Но теперь, когда я здесь, мне очень плохо. Я тоскую и готова на что угодно, чтобы вернуться домой. Дядя Фрэнк отказался отвезти меня, так что пришлось ехать на автобусе. Мама была слишком расстроена, чтобы попрощаться. Обитель Святой Маргарет находится в отдалении от деревни, за престонской церковью. «Вот твоя остановка», ― сказал водитель, а я его даже не спрашивала. Наверное, он высаживал здесь многих девушек. И, придерживая округлившиеся животы, они неуклюже несли свои чемоданы. Когда водитель оставил меня и уехал, я его увидела. Впереди одиноко виднелся огромный викторианский монастырь. Он был окружен кирпичной стеной, а в ней ― изящная чугунная калитка с тяжелым навесным замком. Когда я подошла, то заметила висящий у входа стальной колокольчик. Я поколебалась мгновение, потом протянула руку и подергала за веревку. Колокольчик пронзительно зазвенел, распугав ворон на соседних деревьях.

Я ждала какое-то время и уже собиралась позвонить снова, но в дверях дома появилась монахиня в черном одеянии до пят и двинулась по длинной каменной дорожке ко мне. Она выглядела очень важной, руки ее были сложены впереди. Пока она безмолвно шла, ключи, висевшие у нее на поясе, громко звенели, как у тюремщика.

Наконец, она добралась до меня, и мы стояли какое-то время, глядя друг на друга. Потом я сказала, что меня зовут Айви Дженкинс, и меня прислал доктор Джейкобсон. Я держала в руке лист бумаги, но она просто взглянула на него, словно могла что-то на нем увидеть. После она открыла замок, сообщила, что ее зовут Сестра Мэри-Фрэнсис и велела следовать за ней. Враждебность в ее голосе будто разлилась в воздухе между нами.

Я протиснулась сама и протащила через калитку чемодан, потом она с шумом закрыла ее за мной и снова заперла замок. Она была не выше меня, но более худая, и двигалась быстро. Ее накрахмаленная юбка висела над тропинкой, словно под ней не было ног. Я же лишь неуклюже семенила позади, несколько раз останавливаясь, чтобы поставить чемодан. Ветви ясеней высоко над головой шелестели, словно неодобрительно шепчась друг с другом.

Наконец, мы дошли до темной деревянной входной двери, обитой черным железом. Она навевала мысли о темнице. Сестра Мэри-Фрэнсис стояла ко мне спиной, и когда я догнала ее, то услышала звяканье ключей. Потом один из них оказался в замке, повернувшись с громким щелчком. Входная дверь медленно открылась.

Одна из девушек помладше вскрикнула во сне, Айви вздрогнула. Она откинула одеяло и на цыпочках подкралась к ней. Если Сестра услышит, то всем достанется.

― Тсс-с, ― она крепко держала всхлипывающую девушку, укачивая, чтобы успокоить. ― Тсс, засыпай, тебе нужно поспать.

Айви погладила ее по мокрой от слез щеке, потом прокралась обратно к своей кровати. Сердце гулко колотилось. Подождав, пока успокоится дыхание, она снова взяла ручку.

Когда Сестра Мэри-Фрэнсис исчезла в длинном коридоре с блестящей плиткой на полу, я быстро взглянула на сводчатый потолок и пустую лестницу, над которой висела огромная надпись: «Господи Боже, да позволено будет падшим вновь обрести Тебя через силу молитв и тяжкий труд». Я поспешила догнать Сестру Мэри-Фрэнсис и прошла мимо трех или четырех девушек в коричневых робах. У некоторых были огромные животы, у других ― нет. Они, стоя на коленях, скребли безупречно чистый пол. Они не прекратили своего занятия, чтобы посмотреть на меня, не сказали ни слова.

Из огромной двери ударила волна пара, и я, пройдя мимо, заглянула внутрь и увидела прачечную. Десятки девушек стояли у раковин, протягивали простыни через катки, вешали их на сушильные рельсы. Чтобы осознать увиденное, было слишком мало времени, но меня снова поразила оглушительная тишина. Ее нарушила только Сестра Мэри-Фрэнсис, с хмурым видом ждущая меня в конце коридора.

«Поторопись, у Матушки Карлин мало времени. Можешь оставить чемодан здесь».

Я поставила его на пол рядом с дверью и, нервничая, вошла в кабинет Матушки Карлин.

