— Тогда — вперед! — сказал Сен-Жюст и послал Леба к Гошу с приказом начать наступление.

Бой барабанов и звуки труб послышались по всему фронту армии, которая двинулась вперед.

Судьбе было угодно, чтобы в тот же день, 26 декабря, австрийцы и пруссаки решили возобновить наступление; таким образом, поднявшись на вершину холма, французская армия неожиданно увидела, что войска неприятеля стоят в боевом порядке перед холмом — от Виссамбура до Рейна.

Эта позиция была пригодна для наступления, но не для обороны; в последнем случае появлялась опасность, что войска французов угодят в пучину Лаутера.

Двинувшись на противника, Пишегрю и Гош увидели, что его авангард движется на них.

Предполагая, что главный удар в сражении будет нанесен по центру, генералы сосредоточили в этом месте тридцать пять тысяч человек, в то время как три дивизии Мозельской армии наступали на правый фланг противника через ущелье Вогезов и две дивизии под командованием адъютанта генерала Брольи шли в атаку через Лаутербург. Молодому адъютанту (ему было от силы двадцать шесть-двадцать семь лет) предстояло в тот день получить боевое крещение в Рейнской армии; его звали Антуан Дезе.

Внезапно Сен-Жюст и Леба, один из которых находился на фронте армии Пишегрю, а другой — на фронте армии Гоша, услышали окрик «Стой!».

Они находились на расстоянии пушечного выстрела от неприятеля, и было ясно, что не пройдет и получаса, как обе армии сойдутся в рукопашной.

— Гражданин Пишегрю, — сказал Сен-Жюст, в то время как Леба говорил то же самое Гошу, — передай, чтобы все офицеры явились по приказу: я должен кое-что сообщить им перед боем.

— Явиться всем офицерам! — вскричал Пишегрю.

Бригадные генералы, полковники, адъютанты и капитаны подхватили этот возглас, и он пронесся эхом по всей линии фронта.

Тотчас же офицеры всех чинов, включая младших лейтенантов, вышли из строя и столпились вокруг Сен-Жюста и Пишегрю, образовав огромный круг в центре и на правом крыле, а также вокруг Гоша и Леба на левом крыле.

Во время этого перемещения лишь офицеры пришли в движение, а солдаты остались неподвижными, продолжалось минут десять.

Пруссаки и австрийцы все приближались; уже послышались звуки барабанов и труб, игравших сигнал к атаке.

Сен-Жюст достал из кармана газету — это был «Монитёр».

— Граждане, — сказал он резким голосом, обладавшим такой силой, что его было слышно на расстоянии пятисот шагов, — я решил, прежде чем вы перейдете к рукопашной, сообщить вам хорошую новость.

— Какую? Какую? — хором вскричали офицеры.

В тот же миг загрохотала батарея неприятеля, снаряды принялись сеять смерть в рядах французов.

Одному из офицеров оторвало голову ядром, и он упал к ногам Сен-Жюста; но, тот словно не замечая этого, продолжал ровным голосом:

— Англичане изгнаны из Тулона — презренного города!

Трехцветный флаг реет над его стенами. Вот, — продолжал он, — «Монитёр», в котором не только помещено официальное сообщение, но и приводятся подробности; я прочитал бы их вам, если бы мы не находились под огнем неприятеля.

— Читай, — сказал Пишегрю.

— Читай, гражданин народный представитель, читай! — вскричали все офицеры.

Солдаты, в рядах которых после первого выстрела осталось несколько борозд, нетерпеливо поглядывали в сторону офицеров.

Раздался второй залп, и тотчас же второй железный смерч пронесся со свистом.

В рядах образовались новые пустоты.

— Сомкните ряды! — приказал Пишегрю солдатам.

— Сомкните ряды! — повторили офицеры. Пустоты исчезли.

Под одним из кавалеристов посреди круга упала замертво лошадь: в нее угодила картечь.

Кавалерист выбрался из стремян и приблизился к Сен-Жюсту, чтобы лучше слышать.

Сен-Жюст прочел:

«28 фримера II года единой и неделимой Республики,

одиннадцать часов вечера.

Гражданин Дюгомье — Национальному конвенту.

