В сослужении Константина Зверева и Митрофана Серебрянского обряд совершил епископ Дмитровский Трифон (Туркестанов). Присутствовали почётные гости, среди которых выделялись сестра Елизаветы Фёдоровны принцесса Виктория, её дочери Алиса и Луиза, а также супруг Алисы греческий принц Андрей. Звучали молитвы, окроплялся закладной камень, и пока православный сын короля Греции внимательно следил за богослужением, его жена-протестантка не сводила глаз со своей прекрасной тёти. Весь образ Елизаветы Фёдоровны, все её свершения и замыслы произвели на двадцатитрёхлетнюю Алису Баттенберг неизгладимое впечатление, никогда затем не ослабевавшее.

Ещё и раньше ей были близки дела благотворительности, и посещение Марфо-Мариинской обители усилит работу принцессы на этом поприще, а жизнь и судьба Великой княгини Елизаветы вдохновят её на принятие православной веры. В двадцатые годы она начнёт жертвовать большие средства на церковь и тогда же до неё, слабослышащей от рождения, начнут доноситься какие-то непонятные голоса из другого мира. Сочтя это шизофренией, родственники Алисы на два года упрячут её в больницу для душевнобольных, а муж поспешит развестись. Свалится на принцессу и другое горе: её третья дочь Сесилия, вышедшая замуж за племянника Елизаветы Фёдоровны Георга Донатуса Гессенского, погибнет вмести с ним в авиационной катастрофе. Но испытания не сломят. Алиса займётся богословием, а в годы Второй мировой войны будет работать медсестрой в Красном Кресте, организовывать столовые для солдат и приюты для бездомных детей. Идти по стопам русской тётушки принцесса продолжит и в Англии, куда переедет в связи со свадьбой своего сына Филиппа и королевы Елизаветы И. Там она попытается организовать задуманную ещё в Греции женскую православную общину-орден для подготовки нянь и сиделок, заранее сшив для себя серый наряд, напоминающий одеяние сестёр Марфо-Мариинской обители. Однако в протестантской Британии её идея не найдёт широкой поддержки. В конце жизни Алиса завещает похоронить себя в Иерусалиме, рядом с незабвенной тётей Эллой, и сегодня она покоится в русской церкви Марии Магдалины на Елеонской горе, в том самом склепе, где до канонизации была погребена Елизавета Фёдоровна. Вход в усыпальницу украшает образ Покрова Божией Матери.

Покровский храм Марфо-Мариинской обители строился четыре года, и с самого начала Великая княгиня активно занималась вопросом о его будущем виде. Ещё в 1907 году она обратилась к Михаилу Васильевичу Нестерову с предложением расписать задуманную церковь, на что художник не только с радостью согласился, но и порекомендовал со своей стороны Алексея Викторовича Щусева в качестве архитектора. «Община во имя Марфы и Марии и храм во имя Покрова при ней, — сообщал М. В. Нестеров одному из знакомых, — воздвигаются на личные средства Великой княгини, и это дело — дело её души. Вся затея с обеспечением на вечные времена обойдётся недёшево, а потому на “художества” ассигнована сравнительно сумма небольшая, — а так как моя давнишняя мечта — оставить в Москве после себя что-либо цельное, то я, невзирая на скромность ассигновки, дело принял (к искреннему удовольствию Великой княгини). А, приняв его, естественно, и отдался этому делу всецело. На днях представлялся Великой княгине в Москве... Представил предварительные свои планы, которые были все приняты с самым лучшим чувством».

