Уполномоченный от шерифа, молчавший все это время, поспешил обратить внимание на себя:

— Вот бумага под подписью шерифа Сэймура, госпожа. Коли прогнать этих людей, штраф платить не придется…

— Но они работают на меня, — возразила Аделия. — Разве это не является смягчающим обстоятельством?

И тот произнес четко, как по написанному:

— Слуга, не связанный договором на год и не проживающий в доме работодателя, не защищен по закону. Можете ли вы предоставить соответствующие бумаги?

— Нет. — Аделия головой покачала и протянула руку к приглашению в суд.

Казалось, весь мир ополчился против нее. В чем она виновата? А самое главное: кто почел себя должным донести в магистрат о проживающих на ее земле бездомных?

В тот же день, едва отбыл представитель шерифа, Аделия распорядилась переселить новых слуг из овина в дом, а Бенсону — оплатить штраф, как то полагается, и составить бумаги. Она была слишком сосредоточена на проблеме поиска денег, чтобы обращать внимание на его постную физиономию, всем видом выражавшую недовольство ее новым решением: приютить в доме каких-то бродяг.

Глэнис, виноватая, но и счастливая одновременно, не переставала твердить, насколько она ей благодарна: Аделия-де не пожалеет, что сделала это доброе дело, лучших работников ей не найти в целом графстве и даже — Англии.

Наведавшись в тот же день на мыловарню, Аделия выслушала отчет Китона Уэста: тот в самых восторженных выражениях рассказал ей о своих последних работах — ароматическом масле для леди Айвин и пуговицах с ароматов жасмина для ее подруги, мисс Артридж, — и просил пополнить запасы ингредиентов, которые пригодятся ему в скором времени.

Аделия пообещала, что сделает это как можно скорее, а сама продолжила думать над тем, где найти денег, чтобы обещание это исполнить.

В голову приходило только одно: попросить у отца.

И пусть такому решению все в ней противилось, выбора не было.

И велев заложить одну из повозок, она собралась ехать в Дайн к родителям. Проведовать их и… попросить ссуду на первое время. Отец, конечно, будет кричать, обвинит ее во всех смертных грехах, но она это выдержит — не впервой — и позаботится о поместье и будущем своего малыша.

В ее положении выбирать не приходится…

Ребенок снова толкнулся, и Аделия приложила руку к чуть округлившемуся животу.

— Ничего, — сказала она, — мы все выдержим. Мы с тобой сильные! И все равно, что скажет отец.

Через час они с Брэди были в пути. Он правил повозкой, а она сидела подле него и вспоминала, как возвращалась из Манчестера в обозе Шермана… Как хорошо ей было тогда, несмотря ни что. У нее были деньги и надежда на лучшее, не то что теперь… И Коллум был рядом. Аделия вдруг поняла, что думает о нем больше, чем должно.

Не то чтобы скучает — как можно?! — томится загадкой скорее: он так и не сумел рассказать, что выяснил у отца. А именно потому он, верно, и приезжал…

Повозку качнуло, и Брэди головой покачал:

— Простите, хозяйка, дорога скверная. Трясет нещадно…

— Все хорошо, за меня не волнуйся, — уверила его девушка.

Но слуга головой покачал:

— Вам бы карету да хоть одну знатную лошаденку, моя госпожа. Не дело это, в повозке, словно простая крестьянка-то разъезжать! Что люди подумают?

Аделия улыбнулась.

— Не все ли равно, что они там подумают? А карету мы купим… и лошадей, дай только время. Всё у нас будет не хуже, чем у других! Веришь?

Брэди замялся.

— Верю. — Но глаза все же отвел.

Не верил, поняла Аделия и про себя усмехнулась. Никто не верил в нее… Что ж, она так просто не сдастся и докажет еще, что все они ошибались!

С этими мыслями они и проехали Дайн, местную деревеньку в тридцать домов, после которой, едва ли в двух милях вдоль той же размытой дождями дороги, и находился дом ее детства — Дайн-хаус. Приземистый, серый, как будто согнувшийся под натиском жизненных бурь, он встретил Аделию щебетом детских голосов во дворе и вскриком старой служанки, узнавшей в неожиданной гостье дочку хозяев.

— Мисс Аделия!

