Женятся у вас солдаты, Каждый дивчину сосватал.
Третьей в ряду тарахтела высокими колесами бричка, взятая у пана старшего лесничего. По обе стороны гарцевал верхом почетный эскорт, и среди наездников выделялся черной кожаной курткой старший сержант Саакашвили, зеленой одеждой — капрал Черешняк, сжимавший в руке шапку. На его груди позванивали медали. Рядом бежал Шарик и весело лаял.
На бричке сидела Гонората в белом платье, в развевающейся на ветру фате, Маруся — в польской форме и с цветком в волосах, а напротив — Янек и Густлик. Правил Вихура — счастливая улыбка играла на его лице. Они ехали, подставив лицо солнцу и ветру, обнявшись и прижавшись друг к другу. Может быть, сейчас они немного боялись этой быстрой езды, потому что кучер у них был непрофессиональный.
Повозки одна за другой свернули на боковую дорогу, на полном ходу влетели в воду и, перескочив по камням реку, приостановились на дороге, круто поднимающейся вверх. Первая повозка уже стояла около забора, окружавшего большой деревянный дом, белевший в саду.
Слезли на землю музыканты, настроили инструменты. Сошли с повозок гости. Те, что приехали позже, теперь приветствовали друг друга.
— Я думал, что не приедешь, — сказал генерал, протягивая Станиславу Косу руки.
— Прямо с поезда. Трое суток из Щецина вместе с Лажевским едем.
— Так ты, Даниель, не в Варшаве?
— Границу, гражданин генерал, охраняю. А демобилизуюсь — буду вместе с Янеком поступать в технический. Выучимся — суда будем строить. Море есть, и флот очень нужен будет.
— Ты, кажется, секретарем остался? — спросил генерал Веста.
— Нет, но почти.
— Меня, пан генерал, секретарем выбрали, — сказал отец Томаша.
— В гмине?47 — спросил командир.
— Не в гмине. Партийным секретарем.
— Не знал я, Черешняк, что вы способный политик, — искренне удивился генерал.
— Да какой там политик, я делегат Крайовой Рады. Это когда мы землю пани помещицы делили, крестьяне сказали, что, если б меня выбрать секретарем нашей организации — Крестьянской партии, я уж наверняка землю их никому не отдам, — объяснил старый Черешняк, бросая взгляды в ту сторону, где белели фаты невест.
Обе молодые пары еще стояли у брички, а подружки в это время поправляли наряды невест.
Чуть в стороне с грустной улыбкой на них смотрел Зубрык, в гражданском костюме, с черной бабочкой под белым воротничком.
— Здравствуйте, — приветствовал его Константин Шавелло. — Вы что, пан хорунжий, уже не хорунжий?
— Меня уволили за то, что в Берлин с вами убежал, — признался фельдшер и показал на лацкан: — Медаль дали, но уволили в запас.
— А где вы теперь, пан хорунжий, работаете?
— В том же госпитале.
— Пан Зубрык, а кто же там, извините за выражение, подштанники на складе считает, а? Прежняя знакомая?
— Да.
— Вот если бы вы мне, пан, дали адресок записать… Понимаете, сын женился на начальнице почты, а я сам как барсук, хотя годы еще не старые.
— Привет, — крикнул, подходя, Вихура. — Как там мой бензин?
— С каждой получки на него откладываю.
— Как только демобилизуюсь, сразу фирму импорт — экспорт организую.
— Пан плютоновый, а может, мы с вами сыграем тут в очко под шумок? Отыграться хочется… — предложил Зубрык.
Вихура схватил фельдшера под локоть, отвел в сторону и тихо объяснил:
— Не стоит, пан Станислав, жена не позволяет.
— А которая же это пани? — спросил бывший хорунжий.
— Вон тех двух одинаковых видите? — спросил Франек. — Одна из них командир над обоими Шавелло, а другая — надо мной.
— О, у вас может быть четверо близнецов, — со знанием дела заявил Зубрык и, заметив внезапную бледность на лице Вихуры, быстро добавил:
— Речь идет о двух парах близнецов. Это явление, пан плютоновый, как цвет глаз или волос, наследственное…
К молодым подошел дружка в гуральском наряде и предупредил:
— Как музыка заиграет, так сразу же идите.
