— Погоди, опять ничего не слышно, — остановил его Василий. — Может, это только нам показалось.

С правого борта, со стороны леса, кто-то застучал по броне.

— Ну, чего надо? — заорал Елень. — Не лезьте хоть, когда мины рвутся.

— Откройте! — раздался знакомый мелодичный баритон.

— Вот так так! — только и мог произнести растерявшийся Елень, но тут же поспешно бросился открывать люк. — Пан генерал шел под такой пальбой…

Командир бригады стоял на броне со своей неразлучной трубкой в руке и улыбался.

— Ничего страшного, в меня не попадет. Я хотел бы с вами потолковать, но я не один. Может, залезем в танк? Разместите еще двоих? Толстого и худого.

Генерал, несмотря на свою полноту, ловко забрался внутрь башни, а вот второму, щуплому крестьянину в пиджаке, пришлось помочь, потому что он повис в люке и никак не мог нащупать ногами опору.

— Хвала господу, — приветствовал он танкистов, не видя их из-за темноты, царившей в танке.

— Во веки веков, — вежливо ответил Густлик, включая освещение.

Теперь они увидели, что голова крестьянина тронута сединой и он, видно, не брился несколько дней. Седеющая щетина торчала на подбородке и на худой жилистой шее.

— Ой, тесно как тут у вас, — удивился он.

— В тесноте, да не в обиде. Воевать с нами собираетесь? — Елень покровительственно похлопал его по плечу.

— Ой, осторожно, пан, помаленьку — взмолился крестьянин. Затем стал рассказывать. — Когда русские пришли к нам в избу и сказали, что будут отходить, мы с женой как раз хлеб пекли. Жалко было оставлять, и мы подождали, пока допечется, а потом, как немец начал бить, мы горячие буханки в мешок покидали, моя старуха взяла корову за веревку — и давай бог ноги. Со страху ничего не соображал. А когда попали мы к нашим, я пана генерала встретил, и пан генерал приказал посадить на грузовик, который за снарядами ехал, мою старуху с коровой и отвезти за Вислу, я ей мешок с хлебом отдал. Еще сейчас чую, как спина от горячих буханок горит. Мне ее одна солдатка жиром смазала. Я бы тоже поехал за Вислу, но, раз нужно помочь, я с радостью.

Генерал, не перебивая крестьянина, раскрыл планшетку, положил ее так, чтобы свет падал на карту, и сказал:

— Хочу вас ввести в курс дела. Вот посмотрите.

Танкисты и крестьянин склонились над картой, следя за кончиком остро очиненного карандаша генерала.

— Немцы любой ценой хотят ликвидировать этот плацдарм. Они перебросили новые силы из-под Варшавы. Вчера в полдень танковая дивизия «Герман Геринг» прорвала фронт. Вот здесь, в этом месте. Гитлеровцы ворвались в лес, вбили клин между двумя советскими дивизиями, захватили деревню Студзянки, фольварк и кирпичный завод…

— Я сам из фольварка, мы там хлеб пекли, — вставил слово крестьянин.

— Затем ночью немцы произвели перегруппировку и нанесли удар в восточном направлении, через лес, — продолжал генерал, — но напоролись прямо на ваши засады и на танки первой роты. Вы их задержали, сами знаете об этом не хуже меня. С рассветом фашисты двинулись вдоль речки Радомки, захватили Ходкув, но наша вторая рота отбросила их. После полудня они двинулись от Студзянок в северном направлении. Третья рота атаковала их во фланг.

— Мы слышали, — оживился Кос. — По радио слышали.

— Они двинулись без разведки, без пехоты, у них не было времени на подготовку. На войне не всегда так, как в уставе, Тараймовича убили, Гаевского, Дацкевича, Гуславского… Я даже не обо всех еще знаю. Наши понесли большие потери, но «Геринга» все-таки остановили. Завтра утром на том берегу уже будет второй полк, и мы сможем атаковать.

Шарик, который уже давно лазил вокруг, наконец пробрался между Еленем и Косом и высунул морду над картой. Одно ухо опустил, другое насторожил и, глядя в лицо генералу, внимательно слушал.