Она бросила набитые соломою тюфяки, раскладываемые для просушки на солнцепеке, и бросилась в дом, известить госпожу о прибытии дочери.

Брэди помог Аделии спуститься с повозки и почувствовал ее напряжение: крепко сжатые в кулаки руки (верно, чтоб не дрожали), сведенные челюсти — все ее тело казалось застывшим, твердым как камень.

И ему стало жаль свою госпожу, эту хрупкую девочку с навалившимися на ее плечи проблемами… И не будь эти люди родней, он бы велел ей плюнуть на все: садиться в повозку и возвращаться домой. Ни к чему так себя изводить, особенно в тягости!

Справятся как-нибудь сами…

— Аделия, дочь моя. — Из дверей дома выплыла женщина со строгим лицом и неулыбающимися глазами, ее глухо закрытое платье темно-синего цвета казалось грозовой тучей посреди ясного весеннего дня. Она окинула девушку взглядом, задержалась чуть дольше на ее едва обозначившемся животе, подняла взгляд к лицу: — Ты в тягости, — констатировала она. — Значит, слухи не лгут. Какой срок?

— Шестой месяц.

Мелинда Лэмб вскинула брови, как бы решая в голове сложный ребус.

— Он от Шермана? — спросила неожиданно в лоб.

И Аделия, даже готовясь к чему-то такому, ощутила, как почва ушла у нее из-под ног, а в глазах на мгновение потемнело.

Она так и не смогла решить для себя, какой ответ устроил бы родителей больше: отцовство Айфорда или Шермана? В любом случае, ни один из них не являлся отцом.

— Я… я не знаю, — отозвалась она, в тайне надеясь, что мать не станет допытываться. Хотя надежды было немного: от Мелинды Лэмб мало что укрывалось.

— Ты должна знать, — припечатала мать. — Женщина всегда знает.

Да, если делит постель с одним постоянным мужчиной, мысленно возмутилась Аделия, но сказать этого вслух не решилась.

— Я не знаю.

Мать поджала тонкие губы, тронутые кармином.

— Они оба изливались в тебя? — не отступалась от своего.

— Д-да.

— В ту же ночь?

Аделию замутило: должно быть, от острого чувства стыда, затопившего ее всю от макушки до кончиков пальцев.

— Д-да.

— Тогда только время рассудит, — вынесла вердикт ее мать. — Внешность ребенка скажет о многом. — И спросила: — Говорят, Шерман нахаживает к тебе, так ли это?

— Он только помог продать шерсть.

Губы Мелинды Лэмб поджались сильнее.

— Он думает, что ребенок его. Что ж, тебе это только на руку: Айфорд-мэнор по слухам нуждается в помощи.

И Аделия, возмущенная самой этой мыслью, воспользоваться кем-то в корыстных целях, воскликнула:

— Мама, он совсем так не думает!

— Так сделай, чтобы подумал. В конце концов, он сделал из тебя женщину! А от Шерманов не убудет.

К счастью или не к счастью (это как посмотреть), разговор был прерван отцом, появившимся из кабинета в сопровождении своего управляющего, тощего мужичонки с лисьими глазками. Мистер Фокс никогда ей не нравился: слишком часто его сальный взгляд заставлял ее покрываться мурашками.

— Явилась таки, — произнес отец вместо приветствия. — День чудес, не иначе. Мы уж думали, не сподобишься родную семью-то проведать, возгордилась, нос задрала… Баронессой себя посчитала.

Аделия отозвалась:

— Вы знаете, что это не так. Просто были дела…

— Дела! — насмешливо подхватил ее слово отец. — Вы поглядите, дела у нее. Слышали — знаем, — выплюнул он. — Мылом торгуешь, словно торговка какая, да юбки перед Шерманом задираешь. Кто отец? — он поглядел на ее живот.

И супруга ответила первой:

— Не знает она: оба были в ней в одну ночь.

— Пфф, — презрительно фыркнул мужчина. — Хотя бы семя Шермана оказалось сильнее. Айфорд, как мы теперь знаем, возложенных на него надежд не оправдал! — И так стрельнул на дочку глазами, словно это она была виновата в банкротстве Айфорда, и это не отец, ослепленный тщеславием, не проверил состояния его дел прежде вступления ее в брак.