В конце концов, не я себя сюда поставила; хоть я и удерживаюсь на нём, каждую минуту ожидая падения, но тщеславие и удовольствие воображать из себя нечто вынуждают меня там оставаться. Если жизнь вас не наказывает, нужно самому стать своим судьёй.
Странные вещи я Вам пишу. Но мой крест — это счастье, успех, доброта и любовь других людей, наконец, все огромные радости, которые даёт жизнь, тогда как для всех крест — это смерти, страдания, глубокие разочарования и жестокие жизненные испытания. Понимаете, именно с меня, кому много дано, много и спросится. Иногда я досадую на других — это очень, очень плохо, я знаю, — когда они похищают мои жалкие маленькие приношения, которые я приготовила для Бога, и вместо них приносят свои превосходные дары от моего имени. Он их приемлет и улыбается: “Вот как вы её любите — будьте благословенны”. И трепеща я вижу, что это не мои безделицы — а я так хотела, чтобы Он их принял. Ради них и за них я получила благословения, но я хотела бы их заслужить сама. Может быть, это неблагодарность — нет, я не неблагодарна, я глубоко тронута. Увы, я не думаю становиться лучше. Я жду, как обычно, что всё придёт, всё устроится, — но ответственность... Вот почему я боюсь смерти, ведь Бог столько с меня взыщет. Страшно, что Он взыщет — и не обрящет».
Как раньше, так и несколько позднее, Елизавета Фёдоровна (хоть и крайне редко) давала себе самооценку в письмах родным и знакомым, комментируя отношение к ней других людей. «Разве не хотел бы стать лучше любой из нас? — писала она графине Олсуфьевой ещё в 1901 году. — В чём заслуга быть добрым, если милостивый Бог дал вам уравновешенный характер и счастливую жизнь? “Кому много дано, с того много и спросится”. Оказавшись в ином положении, могли бы осуждать — а, может быть, сами были бы ещё хуже. Вы меня превозносите, а в чём моя заслуга? Бог дал мне спокойный характер, немного ума, немного сердца и много вкуса — чем же я заслужила, что я хорошая, было бы странно, будь я другой». Уже посла трагедии Николаю II Елизавета Фёдоровна напишет: «Да что я такое? Ничем не лучше, а то и хуже других. Если кто-то говорит глупости и преувеличивает, чем я виновата? Ведь в лицо мне этого не говорят — знают, что я ненавижу лесть как опасный яд. Я ничего не могу поделать с тем, что меня любят, но ведь и я люблю людей, и они это чувствуют. Я делаю для них что могу и в ответ получаю благодарность, хотя и не должно на это рассчитывать». Но в письме к Юсуповой совсем иное — Великая княгиня сомневается в правильности своих прежних дел и, анализируя достигнутое, ужасается тому, как далека она от того, чего хотела добиться.
Значит, надо спешить. Вот откуда этот вновь появившийся страх смерти — боязнь не успеть, не дойти, не исполнить. Отныне она будет торопиться. Как и любой человек, в чём-то ошибётся, где-то оступится, но никогда не свернёт в сторону, не остановится перед трудностями, не сложит руки. У неё будут самые высокие ориентиры, ко многому обязывающие, но и помогающие идти вперёд. Она поставит перед собой сложнейшие задачи и, справившись с ними, поднимется на огромную сияющую высоту.
Не менее двух раз в год Елизавета Фёдоровна приезжала в Троице-Сергиеву лавру, где в молитвах обретала духовную поддержку. Выстаивала и раннюю и позднюю литургии, посещала соседние скиты. Не оставляла вниманием и Хотьковский Покровский монастырь — место упокоения родителей преподобного Сергия. 23 сентября 1912 года она присутствовала в нём на освящении только что построенного Никольского собора, откуда направилась в Лавру и провела там два дня на праздновании памяти Радонежского чудотворца.
