Увидев Свету, он вскочил со скамейки, словно мальчишка, и ринулся к ней наперерез. Со стороны это выглядело потрясающе: немолодой седовласый мужчина и достаточно взрослая женщина вели себя так, словно им было лет по 17, не более того.

У обоих на лицах было смущение вперемешку с волнением, твердая решимость, как с одной, так и с другой стороны только противоположного характера.

И, что бы вы думали? Любовь!

Да-да, даже невооруженным взглядом было видно, что эти два человека любили друг друга. Только в силу каких-то условностей, обстоятельств и еще чёрти чего они сдерживали свои чувства. Особенно это было видно по женщине, поджавшей губы и придавшей своему лицу выражение неприступности.

— Светлячок, — внутри у нее екнуло, так Володя называл ее в молодости, — Я знал, я был уверен, что увижу тебя. Позволь поговорить с тобой. Только не говори — нет. Это убьет меня. Мне надо только видеть тебя, слышать, и больше ничего.

— Владимир, успокойся. Ты привлекаешь внимание сплетников.

— Понимаю. Я не должен… Но… — он не находил убедительных слов. Волнение зашкаливало. — Вот сейчас ты уйдешь, и я опять буду подкарауливать тебя день и ночь, вызывая кривотолки и сплетни. Позволь же мне объясниться.

— Пойдем, — едва слышно вымолвила Светлана, — не будем давать повод сплетницам.

По лестнице поднимались молча. Каждый обдумывал, как быть дальше, что говорить, как себя вести.

Ну, дети, право…

Владимир решился начать разговор первый:

— Света, я знаю, что нет мне прощения. Я подлец, трус, негодяй. Казни меня. Но я должен признаться, что все эти годы думал о тебе. Да, не находил в себе сил разыскать тебя. Хотя, неправда, однажды приезжал, походил около твоего дома. Но, так и не встретив ни одного знакомого лица, уехал. Соседи сказали, что про тебя и слыхом не слыхали, и знать не знают такую.

Владимир говорил сбивчиво, быстро, словно боясь, что ему не дадут высказаться. А она слушала его, и слова эти музыкой отзывались в ее душе. Правда, было в той музыке много грустных ноток, но все-таки слушать ее хотелось бесконечно.

— А я ждала тебя все эти годы, — наконец, прошептала она.

И больше не надо было никаких слов.

И больше не надо было терзаться вечным вопросом: быть или не быть, простить или нет, впустить в свою душу или прогнать.

Они прильнули друг другу.

Он нежно гладил ее волосы, вдыхая их аромат, ничуть не изменившийся с тех далеких лет

А она прильнула к его, все еще сильному плечу, и тихая слеза, слеза счастья пролилась нечаянно и застряла в уголке улыбающихся губ…

Раздавшийся звонок заставил их отпрянуть друг от друга. Звонила Клавдия, обеспокоенная какими-то неясными звуками, исходившими из пустой, как должно было быть, квартиры подруги.

— Вы?! Ты… все-таки… — Света не дала договорить подруге.

— Да, Клава. Я слишком долго его ждала, чтобы опять потерять…

А друзья-однополчане тем временем прилагали неимоверные усилия для организации домашней вечеринки. О возвращении Светы они понятия не имели.

Клавдия и Эмма, не сговариваясь, оставили Виктора Петровича в покое. Одна, еще утром обидевшись на отсутствие простого соседского гостеприимства, вторая, благоразумно отступившая после выяснения, что у него гостит друг, а не подруга.

Клавдия так и не знала, с кем шептался Петрович. Эмма как-то не решилась сообщить ей, что наведывалась к соседу.

Зато Клава первая узнала о перемирии между Светой и Владимиром и находилась в предвкушении шока, который испытают соседи по площадке.

Петрович, вооружившись тряпкой и шваброй, снимал паутину с углов, протирал свою незатейливую мебель и мыл пол. Руслан Степанович суетился на кухне. Он обещал другу, что пицца, которую он готовит мастерски, покорит женские сердца, уверяя: путь к ним тоже лежит не через что иное, как через желудок. Помолчав, добавил:

— Ну, еще через уши. Лапшу-то, надеюсь, ты навешаешь сам. Гы-гы-гы, — громовые раскаты его смеха докатились и до ушей Клавдии.

— Ишь ты, у Петровича, видимо, веселая компания собралась. Не без баб, наверняка.

Не выдержав интриги, она опять позвонила к предводительнице.

— Эмма Борисовна, и все-таки Петрович загудел. У него там такое-е-е!

— Успокойся, Клава. К нему друг приехал. Вот они и шумят. Все нормально. Я проверяла.

— Хм, ну ладно, — она уже было открыла дверь, чтобы уйти, но вдруг резко повернулась в Эмме. — А у нас потрясающая новость!

— Что еще?

— Света вернулась.

— Прекрасно. Как она?

— И не одна!

— С кем же?

— С Владимиром! Вот так. Сидят голубки, воркуют.

Радовалась она за подругу или завидовала? Скорее два в одном.

— Ну и слава Богу. Может, все у них сладится. — В голосе Эммы Петровны прозвучала грустинка.

— Вы так спокойно говорите об этом, — Клавдия возмутилась. — Им бы о вечном думать, а они… К тому же, он ей всю жизни испортил. А теперь говорит: «Люблю тебя». Да какая ж любовь в нашем возрасте?! Вы согласны, Эмма Борисовна?

— У любви нет ни возраста, ни обстоятельств, — задумчиво констатировала предводительница.

— Тьфу ты! И Вы туда же! Ему, скорей всего, жить негде, вот он и решил к Светке пристроиться.

— Нельзя судить человека, не зная ничего о нем. Успокойтесь, Клава. Мы не допустим, чтобы кто-то обидел Свету. Но мне кажется, что Владимир хороший человек. Кто из нас не ошибался в этой жизни?

— А ну вас всех! — Клавдия ушла, в сердцах гневно взглянув на предводительницу. Никак не ожидала от нее такого попустительства.

Дома Клава совсем загрустила. Она вроде бы и радовалась за подругу. Только волновалась она не из-за ее квартиры, а опасалась остаться совсем одна. Ведь никого у нее кроме Светки не было.

— Вот так. Они себе вдвоем ворковать будут. Петрович к Эмме повадился. А я? Одна-одинешенька на всем белом свете. Знала бы что так все сложится, бомжа бы пригрела, что ли? — она засмеялась сквозь слезы. — Ну уж нет! Такого счастья мне не надо.

Да и вообще. Чего это я рассиропилась. Все равно же мы все рядышком жить будем. Эмма не даст скучать. Она и Петровича в бараний рог согнет, и за Володьку Светкиного возьмется. Вон уже о речном круизе по Волге поговаривает! Мы ей про санаторий, а у нее один ответ: надо быть активнее!

А хорошо, что она у нас есть. Без нее мы бы совсем заскучали.

Позитивные мысли Клавдии были нарушены звонком в дверь. Она, нехотя поднялась с кресла:

— Кого это принесло?

Перед ней стоял красивый статный мужчина. Черные, цвета воронова крыла волосы не позволяли даже приблизительно определить его возраст. Не было ни характерной седины, ни плеши, обычной для мужчин-пенсионеров. О том, что перед ней пенсионер, Клавдия догадалась как-то сразу. Скорее по обходительному тону неожиданного гостя.

— Так вот вы какая, Клавдия Петровна! А я к Вам по поручению Виктора Петровича. Переживает он, что обиделись Вы на него утром.

— Вот еще. С чего бы вдруг я на него обижалась? — на всякий случай приняла оборону Клава.

— Утверждает, что резко поговорил с Вами. А все из-за меня. Завтрак он готовил гостю, то бишь мне.

— А что же сам не пришел с извинениями?

— Я виноват, значит мне исправлять недоразумение. Вот пришел пригласить Вас на чашечку чаю. Эмма Борисовна обещалась быть. А я пиццу приготовил. Заходите, пожалуйста, эдак минут через тридцать.

Клавдия стояла в нерешительности. Мог бы Петрович и сам зайти, так нет этого прислал.

— А кто еще будет? Там у вас шумно днем было, — выдала она себя.

— Виктор Петрович, Эмма Борисовна, Ваш покорный слуга и Вас ждем.

Клавдия была в замешательстве.

— Как зовут-то хоть Вас, слуга народа!

— Простите, забыл представиться. Руслан Степанович, полковник в отставке.

— Ну теперь понятно, — успокоилась Клавдия.

— Так мы ждем Вас, — гость откланялся и уже повернулся было уходить. Но Клавдия окликнула его.