Устала я. Да ну их. И чего я к ним привязалась? Пусть живут, как хотят. Песок из задницы сыпется, а все туда же. Развлечений хотят. Сидите, чай пейте с пирожками!

Что-то перекусить бы. А то ведь не усну.

Эмма встала и побрела на кухню. Настроение было дрянь. Она выдохлась. Чем еще занять досуг соседей — уже не знала.

— Да и зачем все это. Живи себе и радуйся. Присядь на скамеечку в парке да семечки поплевывай. Или носки вязать научись. Все пользы больше будет.

Ну вот, и молоко закончилось. Даже завалящего кусочка сыра нет.

До пенсии еще ой-ёй-ёй!

А ведь раньше бывало…

Эмма ударилась в воспоминания. Вот она, стройная, шустрая, бодро шагает по улице. А парни — штабелями, штабелями. Сколько же их было у нее? Сейчас и не упомнишь всех. Красивая ведь была, желанная и… глупая.

И надо же было по уши влюбиться в Кольку-шалопая. Ни рожи, ни кожи. Одна гитара! И бренькал-то он на ней не ахти как, а девчонки млели. И я туда же. Всех решила переплюнуть. И переплюнула. Даже замуж выскочила за этого тренькало-бренькало.

Ну и натерпелась же я с этим гитаристом. Что ни вечер — он в гульбу. А я, горемычная, дома с сыном. Хоть криком кричи, а его не удержишь.

Зачем только удерживала? Надо было сразу гнать или самой бежать куда глаза глядят. Но мальчику нужна была полная семья. Пусть неблагополучная, но полная. Какая глупость!

Уж лучше бы он вырос только со мной. Не было бы в нем отцовского равнодушия и жесткости. Не впитал бы пристрастие к гульбе и веселой жизни. Может, и ко мне бы относился лучше. И ответственным семьянином вырос.

Да что уж теперь ворошить. Вышло, как вышло. Не было радости в ее жизни все годы, прожитые с мужем. А уж когда Алеша позвал в Германию — нянчить дочку, и вспоминать не хочется. Жалко было невестку и маленькую Грету.

Сыну до них не было дела. Что до матери, то только резкость, грубость и недовольство. Все-то она не так делает. Доходило до того, что ей кусок в горло не лез.

А когда терпению ее пришел конец, то сын даже удерживать ее не стал. Зачем? Грета ведь уже большая, в няньке не нуждается.

Вот и оказалась я в своей старой квартире. Все здесь за десять лет обветшало, просило ремонта и обновления. А пенсия маленькая. От сына помощи ждать не приходится.

Одиноко.

Скучно.

Хочется праздника. Хоть на склоне лет участия, внимания, заботы.

Своего схоронила двадцать лет назад. Признавалась себе, что вздохнула с облегчением.

Десять лет прожила спокойно. Сын служил, потом женился, уехал в Германию и как-то позабыл о существовании матери. Вспомнил только, когда родилась дочка.

Сейчас одна в пустой квартире. Я и соседей-то взбудоражила, чтобы хоть как-то скрасить свою одинокую безрадостную жизнь. А они вон как — недовольны. Ну и правильно. Чего я к ним лезу. Думала, вместе легче коротать время. Ошибалась.

Надо привыкать, что никто никому не нужен. Особенно, когда тебе за… даже вспоминать не хочется. А сердце еще беспокойное. К людям тянется. Общения жаждет.

Виктор Петрович? Да ну его! Рядом соседки ничего себе еще. А он на молоденьких зыркает, да рюмочку норовит пригубить.

Клавдия со Светланой? У них свои интересы. Они давно друг дружку выручают, поддерживают. Дружат.

Не буду больше к ним приставать. Обойдусь.

С этими, далеко не оптимистичными мыслями, Эмма погрузилась в сон.

Однако утром Эмма Борисовна, полная сил и энергии, уже не комплексовала из-за неудачной вылазки в непристойное заведение. В ее голове опять роились мысли о том, что еще такое придумать, чем заполнить не только свой день, но и организовать соседей.

Задумка тлела давно. Тот самый караоке-клуб манил ее представлением о спокойном культурном отдыхе в окружении ставших уже близкими людьми, каковыми являлись ее милые соседи.

Благо вход в клуб был не настолько дорогим, а в черной кассе, предназначенной для летних путешествий в заморские страны, еще шуршали остатки пенсионных вложений ее единомышленников.