— Я хотел сначала обрисовать вам общую обстановку. Но для вас есть особое дело. Посмотрите вот сюда. — Генерал показал на карте обозначенный красным карандашом кружок на юге за линией немецкого фронта. Отовсюду в сторону этого кружочка были направлены острые темно-синие стрелки. — Здесь дерется окруженный батальон гвардии капитана Баранова. Они бьются уже два дня, так как получили приказ не отступать ни на шаг. Теперь, когда они уже выполнили задание, нужно помочь им прорваться к своим. Еще слышно, как они ведут бой, но у них уже мало боеприпасов, связь с ними прервана. Если останутся там, все погибнут. Надо помочь. Как вы думаете?

Генерал внимательно посмотрел на лица танкистов, переводя взгляд с одного на другое. От маленькой электрической лампочки сверху падали тонкие длинные полоски теней. Янек молча кивнул, а Елень сказал:

— Так точно.

Саакашвили почесал голову и произнес одно слово:

— Ясно.

— Надо к ним пробиться, — предложил Семенов.

— Есть план, — продолжал командир бригады. — Два танка взвода управления обозначат атаку вот на этой просеке, поднимут шум, отвлекут огонь на себя. В это время вы без десанта двинетесь через лес. Немцы воюют по картам, а мы на своей земле знаем больше дорог, чем можно обозначить на карте… Теперь вам слово, пан Черешняк, только не спешите.

Крестьянин потер щетинистую щеку.

— Значит, так. Идти надо по тропинке возле трех молодых буков, что у просеки стоят, а там сразу орешник начинается. Пойдешь прямо — будет одна полянка, потом другая, третья, но третья с болотом, ее слева надо обходить, и сразу взгорок небольшой, на нем ежевики много. За взгорком лес уже кончается, а только кустики такие, песок, можжевельник. Оттуда видно сосновый бор, тот, что Эвинувом называют, и три халупы стоят в ряд у дороги. Это там…

— Повторите еще раз, — попросил генерал.

Крестьянин повторил.

— Здорово вы этот лес знаете, — похвалил Елень. — Лесником, наверно были?

— Нет, я сам из Студзянок. А лес знаю, потому что мы всегда в пущу за дровами ходим. Пан граф, стало быть, пан Замойский Станислав, царствие ему небесное, уже семнадцать годов будет, как на аэроплане разбился… Так, значит, пан граф не дозволял, а мы в лес за дровами все равно ходили. Только мы не просеками, а тропкой возле трех буков да прямо через орешник, чтоб лесничему, значит, на глаза не попадаться…

— Поручник Семенов, сейчас на моих часах семнадцать двадцать семь.

— Так точно, семнадцать двадцать семь. — Василий поднес руку к лампочке, перевел чуть-чуть минутную стрелку на своих часах.

— Сюда подойдет наш взвод противотанковых ружей, чтобы помочь гвардейцам, а вы быстро отъедете за высотку и дальше на край сто двенадцатой лесной делянки. Там на поляне вашу машину заправят, вы пополните свои боеприпасы и направитесь к трем букам, о которых только что слышали. Те два танка начнут без десяти семь. Огонь оба откроют одновременно, а вы подождете, пока эта каша как следует не заварится, и после сразу вперед! Придется вам поспешить, чтобы засветло выйти к цели, иначе если не немцы, то окруженные гвардейцы вас в темноте подобьют. Мы не можем предупредить капитана Баранова.

— Так, стало быть, если опоздаем, то подобьют? — со страхом спросил крестьянин.

— Да, пан Черешняк.

— Своих не распознают?

— Немцы, когда русский танк захватывают, тоже на нем воюют, — объяснил Елень.

В этот момент они услышали, что снаружи кто-то взобрался на броню.

— Танкисты! — раздался голос Черноусова. Ему открыли люк. — Ваши противотанковые ружья подоспели, и как раз впереди нас немцы подожгли что-то, дымит на всю просеку. Это вам на руку, не теряйте времени, пока ничего не видно. Спасибо, что помогли. До свиданья.

Все по очереди пожали ему руку. Последним попрощался со старшиной генерал. Черноусов спрыгнул на землю, остановился на бруствере окопа и приложил руку к каске, отдавая честь. И только когда зарокотал мотор танка, он опустил руку и, как всегда, пригладил усы.

Двинулись задним ходом, внимательно наблюдая через прицелы и перископы. Отходили медленно, готовые каждую минуту открыть огонь. И только когда высотка укрыла их от наблюдения со стороны противника, развернулись и пошли быстрее, уже по просеке. За ними ехал генеральский виллис с шофером и двумя автоматчиками, задевая серебристой антенной радиостанции за низкие ветки деревьев.