— Больно, — прошептала она, открывая глаза. — Это ты, Янек? Хорошо, что он в тебя не попал.

— Зачем ты выбежала?

— Я знала, что он стреляет. Убил бы тебя. Жалко такого младшего сержанта. Как это по-польски? Капрал?.. — прерывисто и с трудом дыша говорила она. — Как ты меня вынес?

— Лучше не разговаривай. Наверное, легкое прострелено, — он прижал палец к губам. — Сейчас понесу тебя дальше, поищем перевязочный пункт.

Из кустов выскочил Шарик с небольшим куском ткани в зубах. Он сел на задние лапы и, царапая когтями по сапогу Коса, поднял морду вверх. Янек взял у него из зубов бело-голубую повязку, на которой готическими буквами было напечатано: «Герман Геринг».

Маруся лежала на траве и молча наблюдала за всем этим. Только когда Янек повернулся к собаке, она увидела: за спиной у него висит снайперская винтовка.

— Ты его снял?

Янек кивнул головой.

— Вдвоем — я и Шарик. Если бы не он… Да ты не разговаривай, молчи.

Он нагнулся, поднял ее. Правую руку она осторожно прижала к себе, а левой обняла его за шею. Через ткань комбинезона, пахнущую машинным маслом, она слышала, как бьется его сердце.

— Куда несешь, далеко?

— Пока сил хватит.

Из зарослей кустарника он вышел на лесную дорогу и остановился перевести дыхание. Ему повезло: со стороны передовой послышался шум мотора и вскоре из-за поворота выскочил грузовик студебеккер. Машина резко затормозила около Янека, подняв клубы густой пыли. Из окна кабины выглянул Вихура, «король казахстанских дорог».

— Кос, ты что тут делаешь?

— Девушка ранена, снайпер в нее стрелял.

— Давай ее в кабину. Заходи с той стороны.

Вихура открыл дверцу, и Янек, взобравшись на ступеньку, осторожно опустил Марусю на сиденье, положив ее голову на колени шоферу.

— Побыстрее отвези ее в госпиталь.

— Ясно, отвезу, но только с одним условием. Скажи мне наконец, что там было в Сельцах, когда ты отремонтировал машину.

— Не валяй дурака. Заткнул шарфом выхлопную трубу.

— А потом?

— А потом собака его вытащила.

— Черт возьми, ловкий фокус. Ну поеду дальше, опять за снарядами лечу.

Девушка прислушивалась к разговору на чужом языке. Она лежала, подогнув ноги, и несмело улыбалась Косу.

— Дай мне свою полевую почту.

Он поспешно нацарапал на листке бумаги свой адрес и сунул ей в карман брюк.

— Поезжайте же, надо спешить.

— Я тебе напишу. Ты ответишь?

Он кивнул головой, пожал ее руку и, соскочив с подножки, захлопнул дверцу.

Студебеккер двинулся медленно, осторожно объезжая выбоины. Янек еще несколько минут смотрел на тучу пыли, которая тянулась за ним, и подумал: «Надо бы написать Ефиму Семенычу, уже, наверно, два месяца, как последнее письмо отправил».

Он стоял на краю дороги и, глядя вслед грузовику, радовался не тому, что сам уцелел, а тому, что спас девушку и что она ему, возможно, напишет. Солдат на фронте, у которого нет дома и который не получает писем, беднее других. В каждом солдате живет потребность в теплом слове, тоска по человеку, о котором можно было бы думать в трудные минуты.

Только сейчас Янек почувствовал, как устал, и опустился на землю. Чтобы как-то оправдать свое бездействие, он начал вырезать на прикладе винтовки новую зарубку, похожую на предыдущие. Пересчитал их, дотрагиваясь до каждой пальцем. Всего их теперь было десять. Послюнявил большой палец, опустил его в пыль и замазал последнюю зарубку, чтобы она не выглядела такой свежей и не отличалась от других.

Шарик лежал рядом, открыв пасть, тяжело дышал и с интересом наблюдал, что делает хозяин. Он несказанно обрадовался, когда Янек отложил в сторону винтовку и расцеловал его кудлатую морду.

Потом они наконец собрались. Янек забросил за спину вещмешок с радиостанцией, и быстрым шагом, без всяких приключений оба добрались до своего танка, стоявшего в лесу в окопе.

— Тебя только за смертью посылать, — проворчал Саакашвили. — У нас уже все готово, танк как новый. Монтируй скорее свой ящик.

Густлик и Василий сидели в стороне, шагах в двух, прислонившись спиной к стволу дерева. Янек только сейчас рассмотрел, как они изменились за полдня, пока он их не видел. Они стали совсем другими людьми, не похожими на тех, которых он знал еще два дня назад. И не в том дело, что глаза у них покраснели от пыли и огня, сами они похудели и осунулись. Ему трудно было объяснить, в чем заключалась эта перемена. Может быть, появились какие-то новые, мелкие, почти невидимые, но тем не менее красноречивые морщинки. Жизнь оставляет свой след на лицах. А война делает это особенно острым резцом. Каждый день сражения равняется, пожалуй, многим неделям и даже месяцам мирной жизни.

Янек через люк механика забрался в машину, сел на свое место и начал укреплять радиостанцию, а Григорий, заглядывая внутрь, болтал:

— Знаешь, здесь недалеко от нас снайпер стрелял. Даже автоматчики туда пошли. Искали, искали, да так и не обнаружили. Потом кто-то ему все-таки врезал, и он, как дохлая ворона, с дерева свалился. Принес бы свою рацию побыстрей, успел бы туда. Попробовал бы свою «трубку», что сибиряк подарил. А то так без пользы таскаешь туда-сюда.

— Какую «трубку»? — спросил Янек, улыбаясь про себя.

Он прекрасно знал, что именно так называют солдаты снайперские винтовки из-за оптического прицела. Его забавляло, что Григорий ни о чем не знает.

Саакашвили не успел ответить. Подошел Семенов и, просунув в танк приклад снайперской винтовки, спросил:

— Янек, так это ты?

Кос достал из кармана бело-голубую повязку и протянул ее Василию. Елень, который вместе с поручником подошел к танку и сейчас тоже заглядывал внутрь, свистнул как бы в подтверждение.

— Ну иди же сюда, — протянул руку Василий. — Иди же, нагнись. — Он схватил руками голову Янека и поцеловал его.

— Очень просто, — начал объяснять Янек. — Шарик его выследил. Побежал к дереву, где он сидел, и залаял.

— Так это двойной триумф. А почему ты не в настроении?

— Снайпер Марусю ранил. Помните, ту санитарку, Огоньком ее называют? Вихура повез ее в госпиталь.

— Что ты говоришь! — огорчился Густлик. — Тяжело ранена?

— Тяжело.

— Выздоровеет. Ведь ее сразу повезли, доктора вылечат.

У Янека вдруг навернулись слезы на глаза. Увидев это, три приятеля отошли и начали искать Шарика, чтобы выразить ему свою благодарность. Кос вытер тыльной стороной руки слезы. Закончив монтаж радиостанции, он установил связь с бригадой и, объяснив, что это только проверка, вылез из танка.

— В порядке? — спросил Елень.

— Работает. Сами знаете, рация всегда в порядке, когда ее проверяешь. А вот когда связь нужно установить — подводит.

Василий сидел на борту танка и, запрокинув голову, смотрел в небо сквозь ветки деревьев.

— Изменится погода? — спросил его Янек.

— Нет, жара сохранится. Да я не тучи ищу, а думаю о том, о чем мы с вами уже говорили: о названии.

— Раз не хотите, чтобы назывался Гнедой, так я на эти ваши Буцефалы тоже не согласен, — заявил Елень.

— И правильно, — подтвердил Василий. — У нас в моторе лошадей целый табун. Потом танк — это куда больше, чем конь, что-то гораздо более близкое. Это как человек, как товарищ… Назовем его Рыжий.

— Это почему? — возмутился Елень. — Гнедой не хотите, а Рыжий — хорошо?

— Я тебе объясню, — подмигнул ему Григорий. — Присмотрись: весь танк от огня порыжел, стал каштанового цвета. Марусей он не может называться, он ведь не девушка. Так что Рыжий в самый раз.

Густлик посмотрел на Янека и хлопнул себя по лбу.

— Ясно, теперь все понял. Раз в честь той славной девушки, пусть так и будет. Согласен.

Вечером пришел связной из роты автоматчиков и в темноте провел их танк на новую позицию.

Теперь они располагались в окопе, укрытом под высокими деревьями. Перед танком тянулась густая поросль низких, по грудь, молодых сосенок. В роще были позиции стрелковых подразделений.