Наконец, он решился, и обоз тронулся; пристроившись подле девушки, он спросил:

— Вы уверены, что хотите отправиться с нами? Путь неблизкий. Весь день в седле… в вашем-то положении… Благоразумно ли это?

— Если вы о дитя в моем чреве, то не волнуйтесь: оно чувствует себя превосходно.

— Ваш супруг… коли узнает об этом, будет весьма недоволен…

— Уверена, ему все равно, — кинула девушка с горькой усмешкой. И сразу же осеклась: не стоило откровенничать с Шерманом. Только не с ним… — Он не узнает, — добавила тут же. — Если только вы ему не расскажете.

— К чему бы мне это? Ваш муж, уж простите за прямоту, никогда мне не нравился.

Как и мне, хотелось отозваться Аделии, но она вовремя прикусила язык.

— Что ж, имеете полное право, — наконец сказала она. — Некоторые, — она вскользь поглядела на спутника, — просто не нравятся, без всякой причины.

Он выгнул в привычной манере черную бровь, усмехнулся.

— И чем эти «некоторые» заслужили такую немилость? — осведомился при этом. — Не тем ли подчас, что делают доброе дело, которое остается неоцененным?

Разговор неожиданно стал слишком личным — Аделия этого не планировала, и сердце её предательски зачастило в груди.

В присутствии Шермана с ним частенько это случалось…

А он, верно, решив, что ее молчание дает ему право сыпать вопросами, снова спросил:

— Не сочтите за дерзость, госпожа Айфорд, но что случилось между вами с супругом? Отчего он отправил вас… в положении… в Айфорд-мэнор, лишенный каких-либо удобств, и даже не озаботился содержанием?

— Вам почем это знать? — не выдержала Аделия. — Он заботится обо мне.

Шерман улыбнулся ей как ребенку.

— Давайте обойдемся без лжи, — попросил просто. — Будь то действительно так, вы не ехали бы сейчас в этом обозе, переодевшись мальчишкой. К тому же, я полагал, некие обстоятельства позволяют нам быть откровенней друг с другом…

Сердце продолжало частить, и девушку бросило в жар.

«Некие обстоятельства»…

Вот, значит, как он называет ту ночь.

— Если вы о той ночи… — сказала она, — если вы о тех обстоятельствах… тогда я, если вам будет угодно, не хотела бы впредь о них вспоминать.

Шерман с интересом на нее поглядел, казалось, хотел прочитать мысли в ее голове — к счастью, не мог. Только этого ей не хватало…

И сказал:

— Мне казалось, все разрешилось тогда к нашему обоюдному удовольствию. Разве нет?

Удовольствию…

Она давно позабыла, что значило это слово.

Удовольствий в ее жизни было немного: марципаны… одно единственное соитие, обернувшееся в итоге бедой, а теперь — мыловарня.

— Не понимаю, о чем вы, — кинула она резко и отвернулась.

А Шерман возьми и скажи:

— Мне хотелось бы думать, что мы с вами друзья, госпожа Айфорд. Что обстоятельства, столь ненавистные вам, сблизили нас хоть немного…

— Друзья?! — вскинулась девушка. — Почему вы решили такое? Весь Ланкашир гадает о том, не ваш ли ребенок зачат в моем чреве — я сделалась притчею во языцах — и все благодаря вашему папеньке, а вы говорите о дружбе. Немыслимо!

Они замолчали на какое-то время: ноздри Аделии трепетали, Коллум казался задумчивым.

— Благодаря вам, и я не избежал ненавистной мне славы, — признался он вдруг. — Сначала мужчинам хотелось узнать, какой я нашел вас, и их скабрезные шутки порядком мне надоели, теперь женщины шепчутся за спиной, что я, как неожиданно выяснилось, оказался недостаточно мужественным и не смог порадовать новобрачную в полной мере.

— Вас задевают подобные слухи? — спросила Аделия. — Если так, вам понятно, насколько и мне они неприятны.

— Мы в одной лодке…

— Не думаю: мужчин судят иначе, чем женщин.

— Поэтому муж суров с вами?

— Я просила не заговаривать со мной о таком.

— Не будь вы беременны, я бы подумал, что Айфорд вам не поверил, но…

— Замолчите.

Аделия повысила голос и закричала бы, будь ее воля, так ее разрывало от негативных эмоций — слушать проклятого Шермана, рассуждающего о ее положении, было мучительнее всего, что случалось с ней за последнее время.

Она тронула бока Артемиды ногами и погнала ее вперед, к первой повозке. С трудом сдержала порыв ускакать далеко-далеко, так, чтобы уже не вернуться… Перечеркнуть эту скверную жизнь.

Но даже на это у нее не было права…

Той ночью они ночевали в уютной гостинице в Уоппинге, едва ли уступающей лондонским своими помпезностью и убранством. Будь Аделия предоставленной только себе, она выбрала бы приют поскромнее, но из-за Шермана согласилась на его предложение не задумываясь. Он-де всегда останавливается в этой гостинице: хозяин, хоть и плут знатный, предоставляет ночлег и защиту, на которые он рад положиться.

Что ж, Аделия так устала, что боялась свалиться с коня прямиком на мощеные плитки двора и потому, загнав свою бережливость подальше, поглядела на два этажа галерей по обе стороны от себя, на мальчишку-слугу, готового принять ее лошадь, и на Бенсона, все еще недовольного ее выходкой с переодеванием.

Людей было много, так много глаз, способных различить ее слабость, а между тем Аделия не решалась спешиться: ее ноги задеревенели.

И вдруг Коллум Шерман подошел к ней.

— Позвольте помочь, вы, должно быть, не в состоянии.

— Вот еще, — взвилась Аделия, — что подумают люди?

— Я полагал, вам нет до этого дела…

Она одарила его уничижающим взглядом и перекинула ногу через круп лошади, он подхватил ее за тонкую талию и легко поставил на землю.

— Я же просила не помогать мне, — зашипела она, оглядываясь кругом. — Вы как будто не понимаете… — И совсем тихо под нос: — Несносный чурбан.

Если Шерман и слышал нелестный эпитет в свой адрес, то вида не подал: просто пошел вслед за конюхом ко входу в гостиницу, и она, убедившись, что ноги все-таки держат ее, направилась следом.

Тело, не стиснутое корсетом, ощущалось иначе: вот хотя бы прикосновение Шермана все еще тлело на талии как ожог. Аделия дернула головой, как бы разгоняя туман… Усталость творила с ней странные вещи.

— Желаете общую комнату, господа? — обратился к ним говорливый владелец на входе. — Одиночное проживание выйдет дороже.

Шерман не спешил отвечать, лишь слегка улыбался, предоставляя ей право самой разрешить этот вопрос. Как будто нарочно над ней потешался…

— Предпочитаю отдельную, — отозвалась она. — И ужин — в комнату, будьте добры.

Владелец понятливо улыбнулся и проводил ее в светлую комнату на втором этаже. В ней были кровать с бархатным балдахином, сундук для вещей, стол с двумя стульями и деревянные панели на стенах, обтянутые раскрашенной тканью под гобелен. И пахло внутри сухими душистыми травами…

Оставшись одна, Аделия рухнула на постель и долго лежала не смея пошевелиться. Ныла каждая мышца, каждый дюйм ее тела противился новым усилиям, даже таким, как банальное раздевание. А утром Аделия поняла, что едва способна подняться с постели, а уж от мысли, что придется лезть на коня ее и вовсе слегка замутило.

Может, и в самом деле зря она это задумала… Низ живота неприятно тянуло — она испугалась, что потеряет ребенка. И это тогда, когда она только решила родить его…

При встрече Шерман сразу заметил ее перепуганный вид, бравады в Аделии со вчерашнего дня поубавилось, он спросил, не привлекая внимания.

— Вы хорошо себя чувствуете? Кажетесь белой.

— Это белила. Всего лишь дань моде!

Коллум с недоверием на нее посмотрел — не поверил ни слову — и едва коснулся рукой, когда она собиралась уйти, как слезы навернулись у нее на глазах. Против воли, сами собой — банальнейшая реакция на простой жест участия…

— Да отстаньте вы! — в сердцах отмахнулась она, стараясь спрятать лицо.

Но Коллум взял ее за оба плеча и развернул к себе.

— Что происходит? — потребовал он. — Не будьте ребенком.

И Аделия, ощущая себя нравственно обнаженной и не готовой демонстрировать это, зло оттолкнула его.