Клавдия пыталась проанализировать послевкусие от посещения стрип-клуба. Ее первый сексуальный опыт оставил стойкое мнение обо всех особях мужского пола — все сволочи и козлы. В сущности, так считает большинство женщин, столкнувшихся с предательством, грубостью и неразделенной любовью.

Шаловливый майский ветерок дерзко играл с подолом школьной формы Клавки. Она нервно оглядывалась по сторонам, вздрагивая от каждого шороха. Ожидание становилось невыносимым.

— Все с меня хватит, это уже не входит ни в какие рамки. И чего я здесь торчу? Ясно ведь, что он не придет. — Но что-то необъяснимое удерживало ее от решительного шага, и она, теребя крепко сжимаемый в руках носовой платочек, продолжала всматриваться в начинающую темнеть даль.

Артем неспешной походкой шел по аллее. Где-то здесь его ожидает эта глупая и смешная Клавка. Сплошной наив. Стоило ему только поманить ее пальчиком, как она буквально впилась в него взглядом и, словно загипнотизированная, подошла к нему на глазах у его друзей.

Он только что поспорил с ними, что любая девчонка готова отдаться ему в первую же встречу. Парни с интересом наблюдали за тем, как бесшабашный Тёмыч клеит новую жертву.

Он давно прослыл сердцеедом, и в его выигрыше никто бы не сомневался, если бы выбор не пал на Клавку. Она была не из разряда красавиц. Обычная малолетка, которой едва исполнилось пятнадцать.

Единственная причина, почему друзья были уверены в проигрыше Артема, заключалась в том, что мать Клавки держала ее в ежовых рукавицах. Поэтому девушка никогда не посещала школьные вечера, не ходила с подружками в кино. И вообще — зубрилка и домоседка, дочка директрисы школы. Этим было все сказано.

Но Клаве, как и всем девчонкам в ее возрасте, безумно хотелось нравиться мальчишкам, встречаться с парнем. Только у нее не то чтобы парня, даже подружек не было. Одноклассницы сторонились ее, называя синим чулком, монашкой. Оскорбительнее всего было обидное прозвище — зубрилка.

У нее была прекрасная память, поэтому ей даже не надо было ничего учить после уроков, достаточно — внимательно слушать объяснение учителя. Но никто этому не верил. А все потому, что мать не разрешала тратить время на болтовню с девчонками.

Оставалось одно — зачитываться до одури любовными романами, тайком от матери взятыми в библиотеке. Клава мысленно составила образ того единственного и неповторимого. Ее героем был романтичный, хорошо воспитанный молодой человек, увлекающийся поэзией и обожающий прогулки при луне.

Артем никак не дотягивал до такого эталона. Это был хамовитый, уверенный в себе парень, мечта всех девчонок. И, как ни странно, Клавки — тоже. Поэтому она и стояла здесь уже полчаса, нервно теребя платочек и оглядываясь по сторонам.

Наконец, этот малолетний мачо появился на горизонте. Клавка замерла — пришел все-таки!

— Давно ждешь? — бросил он небрежно и, не дождавшись ответа продолжал: — Пойдем, что ли, чего застыла?

— А куда это мы?

— Здрасьте, больная, что ли? Совсем заучилась! Ко мне, куда же еще. И поторапливайся. Надо успеть пройти в мою комнату, пока папашка за пивом ушел.

Клава опешила:

— Так я думала… мы погуляем в парке. Зачем же к тебе?

— Думать на уроке будешь. Давай, давай, шевели ластами!

В комнате темно, пыльно, накурено. Постель не прибрана.

Клава присела на диван, обводя глазами обстановку, оставляющую неприятное впечатление. Артем вошел развязной походкой, бросил на спинку стула рубашку. У девчонки перехватило дыхание. Она до боли в пальцах сжимала кулачки, вдавливая их в мякоть дивана. Он подошел к ней и, нагло улыбаясь, прошептал:

— Ну что, струсила? Не боись. — Артем обнял худенькие плечики, нащупал бугорки еще не вполне сформировавшейся груди: — Только тихо. Папашка в соседней комнате.

Клава, словно парализованная, застыла в его наглых объятиях. Боялась пошевелиться от стыда и страха. Ее била нервная дрожь, а он уже повалил ее на диван и, закрывая рот поцелуем, торопливо стягивал с нее бельишко.