Царствование Николая II ознаменовалось целым рядом особых праздников — прославлением святых. После канонизации Серафима Саровского в 1903 году последовали восстановление почитания княгини Анны Кашинской в 1909 году, перенесение мощей преподобной Евфросинии Полоцкой в 1910 году, канонизация святителя Иосафа Белгородского и восстановление почитания преподобного Ефросина Синозерского в 1911 году, канонизация патриарха Гермогена в 1913 году, святителя Питирима Тамбовского в 1914 году и святителя Иоанна Тобольского в 1916 году. В некоторых случаях Государь проявил личную настойчивость, убеждая Синод в необходимости прославления подвижника; он чувствовал и разделял любовь своего народа к «светильникам веры», понимал, что почитание их людьми должно быть поддержано Церковью для укрепления духовных начал, верил наравне с подданными в обретение через эти действа новых небесных заступников России. Елизавета Фёдоровна приняла участие в четырёх таких торжествах.
В июне 1909 года она отправилась в город Кашин в Тверской губернии на второе прославление в лике святых княгини Анны. С собой помимо лампады, предназначенной в дар, везла для освящения на мощах уникальную икону святой из усыпальницы мужа — серебряную, чеканную, созданную мастерами Оружейной палаты в 1676 году. Принадлежавший Великому князю Сергею Александровичу образ Анны Кашинской ранее находился у императрицы Марии Александровны, что говорило о почитании святой в Царской семье даже в период официального запрета. Но почему же таковой существовал и что заставило его отменить? Вкратце история вопроса выглядела так: княгиня Анна Дмитриевна, дочь ростовского князя Дмитрия Борисовича, была женой святого Великого князя Михаила Тверского, замученного в Орде в 1318 году. Овдовев, она приняла постриг, а затем и схиму, проведя последние годы в Успенском монастыре города Кашина, где скончалась в 1368 году. В период Смуты возникло её большое почитание, и в 1650 году княгиня-схимница была официально канонизирована. Царь Алексей Михайлович, обрадованный таким событием, повелел построить на собственные средства новый собор с приделом Анны Кашинской и изготовить для её мощей раку, на которую руками его сестёр-царевен были вышиты покровы. Однако в 1677 году комиссия патриарха Иоакима, направленная в Кашин перед намечавшимся паломничеством царя Фёдора Алексеевича, нашла неправильным почитание княгини Анны как святой. Основной причиной стали упорные усилия старообрядцев, утверждавших, что двуперстное сложение её руки доказывает лживость никоновской реформы, а для окончательного решения проблемы инспекторы использовали расхождения между официальным житием княгини и текстами летописей. В итоге мощи было велено закопать, иконы изъять и впредь кроме панихид не совершать по Анне Кашинской никаких поминаний. Запрет длился два с половиной века, но, несмотря на него, народное почитание святой княгини продолжалось. После долгих усилий, включавших и депутацию кашинцев к Николаю II, было принято решение о повторной канонизации княгини Анны как общерусской святой. Десятки тысяч богомольцев собрались в Кашине на этот всенародный праздник, и то, что среди них была представительница Императорского Дома, придавало торжеству исключительное значение.
Впрочем, последнее обстоятельство как раз и беспокоило Елизавету Фёдоровну больше всего. Получив приглашение, она некоторое время колебалась и своими сомнениями поделилась с императором: «Что мне делать? Отказать нет повода, поехать — означает, что я на этих торжествах буду первым лицом. Они церковные, и я, конечно, была бы счастлива хоть отчасти вновь пережить божественные впечатления, как тогда, в Сарове, — это редкостное благословение и поддержка в жизни. Может быть Миша (Великий князь Михаил Александрович. — Д. Г.) тоже поедет?.. Он был бы первым лицом, что для меня большое облегчение... Это была бы огромная поддержка — первый официальный выход без Сержа, и если не приедет никто из семьи, я буду чувствовать себя неловко». Ехать пришлось всё-таки одной. И, конечно, принимать почести, выслушивать приветствия, находиться в центре внимания. Однако вся эта суета вскоре перестала замечаться, растворившись в духовном подъёме тысяч и тысяч людей, собравшихся почти со всех уголков страны, в проявлении их веры и, конечно, в собственных непередаваемых чувствах. «Я вновь пережила те дивные Саровские дни!» — признается Елизавета Фёдоровна вдовствующей императрице.
