– О господи! – ужаснулся я. – Вы правы, это опасно. Охтинские городовые наверняка еще менее расторопны, чем пинкертоновские агенты. Безопасность Даши, конечно, важнее всего. А что предлагаете вы?

– Давайте сначала понаблюдаем. Смотрите, окна во флигеле открыты и светятся.

Мы тихо прокрались под деревьями. Мари спряталась за яблоней. Я при моей комплекции за деревом не укрылся бы и пристроился за поленницей.

Два распахнутых окна находились всего в десятке шагов от моего наблюдательного пункта. Занавески были раздвинуты – вероятно, чтобы впустить в комнату свежий вечерний воздух. Внутри горела лампа. Хоть небо оставалось серым, но из-за деревьев в комнате без освещения было бы темно.

Первое, что я услышал – заливистый детский смех.

– Еще, еще! – потребовал капризный голосок.

Запела женщина:

Снова смех.

Я высунулся подальше, рассудив, что из освещенного помещения меня будет не видно.

Передо мной предстала идиллическая семейная сцена.

У стола, перед чашкой и вазочкой печенья, сидела маленькая девочка. Я сразу узнал Дашу Хвощову. Рядом, на скатерти, разместились плюшевые игрушки, заяц и свинка.

Женщина лет тридцати, с пятнистыми, блестящими от мази щеками, весело улыбалась ребенку, ее глаза оживленно лучились, поднятая рука пощелкивала воображаемыми кастаньетами.

В углу горела еще одна лампа. Там сидел в кресле, со странной застывшей улыбкой, полуприкрыв глаза, тщедушный молодой мужчина с длинными волосами до плеч и донкихотовской бородкой, очень бледный, с кругами под глазами. Он курил папиросу, пуская вверх колечки удивительной аккуратности.

– Еще! – попросила девочка. – Про попугаев!

– Нет, кое-кому пора бай-бай. Допивай молоко, и в постель. Про попугаев я тебе в кроватке спою.

Меня потянули за рукав. Это сзади подобралась Мари. Увлеченный озадачивающим зрелищем, я не заметил, как она покинула свое укрытие.

Поманив меня пальцем, Мари бесшумно двинулась прочь от дома.

На улице, под незажженным фонарем, мы обсудили, что делать.

– Пусть женщина уложит Дашу и вернется в гостиную, – сказала Мари. – Тогда можно будет взять их обоих, не опасаясь, что они причинят вред ребенку.

– Виноват, я не взял с собой оружия, – сокрушенно молвил я. – Исходил из того, что мы только найдем прибежище похитителей, а производить задержание будет полиция. Но вид у преступников не особенно грозный. Полагаю, у меня хватит сил справиться с этим заморышем, если он вздумает сопротивляться.

– Тем более, что у меня при себе мой FNS.

Мари показала «браунинг».

Мы вернулись под окна.

Женщины и девочки в комнате не было. Издали доносилось приглушенное пение. Должно быть, Дашу уже уложили.

Мужчина вдруг выпрямился в кресле, отложил папиросу и громко сказал, повернувшись к смутно видневшемуся дверному проему:

– Я нам с тобой тоже молочка приготовлю.

– Умничка, Клим! – откликнулась мадам Петрова.

Клим (теперь я знал имя) встал, подошел к тумбочке, чем-то звякнул.

Блеснул металл.

Приблизившись к лампе, молодой человек стал проделывать какие-то манипуляции.

– Заправляет шприц, – шепнула мне Мари в ухо. – Вот оно что. Это наркоманы. Теперь понятно, почему она так лучится весельем. Наркотическая эйфория. И понятно, почему он такой квелый – у него период эмоционального спада. Непонятно лишь, зачем такой парочке красть ребенка. Вероятно, они существуют в каком-нибудь фантазийном мире…

– Тссс!

Я кивнул на окно.

В гостиную вернулась женщина, плотно затворив за собой дверь в детскую.

– Чур я первая! – сказала она, засучивая рукав. – Только я сама, у тебя руки трясутся.

– Вот теперь можно. – Мари от меня отодвинулась. – Через минуту они оба расслабятся. Держите пистолет. Вы возьмете на мушку парочку, а я сразу кинусь к девочке, чтобы она не испугалась шума. Ну и вообще: наша главная забота – ее сохранность. Помните про двойной предохранитель?

– Помню, помню. И первый на всякий случай сниму прямо сейчас.

Мы поднялись на крыльцо, я осторожно потянул ручку, но дверь оказалась заперта.

– Что будем делать? – шепнул я.

Мари слегка меня отодвинула, громко постучала и вдруг – я и не ожидал от нее таких дарований – совершенным голосом дворничихи прогудела:

– Соседуфки, это я, Ефимиха! Сольцы бы шшепотку!

Шаги. Скрип засова.

На пороге стояла Петрова.

Я сунул ей в лицо ствол пистолета.

– Тихо стоять!

Толкнул в прихожую, пропуская Мари. Она быстро прошла в гостиную, а оттуда сразу в детскую.

Я перевел дух. Теперь девочка была под надежной защитой.

– Ну-ка, шагом марш!

Втащил преступницу за руку из темной прихожей в освещенное помещение. Оттолкнул к стене.

Петрова не упиралась. Кажется, она была в оцепенении.

Я направил оружие на мужчину. Под воздействием наркотического дурмана сила иногда удесятеряется, и даже такой дохляк может быть опасен.

– Сесть! – рыкнул я.

Он плюхнулся в кресло с шприцем в руке, таращась на меня с некоторым сомнением, словно не понимал, настоящий я или привиделся.

Отводить от женщины взгляд однако не следовало.

Я услышал шорох, повернулся.

На меня с исказившимся лицом, растопырив руки, шла Петрова.

– Стой! – крикнул я, но она задержалась у стола всего на мгновение – схватила хлебный нож.

Пугать ребенка не хотелось, но что поделаешь? Я выстрелил в потолок, чтобы привести фурию в чувство.

Посыпалась штукатурка, из детской донесся писк. Но нападавшую выстрел не испугал и не остановил. Она налетела на меня и схватилась за пистолет. Я, в свою очередь, едва успел поймать ее руку с ножом.

Человек я физически крепкий, массивного сложения, но противница не уступала мне силой.

Совсем близко перед собой я видел бешеные глаза и оскаленные зубы. Если б я не дернул головой, они вгрызлись бы в мой нос.

Пытаясь высвободить руку с пистолетом, я непроизвольно нажал на спуск. Снова грянул выстрел, сверху опять посыпалась крошка.

Вывернув голову, чертова баба вцепилась мне зубами в горло. Было ужасно больно. Уже ни о чем не думая, я высвободил наконец правую руку, ткнул «браунингом» в мягкое, сжал палец.

На сей раз выстрел был едва слышен. Петрова замычала и расцепила зубы. Я оттолкнул ее со всей силы, и она шмякнулась на пол. Сбоку на кофте у нее была дырка, быстро темнеющая от влаги. Но прыщавое лицо дергалось не от боли, а от ярости.

Всхрапывая по-звериному, ужасная женщина стала подниматься.

Я шарахнулся от нее и пятился до тех пор, пока не уперся в стену.

– Стой… Убью… – проговорил я, но получилось не грозно, а жалобно.

С ревом она ринулась на меня. Нож обронила, бежала с голыми руками. Это было очень страшно, я весь словно обмяк.

Сам не знаю, почему я не выстрелил. Может быть, потому что она неотрывно смотрела мне прямо в глаза.

Без особенного труда Петрова вырвала пистолет и швырнула его через плечо, словно застрелить меня ей казалось недостаточным.

Две цепкие, как клешни рака, руки схватили меня за горло и стали душить, одновременно стуча моей головой о стену.

Не знаю, сколько времени это продолжалось. Наверное, всего несколько секунд.

Потом что-то грохнуло, железные пальцы расцепились.

Я стоял у стены, тяжело дыша, а у меня под ногами лежало недвижное тело. На простреленном затылке пузырилась черная кровь.

Я увидел Мари Ларр. Она стояла в нескольких шагах с «браунингом» в руке.