Чёрные наряды временно поменялись на белые. О том, какой отправится под венец невеста, Элла подробно сообщила бабушке: «Платье — из вышитой серебряной материи, — русский придворный наряд и выглядит очень красивым. Как у невесты, у неё будут спускаться два локона. В старое время только молодые девушки имели право носить волосы висячими локонами. Это выглядит очень прелестно и красиво обрамляет лицо. Законченное одеяние невесты, блеск бриллиантов и бархатная мантия (я должна сказать, что последняя — тяжёлая, и было бы гораздо красивее без неё), прибавляется немного цветов мирты к платью и к маленькой короне». Элла не уточняет, что корона на Аликс — та же самая, что венчала её собственную голову во время свадьбы с Сергеем. Это сделали впервые (обычно для каждой Великой княгини изготавливали новую), и в будущем будет выглядеть символично. «Хотя полный наряд и тяжёлый, — продолжала Елизавета, — но чудесные бриллианты идут всем, и Аликс, высокая ростом будет выглядеть очень красивой... Всё белое, и серебро сияет как от электрического света, и красивая мантия оживляет всё, хотя я бы и предпочла, чтобы она была белой. Все мы будем в наших русских костюмах белых или серебряных и в белых драгоценностях».

Венчание состоялось в церкви Зимнего дворца. Многочисленные именитые гости, прибывшие со всей Европы, внимательно наблюдали за церемонией — король Дании, король и королева Греции, король Сербии, принцы и принцессы. Английскую делегацию составляли два сына и внук королевы. Принц Джорджи (будущий Георг V) спешил поведать бабушке: «Дорогая Аликс выглядела на свадьбе прелестно, служба была очень красивая и впечатляющая, а пение просто великолепное, она прошла через всё это очень скромно, но вместе с тем была так грациозна и вела себя с таким достоинством, что произвела превосходное впечатление. Думаю, что Ники очень повезло с такой прелестной и очаровательной женой; признаюсь, я никогда не видел более любящую и счастливую чету, чем они. Когда после свадьбы они выехали из Зимнего дворца, огромные толпы на улицах встречали их овациями, аплодисменты были самыми сердечными и напоминали мне об Англии, громадная толпа в несколько тысяч человек собралась перед дворцом (Аничковым. — Д. Г.) и аплодировала всё время с 3 до 8, молодые несколько раз показывались в окнах».

Королева могла быть довольна. В тот же день она дала в Виндзоре парадный обед, на котором стоя выслушала русский гимн «Боже, Царя храни!» и провозгласила тост за новобрачных, своих «дорогих внучат». Среди прочего, её наверняка порадовало замечание о «достоинстве» и «превосходном впечатлении», произведённом Аликс. Первый экзамен внучка явно выдержала. Находящийся в Петербурге лорд-гофмаршал Ч. Каррингтон подтверждал в донесениях: «Она выглядела именно так, как должна, по общему мнению, выглядеть Русская Императрица, идущая к алтарю, и двигалась просто, с большим достоинством. Приветствуя кого-нибудь, она заметно наклоняла голову, и это было отмечено и оценено».

Вот оно, самое главное! Оценено, отмечено, одобрено, принято... Новая жизнь Александры Фёдоровны отныне должна была подчиняться неписаным законам придворного и великосветского мира. От неё постоянно ждали внешних знаков внимания, каждый её жест и каждый взгляд находились под прицелом множества глаз, каждое её слово передавалось из уст в уста с многочисленными комментариями. Она должна была играть свою трудную роль, доставлявшую ей сплошные мучения. На помощь пришла сестра. «Твоя улыбка, слово — и все будут тебя обожать, — наставляла Елизавета. — Улыбайся, улыбайся, пока у тебя губы не заболят, и помни, что все, покидая твой дом, уйдут с приятным впечатлением и не забудут твою улыбку». Великая княгиня в своё время прекрасно выучила этот урок. Она знала, чем живёт окружающий круг людей, чего он жаждет в первую очередь и как жесток, не получая желанного. Сама вынужденная принять условия игры, Элла быстро освоилась, помогая своим успехом и мужу. Ради той же цели Аликс должна была постараться, и сестра советовала ей воспользоваться поначалу самым заметным даром: «Ты такая красивая, величественная и милая. Тебе так легко понравиться всем. Вспомни добрые улыбки тёти Алисы (принцесса Александра Уэльская. — Д. Г.) и Минни. Пусть твою улыбку тоже все знают. Весь мир говорит о твоей красоте, о твоём уме, а сейчас пусть они заговорят о твоём сердце, которое так нужно России и которое так легко угадать в твоих глазах».

Однако искренняя и цельная натура Александры противилась всему показному, лицемерному, фальшивому. Чувства она признавала только истинные и никогда не могла ими играть. На неизбежное в итоге светское одиночество обрекут её и глубокое христианское благочестие, и подлинное смирение, и безмерная любовь к мужу, и забота о собственных детях, и сострадание к простому народу, проявлявшееся без лишнего блеска. Интриги, ложь и коварство постепенно обступят её со всех сторон, но она всегда будет оставаться сама собою — чистая и величественная в вере, в любви и в страдании.

Окружив попавшую в незнакомую обстановку сестру своими заботами, Елизавета Фёдоровна взялась за обустройство в Зимнем дворце новых апартаментов для новобрачных. Ещё до их свадьбы она консультировала Ники по вопросам приобретения мебели и выбора стиля комнат. Особенно рекомендовала английскую обстановку, считая, что для Аликс она будет привычнее и уютнее. Штрих за штрихом, деталь за деталью Элла на протяжении года трудилась над дизайном «семейного гнёздышка» сестры и племянника. «Библиотека почти закончена и действительно прелестна, — делилась она впечатлениями с мужем. — Такое утешение — до сих пор меня ничего не разочаровывало кроме ампирной комнаты, которую ещё легко можно переделать; они хотели всю её отделать зеленовато-белым с золотым орнаментом, а не ярко-белым блестящим, как у нас потолок и мебель... Чего я хотела, и как вижу, добилась: если открыть все двери, комнаты сливаются, переходят одна в другую и идеально гармонируют». В итоге кабинет Николая II выглядел классическим, будуар Александры Фёдоровны отражал готические мотивы, а её кабинет — стиль Людовика XVI. В нём, как и в петербургском доме Эллы и Сергея, поместили портреты родителей хозяйки, Людвига и Алисы.

В Москве, в доме генерал-губернатора, также появилась художественная обнова. Побывав в гостях у Виктора Васнецова, Сергей Александрович увидел в мастерской живописца картину, сразу поразившую его воображение. Полотно называлось «Сирин и Алконост, Песнь радости и печали». На фоне тревожного пейзажа на ветвях деревьев сидели сказочные крылатые существа с прекрасными женскими лицами. Одна из птиц лучезарно улыбалась, по щеке другой катилась слеза.

Эта работа привлечёт внимание многих. Вдохновлённый картиной девятнадцатилетний Александр Блок выразит впечатление зрителя в стихах: