Хорунжий пригнулся и заткнул уши руками, но затем, собрав всю свою волю, поборол страх и дрожащей рукой оттянул затвор автомата. Высунул подрагивающий ствол из-за двигателя сожженного грузовика и изо всех сил нажал на спусковой крючок.

Прогремела неистовая очередь, засвистели веером летящие пули, и хотя ни одна из них не достигла цели, но всполошила немцев. У наводчика дрогнула рука. Здоровенный кулак, начиненный взрывчаткой и посланный в двигатель, отклонился, задел за дополнительный бак, разнес его, поджег горючее на кормовой броне. Бросив ставший ненужным фаустпатрон, фашисты взбежали на следующий этаж и притаились там с автоматами, подстерегая экипаж.

Через люк механика-водителя «щучкой» выскользнул Саакашвили с огнетушителем и притаился за танком. Не обращая внимания на автоматные очереди и на свист рикошетирующих от брони пуль, он ударил головкой огнетушителя о мостовую и направил струю пены на огонь.

Слегка приоткрылся башенный люк, и ствол снайперской винтовки, словно жало, высунулся из щели. Среди искр, которые высекали из стали пули немецких автоматов, сверкнул одиночный выстрел. Пуля отыскала гитлеровца в полутьме, и он рухнул через подоконник. Его напарник хотел удержать падающего, высунулся и получил целую очередь от Зубрыка, которому удалось сменить магазин и снова открыть бешеную стрельбу.

Огонь на танке потух. Прекратилась перестрелка. Остальные члены экипажа выбрались наружу.

— Холера! — проклинал Вихура. — Это все кошка.

— Какая кошка? — удивился Густлик.

— Страшнее кошки зверя нет. Надо было нам тогда свернуть.

— Товарищ хорунжий! — окликнул Кос, разыскивая среди обломков фельдшера.

— Ушли, гады? — спросил Зубрык.

— Лежат. — Кос показал на два неподвижных тела у стены.

Хорунжий подошел, наклонился над ними, пощупал пульс.

— Насмерть. А у них под пиджаками мундиры.

Подбежала запыхавшаяся Маруся. Увидев, что экипаж цел и невредим, она, прислонившись плечом к стене, с облегчением вздохнула. Следом за ней, как тень, явился Юзек Шавелло.

— Если бы не ваша очередь, — объяснял Кос фельдшеру, — для нас и «Рыжего» все было бы кончено.

Хорунжий почувствовал слабость и опустился у стены.

— Ранен? — забеспокоился Кос.

— Кажется, нет, — ответила Маруся, опускаясь возле него на колени.

— Он, когда чего-нибудь испугается, теряет сознание. — Она вынула из санитарной сумки бутылку с нашатырным спиртом и поднесла к его носу.

Прошла добрая четверть часа, прежде чем на командном пункте пехотного полка прекратилась стрельба и телефонисты свернули линию связи, ведущую к батальону под кодовым названием «Росомаха». Потом еще некоторое время было слышно, как охрана штаба выкуривает немецких автоматчиков из домов на соседней улице, где-то длинными автоматными очередями сопровождалась внезапно предпринятая атака, подавленная огнем из пушки.

Через несколько минут у входа в подвал выросла седая от пыли фигура хорунжего из комендатуры.

— Артиллеристы прибыли, — доложил он.

— Где они? — спросил полковник.

— Сюда идут.

— Так не стой в дверях.

От сквозняка задрожало пламя лампы, на стене заплясали тени. Вошел командир гаубичной бригады, офицеры поздоровались.

— Садись, — предложил пехотинец. — Перекусишь?

Он подал знак, и на штабной карте мгновенно появились хлеб, банка с консервами и бутылка коньяка.

— Трофейный, — наливая, объяснил командир полка. — С семьсот пятнадцатого года эта фирма существует, чтобы тебе сегодня угодить.

— Не подкупишь, — буркнул артиллерист и, чокнувшись, спросил: — Когда тебе огонь нужен?

— В два — в половине третьего. Хотя бы за час до рассвета.

— Что нужно подавить?

— Станции подземной железной дороги.

— Бетонное перекрытие. Слишком крепкое для моих зубов. Нужны снаряды калибром двести три миллиметра.

