— …То только тебя, — тем же тоном продолжил Черноусов, который в это время сворачивал цигарку, доставая щепотью махорку из плоской завинчивающейся коробки из апельсинового дерева. — Елень и Саакашвили не то чтобы плохие солдаты, но с рядовым Черешняком их, конечно, нельзя сравнить…

Томаш внимательно смотрел на старшину, решая, серьезно говорит усач или с насмешкой. Вверху пролетела мина и взорвалась где-то вдали. Несколько разведчиков прыснули со смеху.

— Служишь мало, а рассказываешь, как старый солдат, — добавил Черноусов.

Только теперь Черешняк сообразил, что старшина посмеивается над ним, и поспешил объяснить:

— Нет. Но всегда всю самую тяжелую работу мне приходилось делать. Так было дома, так и сейчас, в армии.

— Орден получишь.

— Медаль уже обещали.

— За что?

— А мы по ошибке в склад боеприпасов попали…

Все веселее и громче смеялись разведчики. Шарику это не понравилось, и он, приподняв лежащую на коленях у Маруси морду, залаял.

— Обещали, да не дали. Пока только конфеты получил от сержанта Коса. — Томаш достал из кармана коробку. — Наверно, растаяли.

— Это я ему дала, — улыбнулась Маруся.

— Есть можно, — сказал Черноусов. Он начал раскалывать ножом загустевшую массу. Ломал ее на куски в угощал сидевших поблизости разведчиков.

— Если бы у меня была такая коробка с закручивающейся крышкой, как у товарища старшины, то они бы не слиплись.

— Такая? — с усмешкой спросил Черноусой и, пересыпав махорку в кожаный мешочек, подал ему. — Бери. Вижу, хорошим солдатом будешь.

Подошли два пехотинца. Один нес термос, другой в вещмешке хлеб и пачку сахара. Их привел толстощекий старшина роты.

— Здорово, союзники, — приветливо сказал он разведчикам и, козырнув, представился: — Сержант Константин Шавелло. Через два «л».

— Старшина Черноусов, милости просим, — приветствовал его русский.

— Раз вы попали в наш полк да еще языка нам привели, — сказал Шавелло, — такого не должно случиться, чтобы вы ушли, не поев.

Поднялся шум, все задвигались, звякнули котелки. Первую порцию передали Черноусову, а затем Марусе и Томашу. Сержант пожал старшине руку, со старомодной галантностью чмокнул в руку застеснявшуюся санитарку и, узнав Черешняка, раскрыл объятия.

— Матка боска Остробрамска! А что же ты, гармонист, здесь делаешь? Мы думали, что вы уже до Щецина, до самого моря на танке добрались. А где же друзья?

— За линией фронта.

— А гармонь?

— Тоже там осталась.

— Подожди, подожди… Юзеф! — крикнул он, обращаясь к одному из солдат. — Давай к нашим! Чтобы одна нога здесь, а другая там. Неси гармонь! Ну и встреча…

В это время из-за стены появился хорунжий из военной комендатуры и позвал:

— Рядовой Черешняк!

— Здесь, — отозвался Томаш.

Тот подошел, остановился и стал ждать, пока солдат встанет.

— Следует отвечать: «Есть!» Я пришел сообщить вам, что дело частично выяснено. Я связался со штабом армии и установил, что подозреваемый, которого вчера арестовали, действительно сержант Кос и что вы тоже состоите в составе экипажа танка за номером «сто два».

— Это для меня не новость, — кивнул головой Томаш. — Это для вас новость, гражданин хорунжий.

— Не старайтесь острить. До конца действий под Ритценом мне приказано наблюдать за вами.

— Пожалуйста, — пригласила Маруся хорунжего в завтраку и рукой сжала морду Шарика, который хотел залаять. — Нам будет приятно.

— Благодарю, — с неохотой ответил офицер.

Улыбка девушки решила дело. Хорунжий сел, взял котелок и начал есть, поглядывая на окружающие его улыбающиеся лица. Только Шарик зарычал, оскалив зубы. С чувством выполненного долга он по знаку Огонька замолк и подставил лоб, чтобы она погладила.

Со стороны фронта доносился перестук пулеметов. Как это обычно бывает во время еды, деловито позвякивали ложки. Молчание угнетало хорунжего, и он решил напомнить:

— Мы уже раньше встречались. Пес узнал меня, а вы нет.

