– Увольте меня от вашей шпиономании! Зачем императору Францу-Иосифу красть Дашу Хвощову? Я понимаю, вы желаете произвести впечатление своей расторопностью и полезностью. Ну так не тратьте мое время и внимание попусту!

– Хорошо-хорошо, – не стал упорствовать мой чересчур усердный помощник. – Тогда перехожу к госпоже Саре Корби. Но тут сведения секретные, поэтому только для ваших ушей…

Он оглянулся назад, я тоже посмотрел в зеркало.

Удивился. Оказывается, Видок, подобно избушке на курьих ножках, повернулся к лесу, то бишь к дверце задом, а к Мари Ларр передом. Она чесала ему башку, и он не протестовал! Такого никогда прежде не бывало. Всякий, кто попробовал бы почесать или погладить моего сурового друга, рисковал остаться без пальцев. Но сыщица рассеянно водила рукой по голове Видока, и хоть бы что. Он только жмурился.

Умные собаки чувствуют, кого можно укусить, а кого нельзя. На Видока в этом смысле можно было положиться. Госпожу Ларр, стало быть, никому кусать не рекомендовалось. Не то чтоб я собирался, но на будущее учел.

– Англичанка попала в наше поле зрения, потому что раньше служила в доме у турецкого посланника, – зашептал мне Кнопф. От него сильно пахло сладким одеколоном «Мальвина», который я не выношу. Всегда опрыскиваюсь только мужественным «Добрыней Никитичем». – Каковы у нас отношения с Турцией, известно. Лишний осведомитель всегда кстати. Агенты понаблюдали за мисс Корби и нашли крючок, на который ее можно взять.

– Так-так, – заинтересовался я.

– Дочерь Альбиона азартна, как жаркая испанка. Всё свое жалованье она спускала на скачках и вечно нуждалась в деньгах. Ей сделали предложение. Отказалась. Вот что я почерпнул из досье. Каково?

– Если отказалась доносить на работодателя за деньги, значит, порядочная женщина, – пожал я плечами. – Какая тут может быть связь с похищением?

– Не скажите. Гордо отринуть тридцать рублей в месяц – невелика порядочность. А если нашей прожигательнице жизни предложили тридцать тысяч?

Я поневоле вздрогнул. Знать про мои тридцать тысяч Кнопф не мог, но это пробудило тяжкие воспоминания.

Однако ротмистр был прав. Сведение действительно было ценное.

Хвощовская детская клиника располагалась за Малым проспектом. Я никогда в ней не бывал – к нам ближе другая больница, где Ленусю в свое время спасли от скарлатины.

Но эта была несравненно роскошней. За чугунной оградой зеленел превосходный, по-апрельски нежно-зеленый парк, обсаженная туями главная аллея вела к четырехэтажному корпусу античной архитектуры. Все ненавидят богачей, а сколько от них обществу пользы, подумал я. Из-за болезни девочки Даши тысячи других детей получили возможность бесплатного лечения.

– Всё левое крыло занято гематологическим отделением, – объяснила Алевтина Романовна. – Гематология – новая отрасль медицины, занимающаяся заболеваниями крови. Даже термин пока еще не утвердился в науке. Менгден, несмотря на свою молодость, главнейшее гематологическое светило Европы. Мне очень повезло, что он согласился работать в моей клинике.

– Я полагаю, вы ему хорошо платите.

– Ему не нужны деньги. Менгден богат. Он весьма успешно играет на бирже, у него математический ум. Я подкупила его тем, что оснастила лучшую в мире лабораторию.

Наш сверхъестественно хладнокровный эскулап еще и играет на бирже? Господин Менгден интересовал меня всё больше и больше.

На вид, однако, ничего интригующего в медике я не обнаружил. Разве что бритый череп. Новая технократическая мода обнажать и выставлять напоказ вместилище интеллекта к нам в Россию из Западной Европы тогда еще только проникала. Лицо тоже было выскобленное, с твердыми челюстями и почти безгубым ртом. Говорил австрийский подданный с московским аканьем, но без протяжки, а чеканно и по делу. Он мне сразу понравился.

О событиях прошлой пятницы рассказал кратко и при этом ничего не упустил.

