Теперь, вернувшись домой к отцу и Луизе, я могла гордо заявить: «Я сама зажарила этого фазана!», «Сама испекла этот яблочный пирог!» Произнося эти фразы, я испытывала неописуемую радость.

— У тебя хорошее чутье к этому делу, — сказала мне миссис Роббинс.

А через некоторое время она даже стала интересоваться моим мнением:

— Как думаешь, нужно досолить это жаркое? Или, может, тимьяна добавить?

Больше всего я любила заниматься выпечкой. Миссис Роббинс показала, как делать пирожные, легкое, будто воздух, безе, нежное печенье разных сортов и пышные торты. Проведя год у нее в ученицах, я поняла, что могу теперь расправить крылья и получить место кухарки, а вместе с ним — соответствующее уважение и жалованье. Но я совершила ошибку, рассказав о своих планах миссис Роббинс, которая сообщила о них мадам. А та вовсе не хотела меня терять. Она понимала, насколько наличие служанки-аристократки влияет на ее статус.

— Давай-ка расскажи, как твой отец служил в Индии, — приказывала хозяйка, когда дамы приходили к ней в гости. — Поведай нам про двоюродного дедушку-графа и роскошный дворец, в котором он живет.

Услышав, что я подумываю об уходе, она вызвала меня в гостиную и заявила, что, если у меня хватит неблагодарности оставить ее дом, рекомендации мне не видать. Говоря это, она улыбалась, или, сказать вернее, ухмылялась, потому что знала: без рекомендации меня никто не станет нанимать. Выходило, что я застряла у Тилли, хотелось мне того или нет.

Я пыталась строить планы побега. Возможно, я могла бы уехать в Америку. Думаю, на американцев должны были произвести впечатление мой аристократический выговор и происхождение. Там я смогла бы стать кухаркой или устроиться в магазин для приличной публики, а может, наняться в компаньонки к какой-нибудь даме. Но только в этой бочке меда была ложка дегтя: каждое заработанное мною пенни сейчас уходило на отца и Луизу. Я не могла ни бросить их, ни скопить себе на дорогу.

Отец умер осенью, когда мне исполнилось двадцать. Это не стало для меня громадным потрясением. Должна признаться, я не горевала так, как подобало бы дочери. Работая служанкой, я научилась отключать все чувства.

Миссис Тилли дала мне выходной, чтобы я могла организовать похороны.

Когда мы с Луизой вместе стояли у могилы, она сказала:

— Ну вот все и закончилось. Я, пожалуй, даже рада, а ты?

— Рада, что отец умер?

Она робко улыбнулась:

— Я имела в виду не совсем это. В конце концов, он был нашим отцом, и, наверное, когда-то мы его любили, но ведь нам приходилось жить, словно бы затаив дыхание, ожидая, когда придет конец.

— Да, так оно и было, — согласилась я. — Но меня волнует, что теперь будет с тобой?

Сестре было почти семнадцать, она выказывала мало интереса к школьным занятиям и недавно стала ученицей модистки. Ей очень подходило это занятие, потому что она была из тех девушек, что любуются собой в зеркале и жаждут однажды оказаться в свете, в то время как меня интересовали скорее книжки, чем тот образ жизни, которого у меня никогда не будет.

— Тебе нравится твоя работа? — поинтересовалась я. — И твои наниматели?

Сестра неуверенно кивнула:

— Они очень добры.

Но в ответ на вопрос, сможет ли она жить с семьей владельца магазина, Луиза, покраснев, сказала, что в этом нет необходимости, она продержалась до смерти отца, а сейчас уже сосватана и собирается замуж.

— Замуж?! — Я уставилась на нее, не веря своим ушам. — Но ведь ты еще ребенок!

— Чепуха! Многие девушки выходят замуж в семнадцать лет, — возразила Луиза. — И Билли хорошо обо мне позаботится. Мне не придется работать.

Я была до глубины души потрясена, узнав, что молодой человек, за которого она собралась выйти замуж, — Билли Харрисон, сын мясника, над лавкой которого мы снимали квартиру.

— Сын мясника? Луиза, ты не можешь выйти за торговца, иначе отец в гробу перевернется!

Сестра заносчиво посмотрела на меня:

— Можно подумать, Белла, мы чем-то ему обязаны!

— Он делал для нас что мог, — проговорила я, сама себе не веря: от того, что он делал, не было никакого толку.

