Шарик был, очевидно, такого же мнения, потому что подошел, радостно тявкнул и длинным языком, похожим на ломтик свежей ветчины, лизнул девушку в щеку.

Прошло еще около получаса, прежде чем они были готовы. Саакашвили собрал в кузов инструменты, торопливо вытер руки паклей, сел за руль.

— Помоемся там, во дворце. Вот был бы позор, если бы они нас догнали. Я так боялся…

Они свернули с шоссе и, не снижая скорости, помчались по высохшим глинистым ухабам. Из леса выехали прямо на главную улицу и поехали по ней, поднимая за собой огромное облако пепельной пыли вместе с куриными перьями. Жители деревушки ушли в спешке, оставив открытыми ворота и двери в домах. В некоторых окнах рамы болтались на одной петле. Промелькнула одичавшая курица.

Впереди, на небольшом возвышении, увидели они кирпичную ограду, ажурные чугунные ворота, а в глубине — дворец. Сквозь шум мотора был слышен надрывный рев коровы, забытой в хлеву, но Лидка ни на что не обращала внимания:

— …Мы были в госпитале, бригада сражалась под Яблонной, и я попросила, чтобы разрешили, потому что сердце разрывалось…

Томаш застучал кулаком по крыше кабины и, наклонившись, заглянул слева в окошко.

— Пан сержант, остановитесь. Тут скотина недоеная страдает. Я соскочу, молоко пригодится на ужин.

— Хорошо, только побыстрее. — Григорий затормозил. — Мы должны все приготовить для встречи остальных, а времени в обрез.

Едва Томаш с Шариком соскочили на землю, Саакашвили газанул, в облаке пыли проехал оставшуюся часть деревушки, подкатил к воротам и ударил по ним бампером.

— Посигналь, — посоветовала Лидка.

— Здесь никого нет, — заверил он ее, со скрежетом включая задний ход.

— Подожди, я открою.

— Зачем? — пыжился Григорий за рулем. — Я их сейчас сам… по-танкистски.

Машина второй раз ударила по воротам, сорвала засов и вкатилась на большой двор, поросший травой между камнями мостовой.

— Эй, есть здесь кто? — крикнул Григорий, выходя из кабины.

И так он был уверен, что здесь никого нет, что отступил на шаг и схватился за кобуру пистолета, когда без скрипа распахнулись главные двери дворца и из них вышел черный кот, а за ним двое немцев, мужчина и женщина. Он — в поношенном пиджаке, она — в черном платье. Оба высокого роста, с угрюмыми и испуганными лицами. Поклонились и пригласили войти:

— Битте, битте.

— Пошли, Лидка. Смотри, наши во дворце!

Через открытые двери в глубине был виден солдат в польском мундире, отдающий честь.

— Привет. — Григорий поднес руку к надетому набекрень шлему. — Посмотрим, какие удобства нас здесь ожидают.

Он одернул мундир и, поднимаясь по ступенькам, пригладил усы. В дверях он пропустил вперед Лидку. Немка покорно ждала, когда сержант войдет, и даже отступила на полшага.

Кот, щуря желтые глаза, косился на чужих, фыркал и дыбил шерсть.

Соскочив с грузовика, Томаш широким шагом направился к хлеву, но, взглянув на собаку, остановился перед крыльцом кирпичного дома и, перекинув автомат на грудь, заглянул в сени.

— Подожди еще немного, — пробормотал он, адресуясь к мычащей корове.

Томаш вошел в дом, остановился в дверях, огляделся, стараясь сориентироваться в том беспорядке, который оставили после себя бежавшие жители, а потом солдаты, прошедшие здесь: ящики комода и дверцы шкафа открыты, одежда разбросана по полу, фаянсовая ваза разбита. На стене криво висит портрет Гитлера с разбитым стеклом и виден след очереди, выпущенной в него.

Черешняк равнодушно смотрел на все это, но вдруг его заинтересовал садовый нож: он открыл изогнутое серпом лезвие, попробовал его сначала пальцем, потом на пряди своих волос и, убедившись, что нож режет, как бритва, спрятал его в карман. Больше здесь ничего интересного не было, поэтому, захватив на кухне эмалированное ведро, он направился наискось через двор.