Елизавета Фёдоровна не случайно выбрала именно М. В. Нестерова. Хорошо зная его творчество и высоко ценя духовную составляющую его работ, она к тому же несколько лет могла любоваться одним из произведений художника, висевшим в её доме. Картиной, которую очень любила. В 1897 году это полотно под названием «Христова невеста» приобрёл на выставке Великий князь Сергей Александрович, всегда восторгавшийся талантом автора. Работа и поныне считается одной из важнейших, этапных в творчестве художника. Правда, сегодня нам больше знакомо совсем другое, более позднее, но названное точно так же произведение Нестерова, а экземпляр начального варианта из великокняжеской коллекции бесследно пропал. «Христова невеста» (или «Девушка-нижегородка») — работа широко известная. Не секрет, что художник создавал картину под впечатлением ранней кончины своей супруги, придав изображённой на картине девушке черты её лица. Всё произведение проникнуто тоской, одиночеством, отрешённостью. В центре — юное, нежное создание в тёмно-синем сарафане и таком же платке. Ясно, что это не монахиня, но тогда почему же Христова невеста? А потому, что она уже не принадлежит сему миру — все её мысли и чувства далеки отсюда, вся её душа во власти Бога, и хотя постриг ещё не состоялся, земная суета больше не тревожит её сердце... Переселившись после гибели мужа в Николаевский дворец, Елизавета Фёдоровна перевезла туда и картину Нестерова, ставшую особенно созвучной её собственному мироощущению.

Работы по возведению церкви продолжались. «Мы с Щусевым, — вспоминал Нестеров, — призваны были осуществить мечту столько же нашу, как и Великой княгини... В алтаре, на апсиде храма предполагалось изображать “Покров Богородицы”, ниже его — “Литургию Ангелов”. На пилонах по сторонам иконостаса — “Благовещение”, на северной стороне — “Христос с Марфой и Марией”, на южной — “Воскресение Христово”. На большой, пятнадцатиаршинной стене трапезной или аудитории — картину “Путь ко Христу”. В картине “Путь ко Христу” мне хотелось досказать то, что не сумел я передать в своей “Святой Руси”. Те же толпы верующих, больше простых людей — мужчин, женщин, детей — идут, ищут пути ко спасению. Слева раненый, на костылях, солдат, его я поместил, памятуя полученное мною после моей выставки письмо от одного тенгинца из Ахалциха. Солдат писал мне, что снимок со “Святой Руси” есть у них в казармах, они смотрят на него и не видят в толпе солдата, а как часто он, русский солдат, отдавал свою жизнь за веру, за родину, за эту самую “Святую Русь”... Иконостас я хотел написать в стиле образов Новгородских. В орнамент должны были войти и берёзка, и ёлочка, и рябинка. В росписи храма мы не были солидарны со Щусевым. Я не намерен был стилизовать всю свою роспись по образцам старых псковских, новгородских церквей (иконостас был исключением), о чём и заявил Великой княгине. Она не пожелала насиловать мою художественную природу, дав мне полную свободу действий».

Внешнему же виду храма А. В. Щусев, как и было задумано, придал черты древней новгородско-псковской архитектуры. Одноглавый, с двумя звонницами над западной частью, традиционный для Северной Руси и одновременно новаторский, он производил сильное впечатление ещё при строительстве, постепенно дополняясь деталями и украшениями. Для декорирования фасадов, по рекомендации секретаря Великой княгини Владимира Владимировича фон Мекка, был приглашён воспитанник Строгановского училища Никифор Яковлевич Тамонькин. Молодой художник (о котором мы уже говорили) с энтузиазмом взялся за дело. Разработал эскизы для решёток окон, для киота образа Нерукотворного Спаса над главным входом и даже для изразцовой печки. По его же рисунку создали барельеф на северной стене храма — два серафима летят навстречу друг другу, а между ними крест и терновый венец. Это так называемые ктиторские портреты. Правый лик — настоятельница, Елизавета Фёдоровна, левый — Сергей Александрович. Возводимый храм, по мысли Великой княгини, становился ещё одним памятником незабвенному супругу.

Часть восточной стены Тамонькин украсит резным узором, в котором (как и на печных изразцах) изобразит райских птиц. Когда церковь достроят, под композицией поставят скамейку, ставшую вскоре любимым местом отдыха Елизаветы Фёдоровны. В редкие свободные минуты она с удовольствием будет присаживаться в этом уголке, всякий раз осеняемая крылатыми существами, словно прилетевшими из её далёкого детства, из стихотворения, сочинённого семилетней принцессой Эллой: