— Да вот, наш друг Владимир, желает поговорить со Светланой…

Эмма Борисовна, добродушно улыбнувшись, сообщила:

— Так ведь нет Светочки дома.

— Как это нет, а куда же она делась, — Владимир был ошарашен. — Ведь я здесь чуть ли не с вечера дежурю.

— Вот с вечера она и уехала. Ума не приложу, как вы ее не заметили, когда она выходила из подъезда.

— Уезжала? Но куда? Не томите, Бога ради.

— А я почем знаю. Сказала, что уезжает навсегда. — Эмма изучающе смотрела на реакцию Владимира.

— А адрес-то оставила? — он совсем сник.

— Она не отчитывалась, куда направляется. А мне это было не интересно. Прощайте, мне пора. — Эмма смерила грозным взглядом Петровича: — Вы со мной или еще погуляете?

— Конечно, с вами, Эмма Борисовна, — Петрович несказанно обрадовался, что больше нет надобности поддерживать беседу с неприятным ему человеком. Только он еще не понял, что его ждет ну оче-е-е-нь серьезный разговор с Эммой.

Владимир, опустив голову, направился к машине. Больше здесь делать было нечего. Он потерял свою Светочку, теперь, пожалуй, навсегда.

И поделом ему! Ведь заслужил. Не правда ли?

Все возвращается бумерангом в этой жизни. И добро, и зло. Вот и в этой истории мы стали свидетелями того, как наказан Владимир, когда-то бросивший Светлану без объяснения причины. Теперь она не желает ему ничего объяснять.

А ведь могли быть счастливы…

Оставив подругу в обветшалом домике, доставшемся Клаве от бабушки и гордо именуемом дачей, она уезжала домой с тяжелым сердцем.

— И как она, бедненькая там будет жить одна? Надо было остаться с ней. Но ведь упрямая! Видеть никого не желает, хочет одна побыть. А может быть, так и надо? Пусть спокойно все взвесит, обдумает. Глядишь и простит своего бывшего.

Но как же он хорош! Эх!.. — в этом вздохе было все.

И отсутствие личного счастья.

И измучившее одиночество.

И некоторая доля зависти.

— Вот меня так никто не обхаживает. И никому-то я не нужна. — Клавдия готова была расплакаться. Сдерживало только присутствие посторонних людей.

По вагону электрички, слегка пошатываясь, медленно проходил немолодой мужчина. Одет он был в старую и дурно пахнущую одежонку. Да и от самого шел резкий запах перегара. Лицо густо обросло многодневной седой щетиной, глаза слезились, а сам он противно гундосил обычный набор нищенских заготовок:

— Помилосердствуйте, подайте на кусок хлеба…

Кое-кто открытым текстом посылал его куда подальше, некоторые бросали в давно немытую руку мелочь, брезгливо морщась при этом.

Клавдия порылась в сумочке и достала из кошелька 5 рублей. Не глядя на попрошайку, она протянула ему деньги. Но он почему-то не взял их, а остановился около ее кресла и пристально смотрел на нее.

— Да уж проходите дальше, — от удушливого амбре женщину мутило.

— Клава! Ты ли это? — мужчина с удивлением вглядывался в ее лицо. Клаве стало тяжело дышать от удушливого запаха, а еще — от стыда, что этот не проспавшийся от пьянки оборванец заговорил с ней. Мало того, назвал ее по имени!

Пересилив отвращение и стыд, она подняла на него глаза, но никак не могла признать в нем кого-либо из своих знакомых — ни бывших, ни тем более нынешних.

— Шел бы ты своей дорогой, — не желая скандалить и стараясь говорить спокойно, выдавила Клава.

— Не признаешь? — горестно и даже с некоторой долей обиды проговорил мужчина. И уже удаляясь, добавил, махнув рукой: — И-э-э-х.

Правда, денег не взял и, к удовольствию пассажиров, быстро проследовал дальше.

Весь остаток пути Клавдия мучительно пыталась вспомнить, кто бы это мог быть:

— Бывший муж! Да нет, его бы я узнала. Тогда кто же?

И вдруг молнией пронеслись те же самые ощущения стыда и отвращения, вызванные, правда, совсем иной ситуацией. Тогда еще присутствовали боль и страх.

