Я не однажды обращал вниманье,

что, если потрудиться и сравнить

людьми в толпе нам брошенные взгляды:

сначала женщин, а потом мужчин,

то в первых мы найдем намек бессмертный —

(неважно, он осознан или нет)

намек на пробужденье корня крови,

что расположен в людях ниже глаз:

на нем и зиждется вся жизнь земная, —

а вот каким ему случится быть:

коротким, точно бабочки паренье

над пахнущим цветком в горячий день,

иль переросшим в брачные годины

(и нет сравнений больше для него),

произошедшим еще в этой жизни,

или отложенным, быть может, «на потом»,

а то и вовсе сухо отклоненным

(но и тогда в фантазии он был!), —

короче говоря, вы в женском взгляде,

как в зеркале, увидите себя:

но не каков вы есть на самом деле,

а лишь каким хотелось бы вам быть,

поскольку в сердце спящие желанья,

(а их, как капель в море, вам не счесть)

помноженные плюс к тому на время

(непостижимо разуму оно),

размажут ваш нерукотворный облик,

в нем четкость драгоценную стерев

(таков эффект и от чернильной кляксы):

да, вам в толпе покажет женский взгляд,

что с вами, может, было или будет,

но вряд ли то, что вы, по сути, есть,

поскольку жизнь, что с женщиной едина,

не есть Нерукотворный Ход Вещей.

Иначе смотрит из толпы мужчина:

какой? в годах? подросток? иль старик?

ваш соплеменник или иностранец?

в хорошем настроенье иль плохом?

в задумчивости тихой вас не видя

иль взглядом вас пронзая как иглой?

здесь множество различных вариантов,

но вам не пригодится ни один,

поскольку собирательный есть образ

тот взгляд мужской, о коем речь идет:

смотрящего он душу не откроет,

как и того, кому он посвящен, —

да, прошлое и будущее ваше,

как ваш характер, ваша жизнь и смерть,

все это ему также интересно,

как голубь на карнизе: на него

тот взгляд от вас сейчас переместится

и все закончится, как водится, ничем…

ничем? сказать так, значит – ошибиться

и снова мимо главного пройти,

опять оставшись при второстепенном:

каков, увы! приятный женский взгляд

на фоне равнодушного мужского…

но так Нерукотворный Ход Вещей

на вас от колыбели до могилы

незрячим взором пристально глядит, —

и так ли плох уж его тонкий холод

в сравненье с животворным тем теплом,

которое вам женщина подарит,

но в коем точно соберется гниль?

а рано или поздно это будет,

и каковой случится быть на вид

той теплой женской животворной гнили —

узнаете, когда придет ваш час.

В невинности детских восторгов

и музыке первых свиданий,

в безмолвье нетопленных моргов

и жести больничных страданий

есть некий таинственный холод,

что сказкой вдруг ожившей веет —

но каждый, будь стар он иль молод,

раскрыть ему душу не смеет.

То дышит в нас Снежная Фея

из тьмы, как из рамы портрета, —

и так же, как парка аллея,

клоака им мира согрета.

И каждый, любя и страдая,

дыханье то легкое знает,

а добрая Фея иль злая —

о том он пусть сам уж гадает.

Хотя, рассудить если строго,

кого поцелует та Фея,

забудет про мир и про бога,

про душу и древнего змея.

Забудет про все он на свете, —

и в новой, безбольной отчизне

не будет он больше в ответе

за все, что не сделал он в жизни.

Но лишь на короткое время

уставший от вечного бега

свое и привычное бремя

отложит в наитии снега.

Когда ж снегопад прекратится,

идти ему дальше придется,

а Снежная Фея, как птица,

взлетит… и назад ли вернется?

Так будет до нового снега:

лишь с ним у людей вдохновенье,

отвага, безумная нега —

вещей прославлять нерожденье.

И кажется чуточку странным —

развив до конца всю идею —

что изобретатель ниббаны

ни разу не встретил ту Фею.

Сквозь знойное марево юга

ушел он от прелестей мира:

уходит так страстная фуга

от точек касанья клавира.

Как он, она минула бога,

как он, она стала ничьею, —

и оба похожи немного,

конечно, на Снежную Фею.

Только когда сверху падает снег,

снизу вещей замедляется бег.

Опустевает проезжая часть,

люди не движутся – чтоб не упасть.

Гаснут тревожные окрики птиц

в суетной праздности стершихся лиц.

Тени деревьев: на этом снегу,

но и на Стикса другом берегу

и, точно запах восходит к ноздрям,

талая дымка ползет к фонарям.

Свет их как мыслей нездешних итог

вдоль почерневших от грязи дорог.

Город – когда он в заснеженной мгле,

вряд ли относится к этой земле,

но еще меньший, конечно, резон

думать, что к небу относится он.

Снегом одет, он не спит и не бдит:

Снежная Фея им руководит.

Жизнь от дыханья ее замерла,

но, разумеется, не умерла.

Изгнан на время царь смерти Кощей

холодом тонким незримых вещей:

тех, в коих нет первородной вины,

ибо не будут они рождены.

Помыслов тьма в эту снежную ночь

души людские покинула прочь,

так как те люди смотрели на снег:

он и занес волевой их забег.

Правда, на время – и завтра опять

вещи и люди продолжат бежать.

Глядя на тот их безустальный бег,

долго им Фея не высыплет снег.

Думу начнет она думать свою:

думу отнюдь не мою и твою —

думу о том, что же делать должна

в мире смертей и рождений она.

Шлет непорочный она нам свой снег:

мы ж продолжаем наш смертный забег.

Не остановимся мы никогда,

благо! не к нам обращался Будда:

Снежной той Феи небесный жених.

Впрочем, баллада моя не о них,

но, как и водится, только о нас:

тех, кто на снег смотрит – здесь и сейчас.

Что, как в нас выживет то лишь одно,

что нашим умыслом пощажено?

что, как во всем, что задумали мы,

запах тлетворный таится чумы?