– Даша и ее няня вошли ко мне ровно в одиннадцать тридцать. Осмотр занял десять минут, никакой патологии я не обнаружил. Ввел внутривенно обычную дозу гемосольвентина, 100 миллиграмм. Потом выдал Даше всегдашнюю награду. У нас с ней уговор: если она не пищит и не морщится от укола, получает от меня пустой медицинский пузырек с резиновой крышечкой.

– У Даши собралась целая коллекция, – со слезами на глазах вставила Алевтина Романовна.

– Что еще было? Ах да. Перед тем как сделать укол Даше, я уколол ее кукол. Это такой ритуал.

– Обеих? – спросила мадемуазель Ларр. Я не сразу понял, но потом вспомнил два пустых стульчика в игровой комнате.

– Да. Зайца и поросенка, – бесстрастно подтвердил Менгден. – Они всегда при ней. В четверть первого у меня был уже другой пациент. А без пяти час ко мне вбежал наш садовник, очень возбужденный. Стал кричать, что няня хозяйкиной дочки лежит на траве и не шевелится. Я велел ему молчать, чтоб не нервировать пациентов и их родителей. Вышел в парк. Обнаружил мисс Корби с явными следами насильственного хлороформирования. Понял, что девочку похитили. И принял меры. Никто в больнице кроме меня и садовника Литовкина о случившемся не знает. Литовкин предупрежден об ответственности за разглашение. Он вдовец, человек непьющий. И не болтливый.

В самом деле, поразительного контроля человек, мысленно восхитился я. Желал бы я быть таким. Вероятно, необходимость принимать быстрые решения, от которых может зависеть жизнь детей, очень закаляет нервы.

Мне показалось странным, что доктор не выражает несчастной матери соболезнований, однако саму Хвощову это, кажется, не удивляло. Она вообще вела себя с Менгденом несколько заискивающе, что было на нее совсем непохоже.

– Осип Карлович, милый, а если мы не сумеем вернуть Дашу до истечения недели… Насколько опасно ей будет оставаться без укола?

И посмотрела на врача умоляюще, словно от него зависело, опасно это или нет.

Нисколько не разжалобившись, сухарь ответил ей словно коллеге на консилиуме:

– С одной стороны, полную гарантию от возникновения тромбов дает только еженедельная инъекция гемосольвентина, так что всё возможно. – (Хвощова смертельно побледнела.) – С другой стороны, дожила же как-то девочка до шести лет без моих уколов. Всё зависит от того, как с ней обращаются. Главное, чтобы не было ушибов и гематом.

После этих слов, прямо скажем, абсолютно бессердечных, бедная мать, должно быть, представив себе, как злодеи бьют ее ребенка, вся задрожала. Мари Ларр налила ей воды и спросила:

– А что это за болезнь – тромбофилия? И как действует ваш гемосольвентин?

– Попросту говоря, тромбофилия – повышенная сворачиваемость крови, гиперкоагуляция. При открытых ранах это бывает даже полезно – препятствует излишней кровопотере. Однако могут образовываться сгустки, которые перекрывают сосуды. Это приводит к тяжелым, даже необратимым последствиям. Ну вот представьте себе Российскую империю. Ее кровеносная система – пути сообщений, по которым перемещаются товары, люди, продовольствие, уголь с нефтью. Вообразите, что движение – скажем, Сибирская магистраль – остановилось в результате диверсии, большой катастрофы или стачки. Вся часть страны, отсеченная от центра, окажется в гангренозном состоянии.

– Как же, помним девятьсот пятый год, – кивнул я.

– Ну а с кровеносной системой еще хуже. Если тромб перекрыл крупную артериальную или венозную магистраль, останавливается движение всего кровотока и следует гибель организма.

Немного было успокоившаяся Хвощова заклацала зубами о стакан.

– Разработанный мной препарат выполняет функцию профилактического антикоагулятора, – продолжил Менгден, как ни в чем не бывало. – Пока он не рассосался, тромба образоваться не должно. Сложность в том, что это очень редкая болезнь. Клиническая картина мало изучена. Невероятный дефицит материала.

– Какого материала? – не понял я.