— Артем! Господи, во что он превратился! И это тот самый красавчик, малолетний мачо, сердцеед и губитель девичьих сердец. — Она вздохнула с каким-то облегчением и удовлетворением: — Бог, как говорится не Микишка, у него своя книжка.

Клавдия закрыла глаза, надеясь вздремнуть в дороге.

Но память, эта подлая стерва, опять и опять возвращала ее в то далекое время, когда она, еще совсем девчушка, была растоптана самоуверенным и наглым обольстителем, оставившим грубый шрам на ее сердце.

Это благодаря ему она возненавидела всех особей мужского пола.

Это из-за него она так и не избавилась от комплекса неполноценности в отношениях между мужчиной и женщиной.

Это из-за его тупого бахвальства она так и не смогла никого полюбить, решив для себя раз и навсегда, что высокие чувства, именуемые любовью, бывают только в романах. На самом же деле все примитивно, пошло и грубо.

Все еще находясь в состоянии глубокой задумчивости, Клавдия вошла в троллейбус и тут же хотела выскочить, но дверь за ней уже плотно закрылась, а поднимать шум было неудобно.

В самом конце салона она увидела его. Мелькнула мысль, что он ее преследует. Хотя Клавдия была не из робкого десятка, но этот факт ее определенно напрягал. Она пыталась успокоить себя, что это простая случайность. Человек, оказавшийся в одном с ней вагоне электрички, а затем и в троллейбусе, мог просто ехать к себе домой.

Она присела поближе к выходу, надеясь, что Артем ее не заметил. Но ее надежды не оправдались. Именно в тот момент, когда она уже устроилась на сиденье, Артем пересел поближе к ней.

Клавдию охватило возмущение, она готова была обратиться к водителю с просьбой выпустить ее, не доезжая до нужной остановки. Но, пересилив себя, сдержалась.

Неприятный попутчик оказался наглее, чем она предполагала. Он пытался завязать с ней разговор, явно рассчитывая на возможность общения. А Клавдия лихорадочно думала о том, как отвязаться от него.

— Клава, ты как живешь, одна или с мужем?

— Тебя это не должно волновать.

— Да ведь я просто так спрашиваю. Вот увидел старую знакомую, обрадовался. Ты меня не бойся, я не буйный.

— С чего это я должна бояться? — возмутилась Клава, хотя страх все же шевельнулся в ней. Мысленно она желала только одного: хоть бы он вышел раньше ее остановки.

Но судьба была сегодня неблагосклонна к ней. А навязчивый пьянчужка сошел с ней и не отставал до самого дома. Внутри у Клавы все клокотало от бессилия и злости:

— Что ты привязался ко мне. Ступай своей дорогой. Домой иди.

— Для меня все дороги свои, и дома у меня нет.

— То есть? — любопытство брало верх над раздражением, страхом и злостью, бушевавшими внутри.

— А то и есть: нет у меня дома. Ни семьи, ни работы, ни дома. Все она, проклятая,

— Жена что ли?

— Да какая жена? Водка! Она и сгубила меня.

— Никто же тебе насильно в глотку не вливал.

— Оно так. Но оставим это. Я за тебя рад. Какая ты стала! — Артем восхищенно смотрел на Клавдию. — Ты так и не ответила, семья у тебя или одна живешь?

— Тебе-то что за дело.

— Да так. Подумал, может, по старой дружбе пообщаемся.

— Значит так, — Клавдия набралась решительности, — если тебе жить негде, то ты не по адресу. Со мной живет дочь с зятем и тремя внуками. Поэтому ты того, губу не раскатывай. И хватит болтать. Иди проспись, отмойся, а то одним воздухом с тобой дышать противно. Несет от тебя на три километра. — Говоря все это, она сама себе удивлялась, откуда смелость взялась.

— Ты, Клава, прости меня дурака. Я по молодости того, дурью маялся. Прости, слышишь.

— Бог простит. Ну все, хватит. Ступай. Мне домой пора. И не вздумай здесь появляться. Зять у меня в полиции работает, враз загребет. Мало не покажется.

— Да ладно, понял я, что противен тебе. Просто вот увидел тебя и нафантазировал, что могли бы мы и пожить вместе на старости лет.

Клавдия, совсем осмелев от своей наглой лжи, в голос расхохоталась:

— Ах-ха-ха! Вот уж уморил! Только этого мне и не хватало. С чего это ты решил, что мне бомж нужен.