Больше никто из сестёр обители не станет садиться на эту скамейку, оставленную исключительно за настоятельницей, как место её раздумий, воспоминаний и грёз.

В украшении церкви приняли участие и другие ученики «Строгановки», а юный Павел Корин, приглашённый Нестеровым к себе в помощники, привлёк особое внимание Елизаветы Фёдоровны. По её совету талантливый уроженец Палеха отправится в Ростов и Ярославль изучать древнюю настенную живопись, но прежде напишет в обители фрески для сооружённой под храмом усыпальницы, где Великая княгиня планировала обрести свой последний приют. Со стен этой крипты будут строго взирать святые, архангелы и серафимы, так непохожие на светлые образы Покровского храма, созданные кистью Михаила Нестерова.

Наверху рождался новый шедевр. Михаил Васильевич попросил закрыть двери церкви и не впускать никого, пока не завершится работа над фреской «Путь ко Христу». Композиция не выходила из головы — «среди весеннего пейзажа с большим озером, с далями, с полями и далёкими лесами, к вечеру, после дождя движется толпа навстречу идущему Христу Спасителю. Обительские сёстры помогают тому, кто слабее — детям, раненому воину и другим — приблизиться ко Христу». Когда работа была завершена, художник внимательно осмотрел фреску и... пришёл в ужас. В нескольких местах на изображении проступили маслянистые пузыри, что стало следствием плохой грунтовки стены. Живопись следовало счистить, стену перегрунтовать и всё писать заново. Что же скажет Великая княгиня?! «На другой день, — вспоминал Нестеров, — я доложил ей, что картина готова, и просил прийти посмотреть её. Пришла она радостная, оживлённая, приветливая. Остановилась перед моим созданием. Внимательно всматривалась в него. Наконец, обратилась ко мне со словами самой искренней, трогательной благодарности. Минута была нелёгкая. Всё сказанное было так радостно, была одержана какая-то победа, и вот сейчас надо было сказать, что победа была кратковременная... И я объявил Великой княгине о том, что открыл, сказал, что картину придётся уничтожить, что это неизбежно, необходимо. Она была поражена моими словами не меньше, чем я перед своим открытием, пробовала меня утешать, предлагала картину оставить, думая, что со временем злокачественные нарывы пропадут... Мне нельзя было ни на минуту поддаваться такому искушению, и я не смалодушествовал, убедил Великую княгиню со мной согласиться, разрешить картину соскоблить». Во избежание рецидива новый вариант Нестеров решил написать на медной доске.

Освящение Покровского собора состоялось 8 апреля 1912 года, в праздник святых жён-мироносиц. Ранняя Пасха, совпавшая в тот год с Благовещением, выдалась тёплой, но затем на улице вновь закружился снег. Зима пыталась вернуться, вслед за оттепелью посылала заморозки и всё-таки оставалась бессильной перед атмосферой, царившей в Марфо-Мариинской обители. Здесь у всех на душе было ясно, солнечно, тепло. Накануне с разрешения императора сюда передали из Благовещенского собора Кремля частицу мощей святой праведной Елизаветы, небесной покровительницы Великой княгини. Утром съехались гости — обер-прокурор Синода, командующий войсками Московского округа, губернатор, градоначальник, городской голова и гласные городской думы, депутации от двух подшефных Елизаветы Фёдоровны полков. В девять часов прибыл митрополит Владимир. Двенадцать колоколов храма, специально настроенных на «ростовский» звон, возвестили о начале торжества.

Пел Синодальный хор. Совершился крестный ход, прозвучали многолетия Царствующему Дому, была провозглашена «Вечная память» Александру III и Великому князю Сергею Александровичу. «Во время богослужения храм был переполнен, — рассказывала Белевская-Жуковская. — Место Великой княгини находилось в сторонке, куда, никому не мешая, она входила». Всем богомольцам на память о событии были подарены праздничные платки.

