— Каким тебе показался Рим, когда ты увидел его в восемнадцать-девятнадцать лет?

— Одним из моментов, наиболее поразивших меня, была невероятная грубость, встречающаяся в городе практически повсюду. Невероятная грубость и невероятная вульгарность. Вульгарность стала характерной чертой Рима, но в то же время это — восхитительная вульгарность, свидетельства о которой нам оставили еще авторы-латиняне: Плавт, Марциал, Ювенал. Это вульгарность «Сатирикона» Петрония. В данном понимании вульгарность — это освобождение, победа над страхом перед безвкусицей, над желанием выглядеть как положено. Для того, кто изучает город с целью отобразить его творчески, вульгарность — это украшение, своего рода чары, которыми окутывает себя Рим. Но, возможно потому, что моя мать была римлянкой, Рим сразу показался мне городом родным, приветливым, дружеским.

— Где ты жил, когда приехал в Рим?

— На виа Альбалонга, в меблированной комнате, которую снял для меня отец при помощи наших знакомых по Римини.

— Альдо Фабрици, великий исполнитель одной из ролей в фильме Росселлини «Рим — открытый город», говорил, что ты жил вблизи виа Саннио, а не виа Альбалонга, но еще до этого ты долгое время жил у него, на виа Джерманико, у базилики Святого Петра.

— Да, да, точно, я жил у Ватикана. Если у меня заводилось немного денег, я возвращался к себе домой в коляске, иногда сидя рядом с извозчиком, чтобы как следует полюбоваться фасадами церквей, мостами и статуями на них или карнизами дворцов. Иногда я просил отвезти меня к базилике Святого Петра, неизменно очаровывавшей меня: она отличалась нематериальной легкостью, не встречавшейся мне ни в одном другом архитектурном строении. В то время я уже мог позволить себе изредка брать извозчика, поскольку мои статьи, интервью, небольшие рассказы и карикатуры печатались в «Пикколо», «Марке Аврелии» и других периодических изданиях.

— Однако Ринальдо Геленг говорил, что когда вы познакомились в 1938–1939 годах, у тебя порой не хватало денег на порцию котлет.

— Мы познакомились с Ринальдо Геленгом, когда я только приехал в Рим. Мы оба приходили в редакцию «Марка Аврелия», чтобы попытаться пристроить то статейку, то небольшой рисунок или карикатуру.

— Он рассказывает, как однажды разглядывал блюдо с дымящимися мясными биточками в витрине закусочной на улице Реджина Элена, неподалеку от редакции «Марка Аврелия», когда ты свалился ему как снег на голову, похожий на длинную черную тень, материализовался, как призрак, и хотя ты его до этого ни разу не видел, сразу спросил: «У тебя сколько денег? У меня хватит на один, а у тебя?»

— На самом деле это было не на улице Реджина Элена, а возле Дома путешественника, и заведение называлось «Канепа».

— Геленг ответил тебе тогда, что биточки продают по шесть су и у него хватит денег на четыре. Но когда вы вошли, ты заявил, что не можешь найти деньги, вероятнее всего, сказал ты, они остались в другой куртке. «Ах, у тебя есть еще одна куртка?» — заметил Геленг и заплатил за четыре биточка, получилось каждому по два. Это верно?

— Да, верно. Как у Шарло и Бастера Китона. Но зато после благодаря мне он стал миллиардером[24]. В работе над моими фильмами принимали участие и он, и два его сына, Антонелло и Джулиано, один — как декоратор-оформитель, второй — художник.

— Геленг также рассказывал, что, бывало, вы тайком уезжали ночью из гостиницы, не оплатив счет.

— Когда же это? И где? В тот день, когда мы познакомились, у меня была назначена встреча со Стефано Ванциной, будущим известным режиссером Стено, который работал в то время секретарем редакции «Марка Аврелия», когда там сотрудничали наиболее известные юмористы: Энрико Де Сета, Джованни Моска, Витторио Мец, Марчелло Марчези, Руджеро Маккари. Именно благодаря Ванцине я стал сотрудничать с «Марком Аврелием», сочинять гэги[25], придумывать сюжеты и сценарии для актеров Макарио и Альдо Фабрици, писать для РАИ[26].

