Цель кампании — вернуть виссамбурские линии — была достигнута; с интервалом в десять дней на юге и на севере, в Тулоне и Ландау, неприятель был отброшен за пределы Франции; следовательно, теперь можно было дать солдатам отдых, в котором они столь сильно нуждались; кроме того, в Кайзерлаутерне, Гермерсгейме и Ландау имелись склады сукна, обуви, запасы продовольствия и фуража; на одном только складе Кайзерлаутерна нашлось тысяча шерстяных одеял.

Настало время выполнить обещания, которые Пишегрю дал каждому солдату. Расчеты Эстева были закончены; двадцать пять тысяч франков, предназначенные для эндрского батальона, хранились у генерала, и к этой сумме добавились еще две тысячи четыреста франков — стоимость захваченных пушек.

Это была огромная сумма в двадцать семь тысяч четыреста франков золотом; в ту пору, когда в обращении находилось шесть миллиардов ассигнатов, стоимость луидора в ассигнатах составляла семьсот двенадцать франков.

Пишегрю приказал привести Фаро и двух солдат, сопровождавших его всякий раз, когда он обращался к генералу от имени своего батальона.

Все трое явились — Фаро с нашивками старшего сержанта и один из солдат с капральскими галунами, которые он успел получить со времени первой встречи с генералом.

— Вот и я, мой генерал, а вот двое моих товарищей: капрал Грозей и егерь Венсан.

— Добро пожаловать все трое.

— Вы очень добры, мой генерал, — ответил Фаро, как обычно подергивая шеей.

— Вам известно, что сумма в двадцать пять тысяч франков была предназначена вдовам и сиротам убитых эндрского батальона.

— Да, мой генерал, — ответил Фаро.

— К упомянутой сумме батальон добавил еще тысячу двести франков.

— Да, мой генерал, подтверждением служит то, что один дурачок по имени Фаро, который нес деньги в своем носовом платке, выронил их от радости, узнав, что произведен в старшие сержанты.

— Обещаешь ли ты за него, что он больше такого не сделает?

— Слово старшего сержанта, мой генерал, даже если вы сделаете его полковником.

— До этого пока не дошло.

— Тем хуже, мой генерал.

— И все же я дам тебе повышение.

— Мне?

— Да.

— Опять?

— Я назначаю тебя казначеем.

— Вместо гражданина Эстева? — спросил Фаро с присущим ему движением головы. — Спасибо, генерал, это хорошее место.

— Нет, не совсем, — сказал Пишегрю, улыбаясь этой братской вольности в обращении, на которой держится сила армии, вольности, распространившейся в нашей армии благодаря Революции.

— Тем хуже, тем хуже, — повторил Фаро.

— Я назначаю тебя казначеем в департаменте Эндр; в твоем распоряжении будет сумма в размере свыше двадцати семи тысяч четырехсот франков; одним словом, я поручаю тебе и двум твоим товарищам, в награду за удовольствие, которое вы доставили мне своим поведением, распределить эту сумму между перечисленными здесь семьями.

Генерал показал Фаро список, составленный фурьерами.

— Ах, генерал, — промолвил Фаро, — вот так награда! Как жаль, что разжаловали Господа Бога.

— Почему же?

— Да потому, что благодаря молитвам всех этих добрых людей мы отправились бы прямиком в рай.

— Хорошо, — сказал Пишегрю, — возможно, что к тому времени, когда вы решите туда отправиться, Господь Бог будет восстановлен на престоле. Теперь скажи, как вы намерены добираться в те края?

— Куда, генерал?

— В Эндр; чтобы туда попасть, надо миновать немало департаментов.

— Пешком, генерал. Нам потребуется время, только и всего.

— Это я и хотел от вас услышать, золотые сердца! Держите кошелек на общие расходы; в нем девятьсот франков, по триста франков на каждого.

— С этим мы пошли бы хоть на край света.

— Только вам не следовало бы останавливаться через каждое льё, чтобы выпить рюмочку.

— Мы не будем останавливаться.

— Ни разу?

— Ни разу! Я возьму с собой Богиню Разума.

— В таком случае надо добавить еще триста франков для Богини Разума; держи, вот чек, подписанный гражданином Эстевом.