— Ошибаетесь, товарищ лейтенант. Мы тоже узнали, — возразил Черноусов.

— И пригласили?

— Пес, даже самый умный, глупее человека. Кто его хоть раз обидит, на того он и ворчит. А мы знаем, что вы не со зла… Просто по молодости…

— Такая служба…

— Нет, не служба… Если позволите сказать старому солдату, у вас другое — неправильный подход к человеку.

— Ну да, а вы, конечно, знаете, какой нужен подход к человеку, — усмехнулся офицер. — Может, научите?

— Поживешь — сам узнаешь, — усмехнулся Черноусов, кивая головой. — Сколько может быть шпионов? Один на десять тысяч честных людей, а может, и на сто тысяч. Поэтому каждого встречного не стоит хватать. Упаришься, прежде чем поймаешь, кого нужно.

— Благодарю за угощение и науку. — Хорунжий со злостью отставил котелок и поднялся. — Я свое дело и сам знаю.

— Вот и гармонь принесли, — вмешался в разговор сержант Шавелло, которому очень не нравился назревавший международный конфликт. — Разрешите, гражданин хорунжий, разрешите, пани, разрешите, товарищ старшина, — обращался он к ним по очереди, соблюдая субординацию и в то же время выражая уважение к прекрасному полу; правой рукой он показал на рядового: — Сын брата, который от рук фашистов принял мученическую смерть.

— Рядовой Юзеф Шавелло, — вытянулся парень, успев отдать гармонь Черешняку.

— Пожалуйста, садитесь. Послушайте с нами, — пригласила Маруся.

Томаш пробежал пальцами по клавишам. Сержант Шавелло неизвестно с какой целью надел очки в проволочной оправе и попросил:

— Давай что-нибудь хорошее.

На металлических уголках гармони блеснуло восходящее солнце, и полилась мелодия…

Бой за шлюз разгорался, как подожженная мокрая еловая ветка — после четырех стремительных атак, ожесточенность которых нарастала с каждым разом, наступила пауза. Около леса дымились остатки автомашины — зажигательная пуля попала в бак с бензином.

Кос лежал навзничь и, опираясь на мешки с песком, смотрел сквозь голые стропила на небо, а кончиками пальцев правой руки, как слепой, ощупывал все утолщения и углубления на затворе снайперской винтовки, которую принес Густлик. Он делал это с нежностью человека, которого война заставила полюбить оружие.

В воздухе висела тишина, и только со стороны фронта доносился перестук пулемета. Янек глубоко вздохнул, поправил кирпич, положенный под голову вместо подушки, и оглянулся на Густлика, который кончил завтракать и вытирал кусочком хлеба остатки жира в котелке.

— Такая же винтовка была у сибиряка под Студзянками.

— Лучше. Это же новая, — с гордостью сказал Елень, похлопывая винтовку по прикладу, и, погладив рукой по животу, добавил: — Не люблю драться на пустое брюхо. Теперь пусть начинают.

— Пусть. Даже танки сумеем задержать на минных полях. Но было бы лучше, если бы они сами задержались, пока наши не дадут сигнал.

— Думаешь, он дошел? — спросил Саакашвили, который с биноклем сидел у амбразуры и наблюдал за полем.

— У него был шанс. Небольшой, но все же был.

— Поверят ему?

— Конечно. — Густлик махнул рукой. — На него только глянут — и поймут, что он ничего не выдумал.

— Поверят, — подтвердил Кос и посмотрел на небо. — Солнце всходит. Или наши, или немцы — кто-то должен начинать…

Как бы в ответ откуда-то из-за горизонта ухнули минометы, в воздухе медленно просвистели мины и, пролетев над зданием, разорвались во дворе.

— Этими горшками они стену не прошибут, — пробормотал Густлик, пригнувшись рядом с Янеком. — Разве только обмануть нас хотят…

Опять разорвались две мины, и осколки застучали по крыше. Григорий, сидевший под стеной, выглянул через амбразуру и доложил:

— Там за «Рыжим» устанавливают орудие.

Он дал короткую очередь и отскочил, пригибаясь. Янек взял у него бинокль и во время очередной паузы между разрывами проверил слова грузина.

— Зажигай!

— Что? — поразился Григорий.