— Выпустишь тысчонки две снарядов — так хоть оглушишь. Последний крупный узел сопротивления, понимаешь? А там только три с половиной километра через парк — и сразу рейхстаг, Бранденбургские ворота.

Командир гаубичной бригады, слушая, крутил в руках стакан и внимательно рассматривал золотые искорки, поблескивавшие в глубине ароматной жидкости. Он отпил глоток, причмокнул от удовольствия, ощущая, как тепло от напитка разливается по всему телу.

— Ладно, постараемся. Дам тебе еще в придачу танк с десантом.

— Танков у меня хватает, но и этот пригодится. А откуда он у тебя?

— Армейский. Номер машины «сто два».

— Я знаю экипаж, это те «специалисты по шлюзам»… — Он усмехнулся и крикнул: — Хорунжий!

— Слушаю вас! — Офицер вырос в дверях.

— Знакомые приехали. Те самые, которых вы хотели расстрелять… Разыщите сержанта Коса, я ему задачу поставлю.

Развалины на передовой линии фронта напоминали лунный ландшафт. Верхние части разбитых каркасов бетонных конструкций ярко поблескивали, а углубления покоились в густом мраке.

Исходная позиция штурмовой группы сержанта Коса находилась внутри разбитого бомбой дома.

Задачи были уже поставлены, объект атаки указан — желтый пятиэтажный дом на противоположной стороне улицы. Из подвала дома пробивался слабый луч света, освещая острые псевдоготические своды окон.

В ожидании артиллерийской подготовки и сигнала к атаке солдаты еще раз проверяли оружие…

Под прикрытием кирпичного свода толстых стен на треугольнике пола, уцелевшего на высоте второго этажа, расположился Кос со своей снайперской винтовкой в руках, посматривая на противоположную сторону улицы. Рядом присела Маруся и настойчиво повторяла:

— Командиру нужно быть в танке, в танке!

— Не всегда.

— Всегда. Всегда.

— «Рыжий» с места будет вести огонь. Хватит трех человек.

— Я пойду с тобой.

— Нет. Сама согласилась присматривать за танком, а вдруг кого-нибудь ранят…

— Там Зубрык.

— Хорунжий пойдет с нами.

— Он не выносит свиста пуль.

— Вот и хорошо. Он будет осторожней… Марийка… — Он ласково прикоснулся к ее волосам, выбивающимся из-под пилотки. — Давай не будем спорить. Я думаю, когда обнаружится, что ты сменила форму, будет страшный скандал.

— Не будет. У генерала мой рапорт, и, наверно, уже подписан приказ о моем переводе в польскую армию…

Четырьмя метрами ниже хорунжий Зубрык, старательно замаскировавшись в развалинах, выглядывал из подвала и засыпал вопросами Лажевского, который сидел в кругу своих разведчиков и нещадно коптил самосадом.

— Они будут отстреливаться?

— Будут. Надо проскочить с последним гаубичным снарядом, тогда не убьют.

— Опаснее всего в тылу тащиться, — пошутил один из солдат, — если споткнешься, то уже никто не поддержит.

— Не беспокойтесь, не отстану, — отрезал Зубрык. — Я четыре недели как в армии. Что уж, и спросить нельзя?

С минуту царила тишина.

— Ну хватит, давай, — протянул руку один из солдат.

— Держи. — Второй подал ему недокуренную цигарку.

— Пан Магнето, — тихим голосом шепнул Зубрык, близко придвинувшись к подхорунжему.

— Ну?

— Я иногда сознание теряю… Вы, как заметите, так по щекам мне…

— Он показал, как надо ударить. — Не откажите в любезности.

— Ладно. — Лажевский кивнул головой.

…В уцелевшей от разрушения ванной комнате на полочке перед зеркалом горела свеча, а рядом вместо стаканов с зубными щетками стояли две пары сапог. Григорий и Густлик сидели на краю ванны и мыли ноги. Не теряя времени, Саакашвили, наклонившись к свечке, изучал фотографию девушек-близнецов.

— А если забыли? — спросил он трагическим голосом.

— Напомнишь, — деловито успокоил его Густлик, оттирая пемзой пятки.

— Отличный камень, трет, как наждак.

Елень прислушался. Сквозь необычные звуки берлинской ночи доносилась знакомая мелодия. Разобрать слова было невозможно, но плютоновый знал их уже на память.

Растут на полях взрывов кусты, Пули звенят, как склянки.