Но апофеоз грёбаного стыда даже не в этом, а в том, что вместо ожидаемой боли я получила наслаждение. Познала дикий огонь похоти и разврата, не оставляющего ни единого шанса на спасение. Всё летела и летела к языкам пламени, прекрасно понимая — в итоге пострадаю только я.

Я просто ненормальная. Безнадежная. Больная. Зависимая.

По-другому не скажешь. Даже красивых слов не найдешь, чтобы описать мерзкую потребность в нём. В Шмидте.

Я встряхиваю головой, поправляю упавшие на лоб волосы и решительно спрашиваю:

— Неужели после жестокого избиения я осталась с ним?

Джина кивает и передергивает плечами. Сухо роняет:

— Более того — после той вечеринки ты почти всё время стала проводить с ним. Он отвозил тебя в университет, постоянно звонил на парах, и ты выходила в коридор, чтобы ответить. Встречал с учёбы. Смотрел на всех студентов с подозрением. Уже тогда тебе нужно было задуматься, что его сумасшедший контроль не является нормой. Это нездоровые отношения. Он относился к тебе не как к любимой девушке, а как к игрушке. Возомнил себя владельцем твоей жизни, ублюдок, — зло выплевывает последнее слово и нервно стучит ногтями по столу.

— Может, он угрожал мне? Силой заставлял встречаться с ним? — возмущенно уточняю, шокированная собственной глупостью.

Меня одолевают сомнения, ведь я слишком хорошо помню зверский оскал и глухую боль на лице Шмидта, когда он бросался обвинениями в мою сторону. Моника значила для него слишком многое. Если бы не любил, он бы быстро наигрался и нашёл новую жертву.

— Не думаю, что угрожал. Ты выглядела крайне счастливой, стоило тебе увидеть его силуэт на парковке. Добровольно тянулась к нему. Часто волновалась, если он пропадал и не отвечал, — горько цедит, — а лучше бы угрожал. Уж не знаю, чем он вскружил твоё наивное сознание.

Я опускаю голову на стол и хмуро протягиваю:

— Господи, почему у меня такая странная жизнь.

Джина даёт мне минутку, чтобы я пришла в себя и справилась с горьким клубком сожалений.

Тщетно ищу логику в своих действиях и путеводную нить, которая вытащит меня на поверхность, однако, чем дольше я думаю, тем сильнее нарастает ноющая боль в рассудке. Правда режет глаза и заставляет захлебываться от немых рыданий.

Черт. Теперь я не знаю, как жить в этом мире хаоса. Ощущение слепой безнадежности сковывает по рукам и ногам.

Блондинка откладывает пустую тарелку в сторону и хрипло замечает:

— Я так и не ответила на твой первый вопрос.

Выпрямляюсь и скрещиваю руки на груди, морально подготавливая себя к её словам.

— По поводу знакомства?

— Да. Могу сказать только то, что услышала от тебя. Ты говорила, что вы встретились на улице. Случайно столкнулись во время какой-то потасовки. Тебя загнали в угол и требовали деньги, а он чудесным образом оказался рядом и спас тебя, — хмыкает и презрительно кривит губы, — этакий принц на белом коне. А на деле — чудовищный манипулятор, который сломал тебе жизнь.

Очередная ложь. Некстати вспоминаю насмешливую фразу Шмидта: «По-твоему, за преступниками гоняются с волшебной палочкой?».

Это было в моём сне. А точнее — это то, что я вспомнила. Было слишком реалистично — ладонь жгло огнём. Я даже чувствовала ароматы и могла воссоздать в памяти каждый момент.

Значит — я опять врала. Совсем не так мы познакомились. Понять бы еще, что происходило на самом деле. Какая облава. Какие преступники, и при чём тут я.

— Что случилось потом?

— Он пропал на три года, — холодно обрубает подруга.

Руку покалывает, как иголками, кровь вскипает в жилах и туманит разум.

— Что?! — вскрикиваю и рефлекторно подаюсь к ней, едва не слетев со стула. — Почему он исчез?

— Прекрасный вопрос, но лучше бы тебя волновало, почему он вернулся, — недовольно щурится.

— Джина, не время для шуток!

— Мне не до смеха. Я серьезно — в один день он просто перестал отвечать на твои звонки. Ты приехала к нему домой, но там было пусто — ни одной вещи, которая бы напоминала о его существовании. Шмидт буквально стёр себя из твоей жизни, и я уже собиралась возводить руки к небу и благодарить судьбу за такой подарок, но потом…он снова вернулся. А через месяц ты, по его мнению, умерла.

Я сглатываю подкативший к горлу горький смешок и тихо замечаю, глядя в одну точку на стене:

— Я смотрела новости. Они выставили всё, как случайность. Сильный удар. Глобальная утечка топлива. Машина загорелась и взорвалась, — всхлипываю, вспоминая жуткую боль во всём теле, — я не верю в такие «случайности». Кто-то явно это подстроил. Хотел убить либо меня, либо Амелию, а, может, и нас обеих.

Задаю вопрос, который терзает меня уже вторые сутки:

— Почему у тебя не было сомнений? Неужели ты даже не допустила мысли о том, что выжила именно я?

Джина смотрит в мои глаза с тоской и сожалением.

— Я пришла к тебе в больницу. Меня не хотели впускать, но после того, как ты впала в кому, у врачей больше не осталось причин держать меня в коридоре, — из её глаз текут слёзы, — ты была такой белой. Неживой. Почти мёртвой и, — всхлипывает, — у тебя были белые волосы. Как у Амелии. Мы ведь виделись с тобой за день до той катастрофы. Я понимала, что ты бы не успела перекраситься. В этом не было смысла. Так что…да, я сдалась и ушла. Слишком больно было смотреть.

В нашу первую встречу Рон насмехался, полагая, что я специально изменила цвет волос, чтобы быть более похожей на Монику. Вот, почему он так злился.

Каждое случайное совпадение воспринимал в штыки. Когда узнал, что я не ем мясо. Когда я рассказала ему о боязни темноты. Когда дерзила и не поддавалась на провокации, показывая настоящий характер.

Словом, когда я была собой. Чисто рефлекторно и по наитию реагировала на его слова, в то время как Шмидт видел в моём поведении лишь притворство. Угрожал и требовал, чтобы я перестала.

Забавно, ведь это именно то, чего он хочет. Вернуть Монику. Слепить из Амелии идеального двойника.

Тихий голос Джины вырывает меня из мыслей:

— Ты подумай, о чём еще хочешь узнать, а я пока пойду умоюсь, — встает и фыркает, — здесь так душно.

Она скрывается за дверью туалета. В этот момент экран моего телефона загорается. Приходит сообщение с незнакомого номера:

«Тик-так, Мел. Уже успела обзавестись друзьями? Шустрая девочка. Это хорошо. Будет, кому цветы на могилу носить, а если ты вечером не убедишь клиента купить всю партию, то похороны я тебе гарантирую».

И подпись: «Приятного аппетита. Сегодня в девять я тебя заберу. Всегда твой. Брайс».

Нет. Я ни за что не поддамся на его уловки. Не позволю прижать себя к стене и манипулировать. Пусть сам разбирается со своим дерьмом. Сомневаюсь, что Брайс способен на что-то большее, чем угрозы. Он не завлечет меня в свою тьму. Не заставит обагрить руки кровью.

Хмуро перечитываю сообщение и быстро печатаю ответ:

«Иди к черту. Забудь обо мне и найди другую марионетку, которая будет делать всю грязную работу».

Нажимаю на кнопку «отправить» и оглядываюсь по сторонам. Нужно избавиться от телефона. Срочно. Иначе я сама себя подставлю, ведь Брайс честно признался в том, что установил следящий маячок.

Давно надо было это сделать, да я напрочь забыла о нём. Поступила слишком опрометчиво. Сосредоточилась лишь на Шмидте, потому что именно от него чувствовала реальную угрозу.

Наивная. Мне непростительны такие оплошности. Один раз промажет, а потом обязательно заденет. Прицел наведён. Чётко между лопаток. И я даже не знаю, с какой стороны ждать удара. Почему-то на фоне Рона меркнет всё. Он возведен в абсолют. Краски теряют очертания, горло сдавливает судорога. На кончике языка — его имя.

Быть может, это лишь потому, что я нутром чую — с Брайсом меня ничего не связывает. Со Шмидтом — слишком многое. И оттого так страшно. Так дико хочется вернуть память. Взять верх. Победить. Показать, каково быть разбитой вдребезги.