— Простите, что разбудила вас, мистер Крид, но мне нужно увидеть Аннабель. — Китти попыталась улыбнуться, чтобы смягчить исходящую от мужчины неприязнь.

— Это уже переходит все границы. Не понимаю подобного интереса к моей дочери от девочки намного старше ее. Но Аннабель неделю ходила в слезах. И я подозреваю, что это как-то связано с тобой.

— Пожалуйста, мне просто нужно с ней поговорить и все объяснить. — Китти почувствовала подступающие слезы и зло смахнула их.

— Уходи отсюда. И если я узнаю, что ты снова беспокоишь мою дочь, то позвоню в полицию. — Он вспыхнул от ярости, костяшки стиснутых пальцев побелели, из-под шелковой пижамы торчали тонкие лодыжки.

— Она не ваша дочь, — бросила Китти. — Вы ее украли. И она ненавидит вас за это.

И она зашагала прочь от дома, потом повернулась и взглянула на спальню Аннабель. У окна стояла юная девушка, настолько похожая на Айви, словно та сама вернулась к жизни.

Все следующие недели Китти отказывалась принимать происходящее. Она чувствовала, словно теряет разум. Прочитанные письма не давали ей покоя. Желание поквитаться с теми, кто был в ответе за смерть Айви, стало непреодолимым. У нее в мозгу часто возникали яркие сцены, преследуя днем и ночью; словно немое кино. Никаких слов, лишь образы того, как она мстит за жизнь Айви.

Визиты к матери в больницу, давно превратившиеся в ежедневную рутину, стали невыносимо мучительными. Теперь Китти боялась их с того самого момента, как утром открывала глаза. Запах смерти в коридорах, слабые улыбки медсестер, лежащая в кровати Хелена, раздувшаяся и беспомощная. Китти устала от ее сварливости, трубок, боли, бесконечно долгой смерти женщины, в конечном счете, ответственной за то, что ее бросили в обители Святой Маргарет.

Китти много раз заговаривала с ней об Эльвире. Но по кратким, сжатым ответам Хелены, по тому, как та отворачивалась и меняла тему, было ясно, что она ничуть не раскаивалась.

Китти устала быть обязанной женщине, которая о ней не заботилась.

Устала ждать, когда ее мать умрет.

Ей нужно стать свободной, чтобы сосредоточиться на главном.

Среда, 3 июля, 1968

Хелена Кэннон внезапно проснулась. В маленькой больничной палате было темно. Лишь слабый свет прикроватной лампы освещал влажную от пота подушку. Июль выдался необычайно жарким, и, хоть солнце недавно село, в комнате царила духота. Обильная влажность, скопившаяся за день, все еще висела в воздухе. Было тихо, лишь снизу, из родильного отделения, доносился слабый детский плач.

Машина для диализа, похоже, давно закончила работать. Стрелки на циферблате замерли. В тусклом свете устройство походило на робота, смотрящего на Хелену пустыми глазами. В последнее время ночная медсестра стала очень небрежной: редко появлялась, когда заканчивалась процедура, чтобы избавить Хелену от трубок и отвезти обратно в палату. Ее ночная рубашка и простыни на кровати промокли от пота; во рту же, напротив, было сухо, как во время бури в пустыне.

Хелена повернула голову к окну, и ее накрыла волна тошноты. Несмотря на постоянные просьбы его открыть, рамы по-прежнему оставались плотно закрытыми. Хотя ее постоянно осматривали, втыкали в тело иглы, канюли[45]  и катетеры [46] , ее разум, похоже, не волновал ни одного из докторов, что вели бесконечные разговоры возле ее кровати. Понимая, что и другие здесь не меньше нее нуждаются в помощи, Хелена запаслась терпением. Но постоянно остро ощущала необходимость чувствовать, что ее слышат. Иначе она просто спятит.

Хелена страшилась ежедневных визитов в комнату диализа. Когда ее день за днем приковывали к трясущейся машине, она чувствовала, как вокруг нее смыкаются стены. Вскоре все четыре сдавят ее распухшие конечности, потолок ее гроба опустится, щелкнув, закроются задвижки.

Хелена взглянула на будильник на прикроватном столике, чтобы понять, сколько спала, но циферблат был повернут в сторону. Не дотянуться, пока она подключена к машине, как и до красной кнопки вызова, на которую она нетерпеливо поглядывала. Покрывшаяся мурашками кожа и возрастающая тошнота убеждали, что она проспала больше часа, положенного между проверками кровяного давления. Либо же она слишком вымоталась, чтобы вырваться из дурмана все более мучительных снов. Ей снился Джордж, настолько реальный, что она могла коснуться его, ощутить его запах. И их прежняя жизнь: свободная от боли, больничных свиданий и бесконечных уколов, когда они были влюблены и безумно счастливы. Сны были настолько яркими, что, просыпаясь, Хелена чувствовала, будто бы снова его потеряла.

Лежа в кровати в отделении, пытаясь изгнать из утомленного сознания нахлынувшую тоску, она с болезненной ревностью наблюдала за чужими мужьями. Они появлялись, чтобы забрать поправившихся жен и уходили прочь, счастливые уже оттого, что единственный визит в больницу остался позади, и в мире вновь царил порядок.

Ей хотелось прокричать им: «Это нам с Джорджем следовало уйти. Мы должны были состариться вместе».

Он умер больше семи лет назад, но окружающие были не правы: легче не становилось. Прошедшее время означало лишь то, что друзья больше не спрашивали о Джордже, перестали упоминать о нем, из страха снова вызвать у нее слезы. Она знала, все ждут, что она будет двигаться дальше. Но куда? Время ее не исцелило, а печаль лишь медленно превратилась в ярость, живущую внутри подобно невзорвавшейся бомбе.

Хелена осмотрела комнату, отыскивая то, что могло бы помочь ей дотянуться до кнопки вызова. Взгляд упал на стоявший на тумбочке вентилятор. Его принесла Китти, чтобы охлаждать ее во время долгих сеансов диализа. Прошло всего несколько часов, но она отчаянно скучала по дочери. Если бы Китти была здесь, она бы отправилась кого-нибудь искать, раскритиковала бы медсестер и удостоверилась, что ее мать в целости и сохранности вернули обратно в отделение.

Лежа в тускло освещенной комнате, Хелена думала о Китти. В последнее время та была подавлена и постоянно спрашивала об Эльвире. Хелена настолько устала от этой темы, что при одном упоминании о девочке ей становилось плохо. Она приложила невероятные усилия, чтобы простить Джорджа, и позволить принести домой из обители Святой Маргарет даже одну из близняшек. Решение о том, кого из двоих взять, на тот момент было очевидным: у Эльвиры наблюдались проблемы с дыханием. Сам Отец Бенджамин сказал, что ей нужен специальный уход. Джордж не смог бы его обеспечить. Ему хватало забот и с одним ребенком.

— Ты когда-нибудь думала об Эльвире, пока я росла? — спросила Китти этим утром; взгляд ее застыл, как и всегда при упоминании о сестре. — Просто хочу знать, беспокоилась ли ты вообще о ней.

Комната закружилась, Хелена сглотнула поднимающуюся к горлу тошноту. В тот момент ей просто хотелось, чтобы Китти ушла. Но сейчас, когда девушки не было рядом, Хелена отчаянно желала ее вернуть.

— Медсестра, — прохрипела она.

Ей почти не давали пить, пытаясь прекратить дальнейшее накопление жидкости в ногах и легких. Разрешенные дозы воды постоянно урезались, и во рту у Хелены было так сухо, что она едва могла говорить. Однако, толку от этого практически не было. Несмотря на то, что порой она даже дышала с трудом, ноги ее продолжали распухать. Теперь они почти не двигались и выглядели какими-то чужеродными. Кожа на них истончилась и стала настолько чувствительной, что, казалось, могла разорваться от легчайшего нажатия.

Тишина звоном отдавалась в ушах. Малейшее движение вызывало сильнейший приступ тошноты. Вскоре ее начнет рвать, она не сможет остановиться, и уровень обезвоживания станет критически низким. «Спокойно, кто-нибудь скоро придет». Ее мучила жажда, очень сильная. Последнее, что она пила — маленькую чашку воды за завтраком, и после сильно потела. Теперь кожа ее зудела так, будто по ней ползали насекомые, проникая до самых костей. Но, несмотря на мучительные ощущения, дотянуться до них не было никакой возможности.