Дружки бросили сигареты, растоптали окурки. Рядом с ними шел Григорий, внимательно посматривая по сторонам. Под сливой, усыпанной плодами, он увидел Лидку. Подошел к ней сзади, сорвал несколько слив и, положив одну в рот, протянул остальные на открытой ладони.
— Хочешь? Присматривался я к подружкам невест — все красивые, а сердце молчит. Не бьется быстрее.
Удивленный, что девушка не оборачивается и не отвечает, он обошел вокруг и заглянул ей в лицо.
— Что с тобой? — Он заметил в ее глазах слезы. — Скажи кто, так я его… Ну скажи, — сжал он зубы и подтянул рукава.
— Шутить все могут, а чтобы как Янек и Маруся…
— Лидка, стоит тебе только захотеть, и каждый…
— Каждый?
— Конечно.
— А ты?
— Я?
Все оказалось так ясно и просто. И как Григорию раньше это в голову не приходило! Сердце у него забилось сильнее, но вдруг в него вкралось сомнение.
— Ты же в Грузию не поедешь.
— Поеду, Гжесь, если хочешь. — Она подняла на него глаза, сиявшие радостью.
В этот момент загремел барабан, запела скрипка, заиграл триумфальный марш.
Молодые шли через сад, полный зрелых, сочных плодов, мимо столов, ломящихся от различных яств, по зеленой траве, усеянной солнечными зайчиками. За молодыми двинулись подружки и дружки — и среди них генерал, подпоручник Лажевский, Томаш Черешняк и Константин Шавелло; Шарик, важно переставляя лапы, шагал рядом.
Около дома стояли родители Гонораты. Мать на подносе, накрытом вышитым полотенцем, держала хлеб и соль. Тут же стояли родители Густлика, отец Янека в старшина Черноусов, похудевший после госпиталя и опирающийся на палку.
Молодые низко поклонились родителям, выслушали их благословение. Оркестр заиграл что-то торжественное.
Потом музыканты перестали играть.
— Гости дорогие, просим к столу. Как говорится, чем богаты, тем и рады…
— Люди, люди! — кричал седой высокий мужчина, несший большой фотоаппарат на штативе. — Сначала фотографию надо сделать, потому что потом не то получится…
— Фотографироваться… Правильно. Только побыстрее, — раздались голоса.
Извиняясь взаимно и приглашая друг друга, гости плотнее становились у стены, на ступеньках, на веранде. Впереди — дети, а в первом ряду молодые парни присаживались на колени или ложились на траву; в общем, все делалось как всегда при таком групповом фотографировании.
— Старшина! — крикнула Маруся. — Идите сюда поближе, вы здесь мой отец.
— Хорошо, дочка, — прихрамывая, подошел поближе усатый старшина. — Вот, после войны хромым остался.
— На снимке не будет заметно, — ободрил его Янек.
Григорий, держа за руку Лидку, старался втиснуться в самую середину группы.
— Ты куда? — придержал его Кос.
— Неженатые — в сторону, — заворчал Густлик.
— Да я чтобы два раза не фотографироваться! — объяснил Саакашвили.
— Завтра свадьба.
— Чтоб у моей машины камера лопнула! — крикнул лежащий у их ног Вихура. — Чья свадьба?
— Наша, — ответила ему Лидка и показала кончим языка.
— И-и-и! — запищали от радости сестры-близнецы, одна из которых уже была Юзека Шавелло, а другая — Вихуры.
— Вот видишь, Юзек, какой конфуз, — сказал Константин, — а мы только две люльки в подарок привезли.
— Внимание, снимаю! — крикнул фотограф.
Он снял крышку с объектива, сделал ею магическое движение и возвратил на место.
— Уже? — спросил кто-то сбоку.
— Погодите, еще раз.
Он сменил кассету, накрыл голову черным платком и, подняв штатив, сделал несколько шагов вперед.
— Минуточку.
Это был как раз тот второй снимок, на котором вышли Густлик с Гоноратой, Янек с Марусей и Григорий с Лидкой, внизу — лежавшие на траве Томаш и Вихура, а посередине — веселый Шарик.