В хлеву его встретил взгляд темных коровьих глаз, подернутых пеленой боли. Томаш нашел маленькую скамеечку, сел около пятнистого брюха и начал доить. Позвякивала цепь, животное оглядывалось и с благодарностью мычало. Шарик стоял рядом, облизывался и наконец тихо взвизгнул.

— Где миска? — спросил Томаш.

Пес выбежал. В тишине журчали белые струйки молока, сбегая в почти полное ведро. Вернулся Шарик, неся в зубах большую кастрюлю. Томаш налил ему доверху, а потом с улыбкой смотрел, как лакает молоко истомленный жаждой пес. Корова старалась дотянуться языком до руки своего спасителя, который подбрасывал ей в ясли сено.

— Я к тебе потом еще приду, — пообещал Томаш, потрепав корову по белому подгрудку, по лбу, меченному черными пятнами, и озабоченно дотронулся до ее сломанного рога.

Взяв ведро, он свистнул собаку и пошел в сторону дворца, но не по шоссе, а между домами, более короткой дорогой. Довольный, он напевал себе под нос маршевую песенку.

Томаш вышел из-за угла и внезапно остановился, прижавшись спиной к стене дома.

Через открытые ворота он увидел, как два немца в штатском вносят в сарай Григория и Лидку со связанными за спиной руками. Томаш было схватился за автомат, но, взглянув на темные, молчаливые окна дворца, замер в неподвижности. Здесь могли быть еще немцы, и к тому же вооруженные. С сожалением подумал он об отданных четырех гранатах, а вспомнив о найденном парашюте, еще сильнее прижался к стене.

Тем временем те двое вышли и начали толкать внутрь сарая стоявший рядом грузовик. Из дыры в стене сарая выскакивали испуганные куры, бежали через двор, громко кудахча. Спустя довольно долгое время немцы вышли. Женщина со злобной усмешкой старательно заперла ворота сарая на висячий замок. Мужчина подошел к воротам, оглядел след от удара бампером, медленно затворил их и долго потом еще стоял и наблюдал за пустынной деревушкой.

За углом дома, на том месте, где стоял Томаш, осталось только ведро в луже молока. Из лужи пили воробьи. Легкий ветерок осыпал края свежих следов на песке, которые оставил убежавший Томаш. В лопухах у дворцовой ограды притаилась собака. Но всего этого не мог видеть немец, стоявший у ворот, хотя он и смотрел внимательно.

Под широкими темно-зелеными листьями лопухов было душно. Пахло пылью и гусиным пометом. Вечер как будто еще далеко, но здесь, в полумраке, тонко пищали комары, пытаясь в ушах, на носу и около глаз найти ничем не защищенный кусочек кожи, в который можно было бы впиться. Овчарка долго лежала, даже не моргнув глазом, боясь глубоко дышать, чтобы не выдать себя. Когда не знаешь, что делать, застынь в неподвижности — говорит старая лесная заповедь, а Шарик как раз не знал, что ему делать.

Он хорошо понимал, что Лидку и Григория постигло несчастье, но он не мог атаковать их палачей, потому что у них было оружие — от них исходил сильный предупреждающий запах масла и пороха. Решение должен был принимать Томаш, который только что напоил его молоком, но тот исчез. Можно было побежать по его следам, которые, наверное, приведут к танку, но тем временем здесь… Два черных пятнышка у основания бровей сходились все ближе, а вертикальная морщина на собачьем лбу опускалась все ниже к влажному носу.

Черный кот вылез из ворот дворца. Присел, стал греться на солнце. Сильно поворачивая голову и туловище, он начал вылизывать свой загривок. Время от времени он посматривал по сторонам и вдруг увидел среди лопухов врага. Кот фыркнул и выгнул спину.

Шарик, давно напрягшийся для прыжка, обнажил клыки, но неожиданно отказался от этого намерения, вспомнив, что ему надо решить гораздо более важные задачи, чем погоня за котом. И, прижимаясь всем телом к земле, он начал отступать, опустив голову.

Кот, несколько удивленный, но гордый, подняв трубой хвост и слегка им помахивая, смотрел, как собака, прыгнув из-под стены в сад около дома, скрылась за углом. Немного подумав, кот даже сделал несколько горделивых шагов в ту сторону, но сразу же вернулся, чувствуя, что дальнейший контакт может окончиться для него плохо.