После паузы она продолжила:
— Это минимальная стоимость счета по меню кухни и бара. При этом, можете себе представить, что неиспользованная сумма не возвращается!
— А кто сказал, что мы ее не используем? — осторожно спросил Виктор Петрович.
Эмма одарила его взглядом, после которого Петрович уже не рискнул вмешиваться в ее монолог.
— Хочу обратить ваше внимание еще на одну существенную деталь, — Эмма выдержала многозначительную паузу. — Если счет превысит заявленный депозит, придется выложить недостающую сумму. Это понятно?
Все, кроме Клавдии, утвердительно кивнули.
— Вас что-то не устраивает? — обратилась к ней предводительница.
— Все! Нечего нам там делать.
— Значит, ставим вопрос на голосование, — констатировала Эмма. — Двое за, одна против, одна воздержалась.
Воздержавшейся была сама предводительница. Ей было страшновато брать финансовую ответственность на себя. К тому же, у нее не было всей необходимой суммы, хранящейся в общей кассе. Ведь она истратила общественные деньги на известные ей одной, как она считала, непотребные развлечения.
За проголосовали Петрович и Светлана. Первый мечтал с одобрения руководительницы вкусить алкогольных прелестей. Второй надоели скучные одинокие вечера.
Клавдия изначально считала идею сумасбродной, поэтому была рада, что затея провалится. Только она ошибалась.
— Меньшинство подчиняется мнению большинства, — без особой радости заключила Эмма. Но тут Клавдию понесло:
— Что значит меньшинство и большинство? У нас вообще-то 50 на 50. Ничья. То есть никто никуда не идет!
Разгорелся жаркий спор, в котором решающий голос, как ни странно, остался за Виктором Петровичем. С его вердиктом согласилась предводительница, поэтому Клавдия вынуждена была смириться.
На том и порешили.
Вечером Эмме позвонил Петрович. Настроение у нее было дрянь. Она лихорадочно соображала, откуда взять недостающую сумму. И его звонок был совершенно некстати. Однако она сдержала свой негатив и спокойно выслушала соседа.
— К Вам можно на минуточку? — осторожно спросил он.
— Да, конечно, — ответила Эмма, хотя разговаривать с ним сейчас совсем не хотелось.
Петрович уже звонил у двери, когда Эмма Борисовна поспешно поправляла волосы, придирчиво оглядывая себя в зеркале. Открыв дверь, она опешила. Перед ней стоял сосед с тортиком в руках.
— А цветы? — не узнавая себя, пошутила Эмма и тут же успокоила смутившегося старого волокиту, как она подумала о нем в это мгновение: — Да ладно, шучу. Проходите. И торт — лишнее. Но раз уж пришли…
Она засуетилась по кухне. А Петрович наблюдал за ней, все более и более восхищаясь ею. В домашней обстановке и без дурацкого командного тона она буквально перевоплощалась, становясь обычной. Нет, не совсем обычной, а восхитительной женщиной, волнующей его кровь.
Чаепитие затянулось. Петрович уже привыкал к вкусу зеленого чая. Приготовленный руками Эммы, этот напиток непонятного цвета уже казался ему божественным.
Слово за слово разговор перешел к предстоящему культурно-массовому мероприятию. И настроение Эммы заметно испортилось.
— Вас что-то тревожит? — спросил Петрович. Эмма замялась, но решила открыться:
— Мне очень стыдно, что я оказалась в такой неприглядной ситуации. Понимаете, в нашей общей кассе нет нужной суммы… я истратила ее на… непредвиденные расходы, — наконец, выдохнула она последние слова.
— Вы хотите сказать, что Вам нужны деньги?
— Да, — без обиняков произнесла Эмма, вся зардевшись, как девчонка.
А Виктор Петрович не мог оторвать от нее глаз — такой прекрасной показалась она ему в минуту слабости.
— Эмма… Борисовна, — не посмел нарушить он субординацию, — что же Вы молчали. Скажите только, сколько надо.
— Почти три тысячи, — ей было стыдно поднять глаза.
— Нет проблем. Я прямо сейчас и принесу.
— Нет, нет. Что Вы! Можно и завтра, — поспешила она предупредить его готовность сию минуту решить все вопросы. — Я отдам. Как только получу пенсию, так и отдам все.
