— Пожалуй, и для собаки можно наскрести.

Она дала овчарке каши с мясом и очень удивилась тому, что та не ест.

— Возьми, — разрешил Янек Шарику.

— Он, оказывается, не просто симпатичный пес, а и умница, — пришла в восторг Маруся.

Снова сев рядом с Янеком, она сдвинула ремешок из-под подбородка и сняла каску. Янек увидел ее коротко подстриженные цвета свежеочищенных каштанов волосы, рассыпавшиеся по лбу.

— Ну, как дела, пулеметчик? Слыхала я, хвалят тут тебя все. Меня Марусей зовут, а еще Огоньком, потому что я рыжая. А тебя?

— Янек.

— Янек? Красивое имя. — Она дотронулась пальцем до нашивок на погоне. — А это что значит?

— Капрал.

— А по-нашему?

— Младший сержант.

— Понятно. Теперь я вижу, что ты не только младший, а даже совсем еще молоденький сержант.

Григорий вздохнул и, оставив Янека с Марусей, полез в танк. Из окопа высунулся артиллерист с перевязанной рукой.

— Для девчат что новое, то и интересное. Ты чего это, Маруся, только с поляками разговариваешь?

— Я не со всеми. С одним.

— Понравился, что ли?

— Очень. — Она погладила Янека по щеке и сказала: — Ну, мне пора. До свиданья…

Девушка закинула за спину пустой термос, повесила на шею автомат и, по-мальчишески подтянув брюки, отошла. Бойцы провожали ее взглядом, когда она перебегала от дерева к дереву. Потом она спрыгнула в ход сообщения и исчезла из виду.

Не прошло и получаса, как на немецкой стороне послышался рокот танкового мотора, а вслед за этим раздались два орудийных выстрела. Снаряды пронеслись вверху и разорвались на гребне высоты.

— Ответим? — предложил Янек.

— Нет. Они хотят, чтобы мы выдали свою огневую позицию. Не забыл, что я вам вчера говорил об обороне? — напомнил Василий Косу. — Пошли к танку, а то Саакашвили будет ворчать на нас.

Еще перед обедом они сняли с себя форму и надели комбинезоны прямо на голое тело, но, несмотря на то, что все люки были открыты, внутри танка было горячо, как в печке. Шарик повертелся, вздохнул несколько раз и, опершись передними лапами на край люка механика, оглянулся на Янека: не разрешит ли тот ему удрать в лес.

— Ты, Шарик, не умничай. Раз всем в танк, значит, всем. — Кос боялся, как бы собаку не задела шальная пуля. — Ложись здесь.

Приняв дежурство от Григория, Янек сел на свое место, надел шлемофон — подарок генерала — и каждые четверть часа включал рацию. На волне бригадной радиостанции царила тишина. Решив проверить, хорошо ли настроился на волну, Янек легко тронул ручку, потом крутнул сильнее и вздрогнул от неожиданности — у самого уха раздался хриплый голос: «Ахтунг! Драй… цвай… айн… Бомбен!» — и сразу же другой по-русски: «Справа противник, иду в атаку, иду…»

Раздался свист, затем быстро застучали мелкие капельки звуков морзянки. И снова раздался голос русского: «Горит!..»

Янек не знал, откуда доходят до него эти голоса: издалека или с близкого расстояния; он не понял, кто горит: то ли говоривший, то ли один из бомбардировщиков.

— Вернись на свою волну, — приказал ему Семенов.

Янек с неохотой снова настроил приемник на волну бригады; на ней опять ничего, кроме треска, шума и попискивания, не услышал. Шарик заворчал, повертел головой и, уткнувшись лбом в колени Янека, часто задышал, высунув язык, похожий на ломтик ветчины. Тяжело было смотреть на него, потому что от этого еще больше начинала мучить жажда. Семенов приказал экономить воду, но ведь Шарик этого не знал, и объяснить ему было нелегко.

— «Береза-пять», «Береза-пять». Я — «Ока». Я — «Ока»… — Голос Лидки, дежурившей у бригадной радиостанции, был приглушен расстоянием. Она еще раз повторила: — Я — «Ока», прием, прием. — И снова наступила тишина.