Жизнь обители продолжалась. Однажды её посетила французская писательница Адам, рассказавшая затем в своей книге «Впечатления француженки в России» о поразившем её начинании и подвиге Елизаветы Фёдоровны: «В своей личной скорби, для того чтобы почтить память своего мученика-супруга, Великая княгиня нашла только одно утешение и одну обязанность: воздавать добром за принесённое ей зло, смягчать страдания, лечить, приготовлять к смерти. Дело меньших сестёр несчастных показалось ей одним из наиболее приносящих благо... Всё предусмотрено в обители, чувствуется в каждой мелочи, что здесь существует великая, всё направляющая мысль. Все вопросы получают тотчас ответ. Всё предусмотрено, предугадано раньше, и даже в самый день открытия обители она уже функционировала с таким порядком, который обычно достигается только путём долгих усилий. Каждый день Великая княгиня обходит весь дом, расспрашивает каждого больного, присутствует при операциях. Она приходит, и благодеяния приходят с ней. Её увещевания возвращают бодрость духа, и если смерть зовёт одного из неизлечимых, выгнанного отовсюду и принятого обителью, то Великая княгиня тихо, с обещанием награды, которую найдут на небе те, кто много пострадает на земле, закрывает ему глаза. Она всегда там, во всякое время, в самую нужную минуту».

Другое свидетельство иностранца принадлежит английскому писателю Стефану Грэхаму. Поведав читателям о личности Елизаветы Фёдоровны и назвав её труды «религией добрых дел», описав внутреннее убранство Покровской церкви и выразив восторг от живописи Нестерова, он рассказал о том, как проходят в обители богослужения. «Около двадцати монахинь в чёрных скуфьях и чёрных покрывалах поют в хоре... Группа сестёр, хорошо одетые посетители, крестьяне, рабочие, нищие собрались в полной света церкви... Шестьдесят сестёр, все в белом, распростёрлись лавиной белого полотна на полу храма. А чёрный хор пел нежными голосами тихо, скорбно, возвышенно... В середине службы в церковь вошли монастырские сироты, дети безродные — двадцать четыре маленьких мальчика в зелёных рубашках и столько же девочек в голубых платьицах и серых передниках. Они стоят посередине церкви, они такие маленькие... Отец Митрофан выходит, чтобы сказать проповедь, и все мы подходим ближе к ограде алтаря, чтобы слышать его. Он возвышается над нами и выглядит как пастырь посреди своего стада. Звучит ласковая проповедь... Аминь! Крестимся; проповедь окончена. Толпа отходит от алтаря и опять заполняет собою более прохладное пространство храма, и тихое пение одетого в чёрное хора возобновляется, как заключительная часть литургии. Шестьдесят сестёр опять лавиной падают ниц... Мы все выходим».

Незадолго до окончательного переезда в обитель, в начале января 1909 года Елизавета Фёдоровна поделилась своими мыслями с подругой, княгиней Зинаидой Юсуповой. На душе скопилось много всевозможных дум и переживаний, которыми хотелось поделиться и заодно разобраться с самой собою. Монолог вышел доверительным, почти исповедальным.

Чтобы успевать за мыслями, Великая княгиня воспользовалась карандашом, писать которым было быстрее, и в торопливых строчках, полных эмоций, рассказала о том, что не давало ей покоя: «Моя дорога ясна и открыта — и вдруг является нечто, чего я не могу выразить, чувство, что Бог стоит передо мною и говорит мне: “За всё это счастье, за доброту, за всё — что ты можешь Мне дать? Я одаривал тебя с тех пор, как ты появилась на свет, Я согревал тебя солнцем любви других людей, веры, успеха. Даже в испытаниях — в том кресте, который каждый из вас должен нести. Я дал тебе в утешение святых твоей страны. Никто из живущих на земле не получил столько, сколько ты. Зарыла ли ты в землю таланты или умножила их?” И я должна буду ответить: “Я начну трудиться, я так благодарна за всё”. Он скажет: “А вдруг уже слишком поздно? Как ты ответишь за потерянные годы, месяцы, дни и часы?” И в своём эгоизме я отвечу: “Те, кто любит меня, молятся обо мне — потерпи немного, это придёт. Но что же Ты хочешь — я неумелая...” И в Своей безграничной благости и снисхождении Он всё поймёт и простит, но сама я не могу себе простить — моё несчастье в снисходительности и доброте других, ведь это хорошо, и я иду на поводу у этого доброго чувства, вместо того чтобы бороться с собой. Пьедестал, на который меня затащили не из чего иного, как из песка, я всегда это знала, и буря обрушит его, вот тогда придёт разочарование или...