— Но это было гораздо позже. Геленг вспоминает, как однажды он, ты, сценарист Руджеро Маккари, журналист Луиджи Гарроне и еще один ваш приятель отправились в тратторию в центре Рима на виа дель Боскетто, прекрасно зная, что ни у одного из вас нет в кармане ни гроша. Это правда?

— Мы обычно захаживали в те траттории, где, как мы интуитивно чувствовали, хозяин не вызовет жандармов после того, как мы поедим. В тот день, на виа дель Боскетто, ни у кого из нас не хватало смелости сказать хозяину, что у нас совсем нет денег. Было уже почти четыре часа, когда я наконец решился передать ему записку: «Нас пять братьев, но на всех нет ни одной лиры». Прочитав ее, хозяин, очень похожий на толстого добряка из фильмов о Шарло, спросил нас: «Тогда, может, вы останетесь поужинать?»

— Еще Геленг рассказывал, что однажды вы убежали ночью из гостиницы «Эсперия» на виа Национале, предварительно спустив из окна на веревке чемоданы.

— Если честно, я этого не помню. Но, повторяю, благодаря Ванцине, Фабрици и сценаристу Пьеро Теллини я в то время уже начал работать для кино и РАИ.

— Помнишь, где ты познакомился с Альдо Фабрици?

— В кинотеатре «Корсо», где давали спектакли на открытом воздухе. В то время я частенько бывал в кинотеатрах, где после фильмов показывали ревю и спектакли варьете, такие как «Вольтурно», «Фениче», «Бранкаччо», правда, заходил лишь за кулисы, чтобы отдать актерам очередные только что сочиненные гэги. Сами спектакли я видел редко. Автором одного из них и был Фабрици. После представления в «Корсо» я подошел, чтобы поздравить его, и мы подружились.

— Фабрици рассказывал, что по вечерам ты провожал его до дома на виа Саннио, прося по дороге пересказать, что с ним происходило в течение дня, а потом использовал эти истории в своих сценариях.

— Что же такого я мог использовать в своих сценариях из того, что мне рассказывал Фабрици?

— Например, он упоминает оскорбительный жест: «Вот тебе!», который Альберто Сорди делает у тебя в «Маменькиных сынках». Он утверждает, что это именно его жест. Он как-то шел на прием по случаю свадьбы, а вдоль дороги стояли рабочие. И он сказал: «…работяги!» Они погнались за ним со своими лопатами, и ему пришлось спасаться, убегая через поля, засаженные помидорами.

— Альдо Фабрици был для меня фантастическим товарищем во время моей первой встречи с Римом. Я обожал Фабрици, я стал крестным отцом двух его детей, Массимо и Вильмы. Разумеется, я с удовольствием слушал его рассказы, они были такими смешными! Но я действительно не помню, чтобы этот жест я позаимствовал именно у него.

— Еще он рассказывал, что когда вы работали над «Последним извозчиком», ты хотел, чтобы лошадь в этом фильме говорила. Он тогда спросил тебя: «Что за ерунда, Федери? Ты что, действительно хочешь, чтобы эта лошадь заговорила? Что это тебе в голову взбрело?!»

— Что в этом такого? Если Калигула сделал лошадь сенатором, почему я не могу сделать так, чтобы она заговорила?

— По словам Фабрици, когда ты стал знаменит, ты забыл о нем и увлекся Марчелло Мастроянни. Он рассказывал, как однажды встретил тебя на виа дель Бабуино и спросил как раз по поводу того жеста: «Что за дела? Ты позаимствовал у меня кое-что для своего фильма и даже не упомянул моего имени!»

— На самом деле я сожалею, что не пригласил его, когда работал над «Сатириконом», но мне хотелось сделать полностью выдуманный фильм, стоящий как бы вне времени, а присутствие Фабрици сразу сделало бы картину слишком реалистичной, слишком настоящей. Фабрици был для меня ценнейшим советчиком. Именно благодаря ему я начал по-настоящему узнавать натуру жителей Рима и его предместий. Помню, в те годы однажды вечером я оказался за ужином в семье мелкого буржуа. Глава семьи был служащим. И вот после еды он вдруг говорит: «А теперь поехали смотреть Рим». И они поехали смотреть Рим, как на какой-то спектакль или представление. В каком еще городе можно встретить что-либо подобное? Кто-нибудь слышал, чтобы миланец сказал: «А сейчас поехали смотреть Милан!» Такого не услышишь даже в Венеции. Хотя это город, которому в высшей степени присуща театральность.