Комната оказалась темной и убогой. В ней было лишь маленькое окошко. За огромным столом из красного дерева сидела свирепого вида женщина в полном облачении. Я стояла, не произнося ни слова, а она продолжала что-то писать в маленькой черной книжице. Я понимала, что лучше не нарушать молчание. Наконец, она посмотрела на меня. Заостренный подбородок, бледное лицо, крючковатый нос. Я сразу признала в ней ведьму. Позади на стене висел ее портрет. На нем она выглядела лучше, чем в реальной жизни.

Она прокашлялась, затем заговорила.

«Как тебя зовут?»

Я представилась, и она сообщила, что меня больше не будут звать Айви. Здесь я буду известна как Мэри, а наши собственные имена запрещены. Я почувствовала приступ паники и подступающие слезы, но смогла их подавить.

«У всех, кто приходит сюда, есть обязанности. Ты будешь работать в прачечной. Так же упорно, как мы. Рано вставать и проводить день с пользой. Посещать мессу и молить Господа о прощении. Понятно?».

Было трудно остаться невозмутимой, но мне удалось, и я сказала, что поняла. Она добавила, что Сестра Мэри-Фрэнсис покажет мне спальню.

Когда я вышла из кабинета, чемодана уже не было. Сестра Мэри-Фрэнсис сообщила, что он мне больше не понадобится. Я была в истерике. В нем была единственная фотография отца и одеяльце, что я связала для ребенка. Розовое, поскольку я уверена, что будет девочка. Я умоляла их его вернуть. Но появилась Матушка Карлин и начала хлестать меня ремнем, прямо там, в коридоре. Она сказала, что мне должно быть стыдно за свое поведение.

Айви закусила губу, вспомнив тот момент, когда поняла, что у нее забрали фотографию отца. Будто бы украли его последнее прикосновение, последний миг, что он провел с ней: он послал ей воздушный поцелуй от подножия лестницы, а она стояла наверху в ночной рубашке, глядя на него. Словно бы Сестра Мэри-Фрэнсис вернулась назад во времени и забрала все это. Но Айви знала, что не должна цепляться за воспоминания об отце. Ей нужен Алистер. Необходимо, чтобы он почувствовал, что в нем она видела своего спасителя, что кроме него не было надежды.

Глаза горели; ей отчаянно хотелось спать. Руки дрожали, когда она заставляла их писать, а все тело болело. Но ей нужно к утру оставить письмо под подушкой, иначе Патрисия не сможет отдать его парню-развозчику.

После я пошла за Сестрой Мэри-Фрэнсис вверх по лестнице в спальню. На лестнице было еще больше девушек, но никто не посмотрел на меня, не улыбнулся, не сказал ни слова. Сестра оставила меня в спальне и велела переодеться в робу. Комната была холодной и серой, с кроватями, как в больнице. Под окном с выцветшими шторами ― выщербленный умывальник, на стене ― колокольчик. Потом она показала мне прачечную. Приходилось работать с тяжелыми механизмами. Руки девушек покраснели от работы в холодной воде. После шести часов работы в прачечной на ужин дали водянистый суп и жесткий хлеб. За ужином не разрешали разговаривать. Нам вообще говорить не позволялось.

Монахини очень жестоки. Они бьют нас тростью или тем, что попадется под руку, если мы осмеливаемся заговорить. Одна девушка так сильно обожглась о раскаленные докрасна стальные листы, что на руке появился волдырь. Теперь он уже заражен. Сестра Мэри-Фрэнсис просто подошла и отругала ее за напрасную трату времени.

Нам разрешено лишь молиться или произносить: «Да, Сестра». Молитвы перед завтраком, месса после завтрака, молитвы перед сном. А потом ― черная пустота, пока колокол на стене не разбудит нас снова в 6 утра. Мы живем по колоколу, здесь нет ни часов, ни календарей, ни зеркал, ни ощущения времени. Никто не говорит, что будет, когда родится мой ребенок. Но я знаю, что здесь есть дети, потому что по ночам слышу, как они плачут.

Айви вздрогнула, когда маленькая ножка внезапно сильно пнула ее изнутри. Мочевой пузырь пульсировал, ей отчаянно нужно было в туалет, но по ночам вставать не позволялось. Она подумала о своем малыше, о том, что внутри нее он в тепле и безопасности. Она понятия не имела, как он появится на свет. Девочки в школе шептались, что дети выходят через пупок, но Айви не понимала, как. Все, что она знала, ― Господь решит, когда придет время и позаботится о них.