Она остановилась посреди моста,

меня обнюхивая робко, но и страстно,

возбуждена струной от носа до хвоста:

хозяин ей издалека кричал напрасно.

По существу и я весьма доволен был,

играя где-то роль востребованной вещи, —

к мирам иным в душе разыгрывая пыл,

самим себе же втайне мы и рукоплещем.

Я думаю, что в нас чужой собачий взгляд

начало сверхприродное разнюхать хочет, —

метафизически сомнительный обряд,

зато он наше самолюбие щекочет!

Подозревает верно этот славный пес

шанс в людях над своей возвыситься природой, —

но прежде разрешить они должны вопрос,

что нужно понимать под дьявольской породой.

Да, змей библейский здесь имеется в виду,

а также женщина, и рай, и близость бога, —

они стояли и стоят в одном ряду

как стражи вечные заветного порога.

Все дело в том, что тишину, покой и свет —

тройное рая неотъемлемое свойство —

осиливает в нас, как книгу интернет,

по поводу чужого пола беспокойство.

Оно как было, так и есть тот самый змей,

но жить не может без него любовь земная,

и все же… все же, друг, их связь ты не посмей

назвать реальностью как такового рая.

Животным чужды тишина, покой и свет,

а вот изнанку змея знает и собака, —

нет, все-таки каков божественный сюжет:

а что как человек и поведет ее из мрака?

Увы! как бы возвышен неба ни был вид,

его в мужчине облик женщины осилит, —

не всякой, правда, но лишь той, что пробудит

в нем змея, а вот тот его и обескрылит.

Библейский змей, поверьте, и никто другой

живые существа воистину сближает,

а тихий свет – для нас возвышенный изгой —

нас изредка и для проформы посещает.

Сие постиг и пес немного погодя,

меня как следует со всех сторон обнюхав,

во мне, как ожидалось, близко не найдя

над ним уж слишком возвышающихся духов.

Так и расстались мы на памятном мосту

без тени мысли о возможной новой встрече:

похоронил я в сердце светлую мечту,

хотя о сожалении не может быть и речи.

Мечта моя: необратимо предпочесть

покой и свет – соблазну женскому и змею,

а то, что этот странный выбор в мире есть,

я вряд ли доказать кому-нибудь сумею.

И потому я судьбоносной назову

ту встречу с существом родным, четвероногим:

мне кажется, что я с тех пор чуть-чуть живу

сознаньем слов родства – «от бога» и «убогим».

Самой земной природой сделанный акцент

на всех наших людских амбициях тщеславных

и, может быть, пока удобнейший момент

понять, что мы с животными совсем на равных.

Мой кот мне больше, чем приятель, —

он член моей семьи давно,

неважно, кто его создатель:

здесь все на славу создано.

Короткорошерстный он и серый,

британский, голубых кровей, —

но на английские манеры

плюет мой русский котофей.

Как все коты, он не считает

людей творения венцом, —

и дружбу только к тем питает,

в ком чует душу за лицом.

Мудрец немного, жить он волен

без всяких мишурных убранств, —

и потому вполне доволен

пределом комнатных пространств.

Что говорю? по жизни тянет

в духовном смысле он меня:

тем, что без пищи дни протянет,

а без любви так и ни дня.

Собак он вовсе не боится,

и птичку вряд ли задерет, —

но если ссоре быть случится,

на нас он сразу же орет!

Семьи гармонии хранитель

стареет он быстрее нас, —

и в чудную зверей обитель

сойти его все ближе час.

Его я там потом и встречу,

а если нет? вскричит простак, —

тогда – с готовностью отвечу —

я что-то сделал здесь не так.

И разве вместо благ премногих

нам встретить снова не важней

пусть и слегка четвероногих,

но самых преданных друзей?

Есть на земле чудный остров: Цейлон —

счастлив любой там родившийся слон.

Нет на Цейлоне ни тигров, ни львов,

стало быть нет для слонов и врагов.

Ходит по острову добрый монах,

рядом – слоненок с улыбкой в глазах.

Можно сказать, что ему повезло,

хоть и познал он великое зло.

Прошлой весною в капкан он попал —

ну и пожизненно хроменьким стал.

Но обреченному вечно хромать

дикая больше природа не мать.

Так что любовь человека с тех пор

джунглей ему заменила простор.

Редко слоненка с монахом поврозь

встретишь: любовь их пронзила насквозь.

Может, забыл он о братьях-слонах,

как и о людях забыл тот монах.

С болью по жизни идут, но – легко,

с болью пройдут и сквозь смерти ушко.

Там я и встречу обоих потом:

буду я в паре с любимым котом.

После того, как, ключами грозя,

крикнет мне Петр, что «с котами нельзя»,

прочие стану искать я пути —

с братьями меньшими дальше идти.

Если же рядом еще и монах —

ну это точно уж как в небесах.