Молодой человек презрительно пожал плечами.

— Да, — промолвил он, — я видел, как ваш бедный король Людовик Шестнадцатый напялил позорный красный колпак, что не помешало его голове слететь с плеч. Я даже сказал Бурьенну, который в тот день был со мной: «Как могли впустить во дворец весь этот сброд? Надо было смести пушками четыреста-пятьсот каналий, а остальные разбежались бы сами».

— К несчастью, — продолжал Баррас, — сегодня следует выгнать не четыреста-пятьсот, а четыре-пять тысяч человек.

По губам молодого человека пробежала беспечная усмешка.

— Всего лишь разница в числах, — возразил он, — не все ли равно? Лишь бы результат был тот же! Остальное — мелочи.

— Так вы громили бунтовщиков, когда я побеспокоил вас своим приходом?

— Я пытался.

— Вы составили план?

— Да.

— Каков же он?

— Это зависит от того, сколько солдат может быть в вашем распоряжении.

— Пять-шесть тысяч, включая отборный батальон патриотов.

— С таким войском не следует затевать уличную войну с сорока пятью — пятьюдесятью тысячами человек, предупреждаю вас.

— Вы покинули бы Париж?

— Нет, но я превратил бы Конвент в укрепленный лагерь. Я дождался бы, когда секции пойдут в наступление, и разгромил бы их на улице Сент-Оноре, на площади Пале-Рояля, на мостах и набережных.

— Ну что же, я принимаю ваш план, — сказал Баррас. — Беретесь ли вы его осуществить?

— Я?

— Да, вы?

— В качестве кого?

— В качестве генерала и заместителя командующего внутренней армией.

— А кто же будет командующим?

— Командующим?

— Да.

— Гражданин Баррас.

— Я согласен, — сказал молодой человек, протягивая ему руку, — но при одном условии…

— А! Вы ставите какие-то условия?

— Почему бы и нет?

— Говорите.

— Если мы добьемся успеха, если завтра вечером все встанет на свои места, если мы решимся по-настоящему воевать с Австрией, — могу ли я рассчитывать на вас?

— Если завтра мы добьемся успеха, я прежде всего оставлю вам все лавры победителя и потребую сделать вас главнокомандующим Рейнской или Мозельской армией.

Бонапарт покачал головой.

— Я не поеду, — сказал он, — ни в Голландию, ни в Германию.

— Почему?

— Потому что там нечего делать.

— Куда же вы хотите отправиться?

— В Италию… Только в Италии, на полях сражения Ганнибала, Мария и Цезаря еще есть простор для действий.

— Если мы будем воевать в Италии, вы возглавите армию, даю вам честное слово.

— Благодарю вас. Займемся сначала завтрашним сражением: времени у нас в обрез.

Баррас достал часы.

— Охотно верю, — сказал он, — сейчас три часа ночи.

— Сколько у вас пушек в Тюильри?

— Шесть четырехфунтовых орудий, но без канониров.

— Они найдутся… Пушечное мясо не такая редкость, как бронза. На сколько выстрелов хватит пуль и пороха?

— Ну!.. Самое большее — на восемьдесят тысяч.

— Восемьдесят тысяч? Этого как раз хватит, чтобы убить восемьдесят человек, если допустить, что один выстрел из тысячи попадет в цель. К счастью, ночь продлится еще три часа.

Надо забрать из Саблонского лагеря все пушки, которые там остались, во-первых, для того чтобы неприятель не завладел ими и, во-вторых, чтобы они были у нас.

Надо взять из жандармерии и батальона Восемьдесят девятого года канониров для этих орудий.

Надо привезти порох из Мёдона и Марли и заказать не меньше миллиона зарядов. Наконец, надо найти военачальников, на которых мы сможем положиться.

— В нашем отборном батальоне все те, кто был смещен Обри.

— Великолепно! Это люди не разума, а действия, но именно такие нам нужны.

Молодой офицер встал, пристегнул саблю, застегнул мундир, потушил лампу и пробормотал:

— О удача, удача! Буду ли я держать тебя в руках? Они спустились и направились к Конвенту.

