут. Вы с Герра знатную кашу заварили. Мафия по следам пойдет. Здесь ты хотя бы в безопасности. Под моей защитой.

— Да с чего ты взял, что в этот дом они не ворвутся?

Следует обезоруживающий ответ.

— Потому что он принадлежит мне.

Делает многозначительную паузу, явно рассчитывая на то, что я обязательно уточню — кто он такой.

Усмехаюсь. Легкомысленно махаю рукой.

— И почему же они не сунутся в твой дом? Не слишком ли это самоуверенно?

Шмидт не поддается на провокацию. Его лицо ожесточается, лишаясь всяких красок. На щеках прорисовываются желваки. Губы искажаются в насмешливой полуулыбке.

Нутром чую — правда мне не понравится.

— Нет, любимая. Я себя не переоцениваю. Даже глава «Каморры» не посмеет напасть на мой дом.

Встаёт с кровати. Вальяжно подходит ко мне и сгребает за талию. Ожесточенно впечатывает в стену, не позволяя выбраться из плена сильных рук, и хрипло шипит.

— Потому что я — тоже часть мафии.

Тело немеет. Спину прошибает пот. Я резко теряю голос. Отчаянно хватаю носом воздух — не помогает. Продолжаю задыхаться, чувствуя ледяную хватку подлой дрожи.

— Что? Ты бредишь?

— Я не хотел, чтобы ты меня боялась, поэтому ничего не говорил. Но сейчас тебе нужно знать правду, чтобы не натворить глупостей.

Отрывисто добивает.

— Я — глава Ндрангеты. И это моё оружие вы с Герра пытались украсть, — тихо хмыкает. — И я позволил вам, но только из-за тебя.

— Ндрангеты?

— Да. Мы с группировкой «Каморра» — давние враги. Алдо специально подослал вас ко мне. Это была подстава. Вас отправили на мою территорию, чтобы избавиться. По-тихому.

— Но…но ты ведь работал в полиции, — сипло протягиваю и несмело поднимаю голову.

Смотрит прямо в душу. Холодно. Жестко. С хищным прищуром, вызывающим мелкую дрожь. Он использует любую возможность, чтобы до меня дотронуться. И не замечает, как я бьюсь в агонии. Разрываюсь между воспоминаниями и тревогой.

Глотаю крики. Подавляю сумасшедший протест. Даже дышу через раз.

Зубы сводит от горечи. Одна фраза резко выбивает землю из-под ног.

— У меня было всего два варианта — либо сесть на десять лет за преступление, которое я не совершал, и тем самым окончательно тебя потерять, либо примкнуть к мафии.

Недобро усмехается. Я чувствую облегчение — его злоба направлена не на меня.

— Как видишь, второй вариант значительно сократил нашу разлуку.

Медленно отстраняется и берет меня за ладонь. Хрипло бросает.

— Давай спустимся. Тебе надо поесть.

Нет уж, спасибо. В горле застрял такой ком, что о еде я даже думать не хочу.

— Я не голодна.

Шмидт резко тормозит. Мы замираем напротив друг друга. Вокруг — тусклый коридор. Без окон и света. И всё же каким-то чудом я умудряюсь разглядеть бушующий огонь в его глазах. Это не добавляет спокойствия.

Холодно цедит, едва сдерживая гнев.

— Вчера ты упала в обморок. Сутки провалялась в беспамятстве. С трудом на ногах стоишь. Худая, как щепка, — демонстративно касается выпирающих ребер и впалого живота. Недовольно добавляет. — Ветер подует и снесет тебя к чёрту. Опять заболеть хочешь?

Внимательно подмечает каждую деталь, всем своим видом показывая, что намерен силой еду заталкивать в мой рот, если потребуется.

Я гулко сглатываю и невольно отступаю. Не очень далеко — крепкая хватка не даёт.

Впитываю агрессию, носом тяну стойкий аромат. Смесь древесных ноток и мускуса странно дурманит. Дух вышибает из лёгких.

Немного помолчав, тихо отвечаю.

— Хорошо. Я поем, но только если ты мне всё расскажешь. От начала и до конца.

Он кивает и подталкивает к лестнице. Придерживает за локоть, не давая упасть.

Лишь внизу хрипло бормочет.

— Твоё упрямство граничит с глупостью. Желание во всём мне перечить до добра не доведет, Царапка, так и знай.

Включает свет. Перед моими глазами предстаёт просторное помещение. Абсолютно стерильная кухня. Всё в белых тонах — от потолка до обоев. Отличается только огромный холодильник, явно созданный для большой семьи. Металлический. С зеркальным отражением.

Место совсем не обжитое. Словно здесь никогда и не готовили. Едва ли что-то разогревали.