Луиза накрыла ладонью мою руку:

— Не волнуйся! Билли — это хорошая партия. У его отца три лавки и свиноферма в Эссексе. Одну лавку он собирается отдать под начало Билли. Мы будем жить с его родителями в миленьком домике на Хайгейт-хилл, пока Билли не подыщет для нас собственный дом. А ты можешь уйти из служанок и жить с нами. Я уверена, Билли не станет возражать.

Не могу передать, какими страданием обернулась для меня та ночь. Конечно, я желала сестре добра и хотела, чтобы она была счастлива. Но ведь мне пришлось пять долгих лет заниматься тяжелой, изматывающей работой, чтобы у нее были еда и крыша над головой, а она тем временем не имела ни малейшего понятия, какую жизнь я веду. Я хотела, чтобы она получила образование, чтобы у нее было больше возможностей, чем у меня. И вот теперь она собралась замуж, а я… А я до сих пор живу как узница в доме Тилли!

Жизнь казалась жутко несправедливой. Но потом я вдруг осознала, что больше не буду нести ответственность за сестру и смогу сама распоряжаться своим жалованьем. Я накоплю денег и куплю билет в Америку! Эта мысль так приободрила меня, что в следующий выходной я решила себя побаловать. Больше никаких визитов домой с тем, что осталось от пиров Тилли! Лучше поехать в Вест-Энд, поглазеть на витрины магазинов, может, купить себе новый гребень для волос или даже румяна для слишком бледных щек, а еще зайти в кондитерскую и выпить чаю.

Я спустилась в метро и села на поезд до «Бейкер-стрит», а потом перешла на линию «Бейкерлоо» и добралась до «Оксфорд-Серкус».

Оказавшись в другом мире, я почувствовала, как от волнения меня охватила дрожь. Хорошо одетые женщины, большие красивые магазины… Я шла по Оксфорд-стрит, пока не очутилась возле великолепного универмага под названием «Джон Льюис». Я стала разглядывать его витрины с манекенами в замечательной одежде и натуралистическими сценками из деревенской жизни. В одной из витрин даже стоял легковой автомобиль, за которым виднелась надпись: «Загородные прогулки». Так я дошла до главного входа и, набрав в грудь побольше воздуха, шагнула внутрь.

Универмаг выглядел настолько роскошным, что казался настоящим дворцом. Я отыскала прилавок с косметикой и, перед тем как купить маленькую баночку румян, позволила девушке-продавщице слегка подкрасить ими мои щеки. Чувствуя себя невероятно храброй, снова вышла на улицу и двинулась по Бонд-стрит.

Я задержалась возле универмага «Фенвик», потом рассматривала витрины ювелиров, шляпников, торговцев галантереей и чайных лавочек и в конце концов очутилась на Пикадилли. И тут меня осенила неожиданная идея: я вспомнила рассказы отца о том, как в детстве его водили пить чай в «Фортнум и Мейсон». Заметив такую вывеску на противоположной стороне улицы, я решила, что тоже выпью там чаю, пусть и всего один раз в жизни.

Я остановилась у края тротуара, ожидая, когда прервется бесконечный поток кэбов, омнибусов, фургонов доставки и даже попадавшихся изредка автомобилей. А потом у меня за спиной раздался вопль, за которым последовали крики, полицейские свистки, и… моя жизнь в один миг изменилась.

Я резко обернулась. Передо мной предстало ужасающее зрелище: возле кромки тротуара стоял омнибус, запряженный лошадьми, которые нервно топтались на месте, а под колесами распростерлось тело молодой женщины.

— Она вышла на дорогу прямо передо мной! — кричал кучер, спрыгивая на тротуар, чтобы успокоить лошадей. — Мы ехали слишком быстро! Я никак не мог остановиться!

— Здесь есть врач? — Двое констеблей пробивались сквозь толпу зевак.

— Для врача уже слишком поздно, приятель, — раздался мужской голос. — Я так понимаю, ей конец…

— Бедняжка, — пробормотала стоящая рядом со мной женщина. — Но ничего удивительного. Мне много раз приходилось спасать свою жизнь, отскакивая в сторону, когда кто-нибудь из этих лихачей мчался прямо на меня. В наши дни дорожное движение стало просто ужасным, и переходить дорогу теперь так опасно!