Баррас заметил, что молодой человек оставил ключ от своей комнаты в двери; это говорило о том, что у него нечего было красть.

Пять часов спустя, то есть в восемь утра, дела обстояли следующим образом: приказ доставить артиллерию в Париж поступил в Саблонский лагерь вовремя; в Мёдоне наладили производство патронов, орудия были установлены в конце центральных улиц, и некоторые пушки замаскированы на случай, если часть линий будет преодолена.

Два восьмифунтовых орудия и две гаубицы были выдвинуты на огневые позиции на площади Карусель для того, чтобы бить по окнам домов, из которых попытаются открыть огонь по площади.

Генерал Вердье возглавил оборону дворца; в случае блокады члены Конвента и пять тысяч человек были обеспечены продовольствием на несколько дней.

Орудия и войска были расставлены вокруг Конвента: в тупике Дофина, на улицах Рогана и Сен-Никез, во дворце Эгалите, на мосту Революции, на площади Революции и Вандомской площади.

Небольшой кавалерийский отряд и две тысячи пехотинцев были оставлены в резерве на площади Карусель и в саду Тюильри.

Таким образом, великий Национальный Конвент Франции, который свергнул восьмивековую монархию, расшатал все троны, заставил содрогнуться Европу, изгнал англичан из Голландии, пруссаков и австрийцев — из Шампани и Эльзаса, отбросил испанцев на шестьдесят льё за Пиренеи, подавил два восстания в Вандее; великий Национальный Конвент Франции, который только что присоединил к Франции Ниццу, Савойю, Бельгию и Люксембург; Конвент, армии которого обрушились на Европу, перешли Рейн, словно это был ручей, и грозили преследовать орла дома Габсбургов до самой Вены, — этот Конвент удерживал в Париже лишь часть Сены от улицы Дофины до Паромной улицы и на другом берегу реки — участок между площадью Революции и площадью Побед, располагал лишь пятитысячным войском и почти безвестным генералом для защиты своих позиций от всего Парижа.

В некоторых местах, в частности на Новом мосту, часовые секций и Конвента стояли так близко друг от друга, что могли переговариваться между собой.

Утром произошло несколько мелких стычек.

Секция улицы Пуассоньер остановила артиллерию и людей, посланных навстречу секции Кенз-Вен.

Секция Мон-Блан захватила продовольственный обоз, направлявшийся в Тюильри.

Отряд секции Лепелетье завладел банком.

Наконец, Морган во главе отряда из пятисот человек, из которых почти все были эмигрантами либо шуанами, носившими сюртучные воротнички и зеленые помпоны на шляпах, устремился к Новому мосту, в то время как секция Комеди Франсез спускалась по улице Дофины.

Около четырех часов пополудни примерно пятьдесят тысяч человек окружили Конвент.

Воздух был насыщен горячим дыханием и яростными угрозами.

В течение дня члены Конвента проводили переговоры с секционерами. И те и другие прощупывали друг друга.

Около полудня народному представителю Гара было поручено доставить постановление правительства в секцию Неделимости.

Он взял с собой конвой в тридцать всадников, половину из которых составляли драгуны и половину конные егеря. Люди из батальонов секции Музея и Французской гвардии, собравшиеся к Конвенту и стоявшие возле Лувра, принесли ему оружие.

Новый мост охранялся республиканцами во главе с тем самым Карто, среди подчиненных которого в Тулоне был Бонапарт и который был весьма удивлен тем, что теперь сам оказался под его командованием.

У моста Менял Гара столкнулся с батальоном секционеров, преградившим ему путь. Но Гара был решительным человеком; он достал из кобуры пистолет и приказал своим тридцати кавалеристам обнажить сабли.

Завидев пистолет и заслышав лязг металла, секционеры пропустили отряд. Гара было поручено убедить секцию Неделимости перейти на сторону Конвента. Однако, несмотря на его настоятельные просьбы, секционеры заявили, что решили сохранять нейтралитет.

Он должен был выяснить в батальонах секций Монтрёй и Попинкура, кого они намерены поддерживать — секционеров или Конвент.

Поэтому он направился в предместье. В начале главной улицы он увидел монтрёйский батальон под ружьем.