Граждане депутаты,

Тулон в наших руках. Вчера мы взяли форт Мюльграв и Малый Гибралтар. Сегодня утром англичане покинули форты и подожгли французский флот и военный порт. Горит склад мачтового леса, сожжены двадцать военных кораблей, из них — одиннадцать линейных кораблей и шесть фрегатов, пятнадцать кораблей захвачены, тридцать восемь спасены.

В десять часов вечера полковник Червони прибыл на место.

Завтра я сообщу вам больше подробностей. Да здравствует Республика!»

— Да здравствует Республика! — вскричали офицеры.

— Да здравствует Республика! — подхватил центр и весь правый фланг. Прозвучала третья канонада, и далеко не один возглас «Да здравствует Республика!» был прерван на полуслове.

— Ну, а теперь, — продолжал Сен-Жюст, — вот письмо нашего коллеги Барраса, которому поручено наказать город Тулон; оно также адресовано Национальному конвенту.

«Граждане депутаты,

большая часть подлых тулонцев погрузилась на корабли Худа и Сиднея Смита, и, следовательно, народное правосудие не свершится должным образом; но, к счастью, дома не смогли сойти со своих фундаментов; город остался на месте, дабы возмездие Республики сровняло его с землей, подобно другим проклятым городам, от которых не осталось ни следа. Сначала поступило предложение взорвать город с помощью мин, однако было опасно поджигать склады и арсенал. Тогда было решено, что все каменщики шести окрестных округов получат приказ срочно явиться со своим рабочим инструментом для быстрого и полного разрушения города. Армия из двенадцати тысяч каменщиков живо сделает свое дело, и через две недели Тулон должен исчезнуть с лица земли.

Завтра начнутся расстрелы, они будут продолжаться до тех пор, пока не останется ни одного предателя!

Привет и братство! Да здравствует Республика!»

Неприятель продолжал наступать; слышался бой барабанов, раздавались раскаты труб, и время от времени ветер доносил звуки военных маршей.

Вскоре все потонуло в грохоте пушек; град картечи обрушился на ряды французов и особенно на офицерский корпус.

Видя, что ряды несколько расстроились, Пишегрю приподнялся в стременах и вскричал:

— Держать равнение!

— Держать равнение! — подхватили офицеры. Ряды выровнялись.

— К ноге! — приказал Пишегрю.

Послышался стук десяти тысяч прикладов: все они одновременно ударились о землю.

— Теперь, — продолжал Сен-Жюст, в голосе которого не слышалось ни малейшего волнения, — вот сообщение из военного министерства; оно адресовано мне, но я должен передать его генералам Гошу и Пишегрю:

«Гражданин депутат!

Я получил это письмо от гражданина Дютея-младшего:

«Тулон — во власти Республики; подлость и вероломство ее врагов не знает предела; артиллерия была бесподобной, именно ей мы обязаны победой; нет ни единого солдата, который не проявил бы героизма; офицеры подавали им в этом пример; у меня не хватает слов, чтобы рассказать тебе о доблести полковника Бонапарта. Масса знаний, бездна ума и много храбрости — вот далеко не полный перечень достоинств этого редкого офицера; именно ты, министр, должен беречь его во имя славы Республики…»

Я произвел полковника Бонапарта в бригадные генералы и прошу тебя предложить Гошу и Пишегрю объявить ему благодарность в приказе по Рейнской армии. Той же чести будет удостоен смельчак, что первым преодолеет виссамбурские линии, когда мне сообщат его имя».

— Вы слышите, граждане, — сказал Пишегрю, — полковнику Бонапарту объявляется благодарность в приказе по армии! Пусть каждый возвращается на свои позиции и сообщит это имя солдатам! Теперь, когда англичане разбиты, настал черед пруссаков и австрийцев! Вперед! Да здравствует Республика!

Имя Бонапарта, недавно ставшее известным, но уже овеянное славой, пронеслось по всем рядам; вслед за ним из сорока тысяч уст грянул оглушительный крик «Да здравствует Республика!»; барабаны забили сигнал к атаке, трубы загремели, музыканты заиграли «Марсельезу», и вся армия, которую столь долго удерживали, единым фронтом бросилась навстречу неприятелю.