С того времени, как Лидка вернула Янеку рукавицы, он видел ее несколько раз издалека и неизменно в сопровождении офицеров из штаба или хорунжего Зенека, но ни разу с ней не разговаривал. Сейчас у него уже и в помине не было рукавиц, которые она носила, потому что он отдал их вместе с другими ненужными вещами старшине штабной роты. Позывные «Береза-пять» относились не к ним, но Янек воспринял их как предупреждение. Он протер глаза тыльной стороной ладони, смахнул со лба капли пота, поудобнее уселся на сиденье.

Тишина в эфире длилась еще несколько минут, затем снова послышался писк и треск. Отозвался мужской голос, но слов нельзя было разобрать. Кто-то кого-то вызывал. Янек слегка повернул ручку и услышал:

— Я — «Береза-один», внимание…

— Слышу, «Береза-три»… «Береза-два» слышит.

— Я — «Береза-один», от левого вперед… Левый, быстрей… Перед тобой…

— Вижу… Готов.

— Механик, спокойнее… Огонь! Готов.

— «Береза-два», попал.

— Притормози, заряжай подкалиберным.

— Два горят.

— Третий готов.

— Попадание в гусеницу, горят баки!

— С машины.

— Заряжай, заряжай… О черт!

— Я — «Ока», я — «Ока». «Береза-пять», слышишь…

Голоса стихли, ушли куда-то дальше, и вдруг отчетливо прозвучало:

— Огурцы на грядке, у края леса, вправо пять от трубы…

Кто-то застучал по броне и крикнул:

— Ребята, воды хотите?

Над люком показалось лицо Черноусова. Обеими руками он протянул каску, до краев наполненную водой.

Василий поблагодарил старшину и взял у него каску. Передавая ее друг другу, все по очереди пили по пяти глотков, а другие считали — чтобы было по справедливости. Вода была теплая, с болотным привкусом, который долго потом оставался во рту. Остатки воды отдали Шарику, который быстро выхлебал ее, ворча от удовольствия.

— Василий, ты слышал?

— Слышал. «Береза» — это третья рота.

— Они бой вели. Что с ними стало?

— Неизвестно, но, думаю, жарко было.

— У нас тишина. Может, там мы были бы нужней.

— Может быть.

Как бы в ответ на это замечание о тишине они услышали звук, похожий на скрежет огромных старых часов, с заржавевшими колесиками и пружинами, не заводимых много лет. Елень, сидевший на ящиках со снарядами, вскочил и быстро захлопнул все люки. И вовремя: в следующее мгновение один за другим загремели взрывы.

— Это химический миномет, небельверфер по-ихнему, — пояснил Густлик. — Знаю я этого черта, разглядывал его поблизости. У него шесть стволов. Вместе соединены. А как начнет лупить, так уж лупит вовсю.

Залп, ударивший впереди, был только сигналом. Теперь немецкие минометы начали лаять, как собаки в деревне на проезжающую по улице машину. Они лаяли то слева, то справа, будто распаляя друг друга, а огонь их, видимо корректируемый наблюдателем, искал окопы в лесу и неуклонно приближался.

Осколки, сначала редкие, теперь часто клевали по броне, стукались со звоном и отлетали, гудя, как шмели.

Запахло землей и пылью. Вдруг весь танк встряхнуло. В уши ударила волна грохота.

— А вот и нам попало, — нарушил молчание Саакашвили и добавил одну из немногих выученных им польских фраз: — Нех их холера…

— Ничего, — спокойно произнес Василий. — Это не самое страшное. У нашего коня крепкая шкура.

— Я выйду посмотрю, — забеспокоился механик. — Кажется, по жалюзи мотора ударило.

— У тебя они закрыты?

— Да.

— Тогда подожди, пока не кончат.

— Добрый конь, — повторил Янек. — Надо бы наш танк как-нибудь назвать.

— Может, Гнедым? — предложил Елень. — У моего старика был Гнедой, не крупный, но добрый, выносливый…

— Ну нет… Гнедой к танку не подходит, — запротестовал Кос.

— У Александра Македонского коня звали Буцефал, — улыбнувшись, заговорил Василий, — а у рыцаря Роланда во время битвы в Ронсевальском ущелье был Вейлантиф, быстрый аргамак…

— Вот и нам надо назвать наш танк как-нибудь возвышенно или как человека.

— Уж ты бы точно назвал его или Лидкой или Марусей, — съязвил Елень.

— Тише, — перебил его Василий. — Хватит разговаривать, послушайте.

Мины рвались реже и намного левее. В паузах между разрывами все услышали негромкий рокот.

— Это не танк, — с уверенностью заявил Елень.