— Спасибо, мой генерал; когда отправляться?

— Как можно раньше.

— Стало быть, сегодня.

— Ну, вперед, храбрецы! Счастливого пути! Но по первому залпу пушки…

— Мы будем, как всегда, на посту, генерал.

— Прекрасно! Пойдите скажите, чтобы ко мне прислали гражданина Фалу.

— Он будет здесь через пять минут. Трое посланцев отдали честь и вышли.

Пять минут спустя явился гражданин Фалу с саблей генерала на боку, которую он носил с удивительным достоинством.

С тех пор как генерал видел его в последний раз, в облике Фалу произошла небольшая перемена: всю его правую щеку перерезал огромный шрам, начинавшийся возле уха и доходивший до верхней губы; рана была залеплена куском пластыря.

— Ах! — сказал Пишегрю, — кажется, ты слишком поздно встал в первую позицию.

— Не в этом дело, мой генерал, — ответил Фалу, — но за мной гнались трое, и прежде, чем я успел убить двоих, третий полоснул меня бритвой. Это ерунда: если бы было ветрено, все бы уже подсохло; к несчастью, погода сырая.

— Ладно, честное слово, мне не жаль, что это с тобой приключилось.

— Спасибо, мой генерал, такой прекрасный рубец ничуть не повредит внешности егеря.

— Не поэтому.

— А почему же?

— Это дает мне повод отправить тебя в отпуск.

— Меня в отпуск?

— Да, тебя.

— Скажите, мой генерал, кроме шуток: я все же надеюсь, что это не бессрочный отпуск?

— Нет, отпуск на две недели.

— Для чего же?

— Для того, чтобы повидать матушку Фалу.

— Вот как! Это правильно. Бедная старушка!

— Разве ты не должен отвезти ей твое просроченное жалованье?

— Ах, мой генерал, вы не представляете, сколько водочных компрессов приходится ставить на эти раны; от этого пересыхает во рту, и ты пьешь сколько влезет.

— Значит, ты начал тратить свое жалованье?

— От него осталось не больше, чем от моей сабли, когда вы почли за благо дать мне взамен другую.

— Тогда я поступлю с твоим жалованьем, как с твоей саблей.

— Дадите мне другое?

— Ну да! Издержки понесет принц де Конде.

— Я получу золото! О, как жаль, что старушка уже не видит; это напомнило бы ей о временах, когда золото еще водилось.

— Ладно, она прозреет, чтобы пришить к твоей венгерке галуны сержанта, которые пруссаки уже вышили на твоем лице.

— Сержанта, мой генерал! Разве я сержант?

— Ну уж, по крайней мере, чин к твоему отпуску они приложили.

— Да, клянусь честью, — сказал Фалу, — если говорить без утайки, это так.

— Собирайся в путь.

— Сегодня?

— Сегодня.

— Пешком или верхом?

— В карете.

— Как в карете? Я поеду в карете?

— К тому же в почтовой карете.

— Как королевские псы, когда их везли на охоту! Нельзя ли узнать, чему я обязан этой честью?

— Мой секретарь Шарль едет в Безансон, он берет тебя с собой и привезет обратно.

— Мой генерал, — сказал Фалу, щелкнув каблуками и прикладывая правую руку к шапке, — мне остается лишь поблагодарить вас.

Пишегрю кивнул ему и махнул рукой; Фалу повернулся и вышел.

— Шарль! Шарль! — позвал Пишегрю.

Дверь открылась, и из соседней комнаты вбежал Шарль.

— Я здесь, мой генерал, — сказал он. , — Ты не знаешь, где Аббатуччи?

— С нами, генерал. Он составляет рапорт, о котором вы его просили.

— Скоро ли он будет готов?

— Уже готов, генерал, — сказал Аббатуччи, показавшись на пороге с бумагой в руках.

Шарль хотел уйти, но генерал удержал его за запястье.

— Подожди, — сказал он, — с тобой мне тоже нужно поговорить.

Затем он обратился к Аббатуччи.

— Сколько знамен? — спросил он.

— Пять, генерал.

— Пушек?

— Двадцать восемь!

— Пленных?

— Три тысячи!

— Сколько потерял неприятель убитыми?

— Можно смело сказать — семь тысяч!