Я решаю начать неловкий разговор:

— Скажи…мы часто бывали на площади Сан-Лоренцо?

— Почему ты спрашиваешь?

— Пока я тебя ждала, у меня возникло такое смутное чувство, словно это место очень мне знакомо.

Джина поправляет макияж и довольно улыбается, услышав мой ответ.

— Да, мы постоянно там гуляли, — кивает, — брали с собой разные вкусняшки и часами болтали, обсуждая всё на свете.

Вдруг она резко подается ко мне и хватает меня за плечи:

— Я так рада, что твоя память начинает восстанавливаться! Думаю, с моей помощью мы быстро уничтожим твою амнезию, — воодушевленно улыбается.

Вот бы мне такую уверенность.

— К сожалению, я вспоминаю лишь короткие отрывки, которые не особо мне помогают, — грустно хмыкаю и уточняю, — а сколько мне лет?

— Двадцать два, — хмурится и сводит брови к переносице, — ты даже это не помнишь?

— Я и имя-то своё узнала только от мамы, что уж говорить о возрасте.

Приближение официанта вынуждает меня замолчать. Я с благодарностью беру крепкий кофе, а Джине отдают салат «Капрезе» и Ламбруско ди Сорбара. Девушка с наслаждением делает глоток алкоголя, после чего переводит взгляд на меня:

— Давай. Смелее. Задавай вопросы, ты же знаешь, что я не буду лгать.

— Как я познакомилась с Роном? — усмехаюсь и тут же себя поправляю. — Вернее, как меня угораздило влюбиться в такого жестокого и сумасшедшего человека?

— Должна тебя предупредить — я знаю далеко не всё. Какое-то время ты скрывала от меня ваши отношения, поэтому я могу путаться.

— Что?! — потрясенно спрашиваю, с удивлением разглядывая её лицо, полное глухой печали. — Но ты ведь говорила, что мы делились почти всем друг с другом.

Джина кивает, накалывает на вилку дольки сыра и хмуро отвечает:

— Поверь, твоя скрытность меня тоже шокировала. Поначалу я даже обижалась. Очень сильно, — тихо выдавливает, с трудом сохраняя самообладание.

На мгновение она замолкает. Я терпеливо жду, легко считывая по её грустным глазам, что обида до сих пор тлеет где-то там, в глубине её сердца.

Как жаль, что я даже не способна подбодрить. Нечем крыть. Пока не верну память, так и буду в проигравших. И Джина, наверное, единственный человек, которому я могу доверять. Безоговорочно. Без сомнений.

Уверенность в нашей дружбе крепнет с каждым днём. Подкармливается чем-то необъяснимым, смутно знакомым и крайне теплым.

Она — мой ключ к прошлому. Лучик света посреди бесконечной мглы, и потому я сделаю всё, чтобы девушка от меня не отвернулась.

Если говорить откровенно, я до ужаса боюсь, что однажды она решит выкинуть меня из своей жизни. Испугается Шмидта и возможных последствий и уйдет.

Я искренне улыбаюсь и неловко перебиваю:

— Как бы мне хотелось объяснить тебе, почему я так поступила. Пожалуйста, прости меня.

Её лицо светлеет. Блондинка насмешливо фыркает:

— Ты что, сумасшедшая? Это я должна извиняться, потому что от меня нет никакой пользы. Я не могу тебя защитить, — сиплым голосом шепчет, — если с тобой что-то случится, я никогда себя не прощу.

Её плечи нервно подрагивают. Девушка облокачивается о спинку стула и горько усмехается:

— Самое страшное, что может произойти — Шмидт узнает правду о тебе. И тогда нас с тобой ничего не спасёт. Обеим попадёт за ложь.

— Послушай, — проникновенно говорю, — если он узнает, что я — Моника, с тобой ничего не случится. Я проконтролирую.

Делаю глубокий вдох, совсем не уверенная в том, что однажды я смогу найти действенные методы для борьбы с Роном. Пока что предпочитаю не думать. Не анализировать. Не строить прогнозы.

И без того волосы встают дыбом от одного упоминания его фамилии.

Осторожно спрашиваю, стараясь отвлечь подругу от гнетущих мыслей:

— Сколько времени я врала? Как долго ты оставалась в неведении и не знала о наших отношениях? — сглатываю мерзкую горечь, сцепляю ладони и задаю последний вопрос. Самый страшный, — он был моим первым парнем?

Она кивает, и этот простой жест вгоняет острое лезвие в моё разбитое сердце, полное сомнений.

Угораздило же так ошибиться с выбором партнера.

— Год. Целый год ты скрывала от меня Рона, — грустно улыбается, — я даже узнала совсем случайно. Не уверена, что без той жуткой стычки ты бы осмелилась мне рассказать.

— Стычки? — взволнованно уточняю. — Что именно произошло?

С каждым вопросом ситуация лишь усложняется. Я совершенно сбита с толку, потому что не нахожу логичных причин для того, чтобы скрывать от самой близкой подруги наличие парня.

Шмидта. Черт бы его побрал.

— Была какая-то студенческая вечеринка, — неопределенно встряхивает головой, — мы вместе с тобой поехали туда, чтобы развеяться и отдохнуть. Поначалу ничего не предвещало беды — веселые разговоры, невинные игры, алкоголь лился рекой. Непринужденная обстановка быстро сняла напряжение. Это был первый курс в университете, и все старались произвести хорошее впечатление. Я прекрасно помню, что ты совсем не хотела идти на вечеринку. Я несколько дней уговаривала тебя, и лишь в последний момент ты согласилась. Могу предположить, что ты опасалась реакции Шмидта и, как оказалось, не зря.

Взор Луиджины затуманен. Глаза бегают из стороны в сторону, руки впиваются в стол и стремительно белеют от крепкой хватки. Она мысленно возвращается в тот день, и я чувствую едкий мороз по коже.

Заранее предугадываю — ничего хорошего она не скажет.

— Я отошла от тебя всего на несколько минут. Увидела знакомых и решила перекинуться парой слов. А потом…раздался оглушительный грохот. Повсюду крики, звон стекла и чудовищные удары, — охрипший голос подрагивает от волнения, — всё случилось так быстро. Вечеринку посетил Шмидт и тут же превратил её в кровавое месиво. Он до полусмерти избил парня, с которым ты разговаривала, и насильно увёз тебя с собой. Я тогда так испугалась. Было по-настоящему жутко. И, к твоему сведению, после того дня мы больше никогда не ходили на студенческие тусовки.

Сипло спрашиваю:

— Тот парень выжил? — залпом допиваю кофе и начинаю трястись от аномальных мук совести.

Забавно, но всё, что меня волнует — судьба постороннего человека.

— Да, но он был на грани смерти. На нем живого места не осталось. Шмидт сломал ему несколько рёбер и «наградил» щедрой порцией гематом, — едко цедит каждое слово, со злостью сжимая стакан в ладони.

Даю руку на отсечение — представляет лицо Рона и мечтает о его быстрой кончине.

— Неужели он избил его только из-за обычного разговора? Кем был тот парень? Может, у них свои личные счёты? — в моей голове просто не укладывается, как человек мог творить такие ужасные вещи и оставаться безнаказанным.

Я даже не спрашиваю — ответ ясен. Наверняка Шмидт с лёгкостью ушёл от ответственности и задурил мой рассудок красивыми словами о любви. От него буквально веяло властью и силой, словно всем своим существом он подавлял волю противника.

Мне страшно представить, насколько он безумен. Если единственная причина избиения — ревность, то, черт подери, его больная одержимость не знает границ. И я в полном дерьме.

— Я не знаю, почему он так жестоко набросился на того парня, но, какими бы ни были причины, он не имел никакого права калечить другого человека, — резко обрубает и пронзает меня недовольным взглядом, — теперь ты понимаешь, насколько он опасен? С ним нельзя связываться, Моника!

Поздно. Господи, как же чудовищно поздно.

— Хорошо. Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы лишний раз не встречаться с ним, — отвожу взгляд и убираю руки под стол, чтобы Джина не заметила, как сильно меня потряхивает.

Почему-то до жути стыдно признаться, что вчера я была у Рона. И определенно увижусь с ним сегодня. С одной стороны, мне не хочется вовлекать подругу в неприятности, и я стараюсь максимально отгородить её от Шмидта, но, с другой стороны, у меня просто не хватает духу признаться, что я давно на мушке. Произнести это вслух.

Сказать, что прошлой ночью я позволила ему сделать с собой всё, что угодно. Стала игрушкой. Покорной куклой. Глупой дурочкой, добровольно отдавшейся жестокому человеку.