— Да успокойтесь, — он хотел добавить, что возвращать вовсе и не надо, но вовремя остановился. Побоялся, что она неправильно его поймет.
Распрощавшись, они оба опять долго не могли уснуть.
Виктор Петрович почему-то вспоминал своих многочисленных жен и не совсем жен. Ругал себя за волокитство, измены и равнодушие к страданиям обманутых и брошенных женщин.
Эмма Борисовна думала о своей неудавшейся судьбе.
Была она слишком уж требовательна к себе и окружающим. Никогда не умела прощать слабости, редко кому сочувствовала и сопереживала. Не это ли стало причиной ее одиночества. Не поэтому ли она, овдовев очень рано, так и осталась одна. А ведь в сердце всегда теплилась надежда встретить своего человека.
Только поздно уж, слишком поздно…
Память безжалостно возвратила трагедию, разыгравшуюся в ее семье.
Вечно пьяный муж после очередного скандала был изгнан ею из дома. Натерпелась, наплакалась, больше так жить не могла.
Сыну к тому времени уже исполнилось пятнадцать. Сложный возраст, сложная семейная обстановка. Мальчик уже все понимал, стал обвинять мать, мол сама виновата, что позволяет ему гулять и скандалить. Вот и выпроводила своего балагура и весельчака…
А наутро его нашли мертвым в соседнем дворе. Он уснул под сложенной там на зиму грудой дров. Как они покатились на него — неизвестно. Но, по утверждению следователя, одно полено попало ему в висок, что и стало причиной мгновенной смерти.
Давно это было. Поплакала, погоревала. Устраивать свою жизнь больше не хотела — намаялась со своим. Душой очерствела.
Только вот теперь что-то новое появилось в ее сердце. Она еще не вполне понимала, что происходит с ней. И почему это так приятно думать о человеке, которому тоже одиноко и, наверняка, грустно…
Глава 11
И вот наконец этот день настал.
Двери соседок то и дело открывались, закрывались и опять открывались. Ажиотаж был вызван сборами. Даже Клавдия, изначально не приветствовавшая идею с караоке, зажглась общим приподнятым настроением.
Женщины без конца что-то примеряли, оставались недовольны выбором, напяливали на себя все имеющиеся наряды, что-то с чем-то комбинировали. И, вконец расстроенные, бегали друг к дружке за советом и посмотреть, во что вырядилась соседка.
Когда в ход пошла тяжелая артиллерия — косметика и бижутерия, — беготня и бесконечное хлопанье дверей стала просто невыносимой для соседей с верхнего и нижнего этажа.
Не выдержав неизвестности, к ним поднялась Софья Егоровна, известная всем сплетница.
— У вас что-то случилось? Может, помощь нужна, — выпытывала она у Светы.
Та заговорщически улыбнулась и хотела было рассказать ей о планах на вечер, но грозный взгляд Клавдии остановил ее. Она подошла вплотную к Софье Егоровне и прошипела:
— У Вас что, своих дел нет. Идите себе подобру-поздорову. Гуляйте, Софьюшка.
Обиженная холодным приемом, Егоровна ушла. И, уже сидя на скамеечке перед домом, жаловалась соседкам на грубость Клавы.
Не суетился только Петрович. Он достал черный костюм и белую рубашку, оставшиеся еще со времен бесчисленных брачных церемоний, и спокойно смотрел телевизор, попивая пивко.
Если по-честному, то волновался и он, не представляя себе суть предстоящего коллективного отдыха. Но обещанные алкогольные напитки, подогревали воображение, хотя отнести его к разряду зависимых было бы несправедливо.
Перед отправлением Эмма Борисовна еще раз напомнила друзьям (последнее время эти четверо на самом деле сблизились и подружились) о том, как вести себя в караоке.
Соседи успокоили ее, что все прекрасно запомнили и поторопили ее, предупредив о возможности опоздания к указанному в заказе сроку. Неровен час столик отдадут какой-то компании.
Когда они, нарядные и необыкновенно взволнованные, прошествовали мимо сидящих на скамеечке пенсионеров, неугомонная Софья Егоровна не удержалась от колкости:
