Когда она погрузилась в беспокойный сон, ее разум снова вернулся к письму на прикроватном столике, неведомым образом оказавшемуся в вещах ее деда, и к испуганной молодой женщине, которая его написала.

Воскресенье, 5 февраля, 2017

Стоя на пороге лондонского дома Ричарда Стоуна, Китти ждала, пока он откроет двойной замок и распахнет дверь, жестом пригласив ее войти.

Охранная сигнализация пропищала тридцатисекундное предупреждение, и женщина, стоя в прихожей, наблюдала, как Ричард нажимал на цифры на панели. Его шишковатые руки, покрытые возрастными пятнами, слегка дрожали.

― Прости за это. С тех пор, как не стало моей жены, я всегда забываю по утрам выключить сигнализацию.

Китти улыбнулась.

― Я очень признательна, что ты согласился меня принять. Это крайняя необходимость. И я не знала, куда еще пойти.

― Конечно, для этого я здесь. Прости только, что так рано. Я всегда обедаю с сыном.

Ричард повесил ключи обратно на настенный крючок и направился по коридору, устеленному мягким ковром и увешанному черно-белыми фотографиями его двоих сыновей на различных праздниках.

― Не возражаешь, если я воспользуюсь уборной? ― спросила Китти.

― Конечно, нет. Ты знаешь, куда идти. Я подожду тебя здесь, ― произнес Ричард.

Когда Китти вернулась, он жестом указал на коричневый кожаный стул в углу.

― Прошу тебя, садись.

Китти оглядела комнату. Теперь здесь все было почти так же знакомо ей, как и в ее собственной гостиной. Она раздраженно вздохнула. Низкий столик с неизменной коробкой бумажных салфеток, безобидный рисунок на стене, кремовые шторы, пропускающие достаточно дневного света, чтобы побороть клаустрофобию. Она приходила к Ричарду уже несколько недель, осторожно рассказывая о своей работе, о том, что не спит по ночам. Ее тошнило от этой комнаты, тошнило от ожидания, что он будет давить на нее разговорами о прошлом, что сможет «проникнуть в нее», о чем так назойливо твердили все психиатры. И она увидит его реакцию.

― Могу я взять твое пальто? ― поинтересовался Ричард, топчась рядом и тепло улыбаясь ей.

― Нет, спасибо, я еще не согрелась, ― бросила Китти, стягивая серые кашемировые перчатки прежде, чем опуститься на стул.

Ричард тоже сел, скрестив ноги и откинувшись на спинку. Китти не смотрела на него. Убрав перчатки в сумочку на коленях, она с глухим стуком уронила ее рядом со стулом. Наконец, подняла взгляд, и, увидев, что его голубые глаза напряженно смотрят на нее, сразу же снова отвернулась.

― Как ты, Китти?

Она дважды сменила положение, прежде чем, наконец, откинуться назад, но плечи были напряжены. Она тяжело дышала. Вой сирены снаружи заставил ее подпрыгнуть.

― Не знаю, как ты можешь жить в центре города, ― пробормотала она.

Ричард мягко улыбнулся.

― Так я чувствую себя молодым.

― Удивлена, что выслушивание людских жалоб стоит так дорого, что ты можешь себе это позволить.

Ричард сделал глоток воды.

― Я бы не называл это жалобами. Ты уверена, что тебе удобно в пальто?

― Да. И, прошу тебя, прекрати суетиться по пустякам. Я прихожу сюда, чтобы сбежать от подобного лицемерия.

― По-твоему, если люди беспокоятся о тебе, они лицемерят? ― спросил Ричард.

Избегая его пристального взгляда, Китти снова отвела глаза, изучая его ботинки. Это были поношенные коричневые кожаные башмаки, но они блестели, а, значит, за ними хорошо ухаживали.

«Напоминают самого Ричарда», ― подумала Китти.

Ему было за восемьдесят; он почти облысел, под глазами набухли тяжелые мешки. Однако его выцветшие джинсы были аккуратно отглажены, а мягкий шерстяной свитер ― свежевыстиран. Вообще, все в комнате создавало впечатление, что, несмотря на недавнюю кончину жены, кто-то присматривал за ним ― возможно, экономка, и, конечно, его любящие сыновья.

На Китти Ричард всегда производил впечатление человека, у которого все спланировано; того, кто провел свою жизнь с женой, ничего не тратившей понапрасну, ведя скромное существование: «Не выбрасывай этот стул, милый, я могу покрыть его лаком, и он послужит в комнате мальчиков». Она словно бы видела, как искренне они наслаждаются отдыхом в кемпинге вместо дорогих поездок за границу. Как, будучи молодыми, пытаются сберечь достаточно денег, чтобы купить дом в центре Лондона. Это позволило им уйти на пенсию, к спокойной жизни. Исключение составил лишь случайный, очень выгодный клиент.

― Ты хорошо выглядишь, ― резко бросила она, словно пытаясь оскорбить. ― Ты уезжал?

― Да, ― подтвердил Ричард, ― всего на пару дней, с сыном.

Он с отсутствующим видом крутил на пальце обручальное кольцо. Китти представила его вместе с любящим сыном. Как они сидят на живописной городской площади, порой улыбаясь друг другу, наблюдая, как движется мир. Наверное, Ричард хорошо воспитал мальчика, они понимали друг друга и не нуждались в постоянных беседах. Может, лишь случайно упомянули о том, как сильно его жена любила это место.

― Ты хочешь поговорить о том, что тебя беспокоит, Китти?

Женщина подергала ворсинку на пальто. Батарея позади нее испускала жар, и кожа откликалась на это тепло. Расстегнув пуговицы и распахнув пальто, она почувствовала, как пламенеют щеки.

Ричард положил руку на колено.

― Как прошел твой ужин?

Китти поерзала на стуле и вздохнула.

― Отлично. Не считая того факта, что я чувствовала себя невидимой.

― Мне жаль. Но почему ты чувствовала себя невидимой?

Она начала ковырять кожу вокруг ногтей.

― Потому что все те люди, которых я уважаю, словно бы меня не замечали. Они всегда смотрели на меня, прекращая разговор, чтобы меня послушать. Я не знаю, когда это началось, но прошлым вечером все было иначе. Они смотрели на тех, кто моложе и привлекательней меня, на тех, у кого вся жизнь впереди. Словно бы во мне погас свет, и они просто меня не видели.

Кончиком пальца она нарисовала круг на своих брюках, потом еще и еще.

Ричард помедлил немного, ожидая, что она продолжит.

― Возможно, тебе это только кажется. Может быть, они все еще видят в тебе этот свет.

Китти взглянула на часы. Похоже, их стрелки постепенно останавливались.

― Когда я ушла, одна, то чувствовала, словно покидаю свои собственные похороны. Я знала, что никто из них на самом деле не будет по мне скучать. Для тебя все иначе, Ричард. То, что есть у тебя, ты заслуженно заработал. Испытал настоящую любовь, добился в жизни того, что нужно. Твое сокровище ― это семья. Работа для тебя на втором месте.

― Опасно сравнивать себя с другими, Китти. Лишь мы сами знаем правду о своей жизни.

― Ну, хватит, не принижай себя. Я ― в твоем доме, и чувствую здесь счастье и довольство. Я просто говорю правду и считаю, что это комплимент. Я ревную к тому, что у тебя есть. Моя работа ― это все, что было у меня, а теперь не станет и ее.

Ричард откашлялся.

― Ты говоришь, что работа ― все, что у тебя было, но ты пошла на вечеринку, полную людей, желающих выразить тебе свою любовь и восхищение.

Китти посмотрела на него, покачав головой.

― Они были там ради самих себя.

― Думаю, ты очень жестока к себе. Ведь, может, все наоборот, и это они больше не представляют для тебя интереса и не заслуживают любви? Может, ты злишься на них за то, что они не такие, какими ты хотела бы их видеть?

― Потому что они не любят меня такой, какая я есть? Это немного избитая фраза. ― Она отвела взгляд и встала, сняла пальто и направилась к балконным дверям, за которыми виднелся маленький, прекрасно ухоженный сад.

― Нет ничего избитого в желании чувствовать себя любимой. Но если ты не покажешь им настоящую себя, как они смогут тебя полюбить? Возможно, подобная работа заставляет постоянно носить маску, которую ты боишься снять, из-за страха быть отвергнутой. И, может, ты устала притворяться. У тебя есть кто-то, с кем можно поговорить по душам, Китти? Кроме меня, я имею в виду. Подруга? Родная душа?