— Никого, — доложил он высунувшемуся из башни Косу. — Вот нашел два багра. — Он показал два шеста с железными наконечниками.

На паром соскочили Янек и Григорий. Через передний люк вылезли Томаш и Шарик.

— Вынесет нас из дыма прямо под пушки — и поджарят, как барашка. Лучшей цели не придумаешь, — заметил Саакашвили.

— Река поворачивает, течение может прибить нас к берегу, — размышлял вслух Кос.

— К фрицам, — вставил Густлик.

— Лишь бы пристать. Или нам удастся замаскироваться, или… Так просто они нас не возьмут. Ищите дно.

Томаш и Густлик встали на понтонах, опуская багры в воду.

— Есть, — тихо сказал Черешняк, стараясь затормозить движение парома.

— Держу, — ответил ему Густлик. — Дно…

Поочередно нащупывая дно и упираясь в борт понтона, они направляли паром на мелководье.

— Слева приближается берег, — шепнул Елень. — Это не наш.

— Будет наш, — заверил Янек. — У нас все равно нет выбора. Подтащим? — обратился он к Григорию.

Они сложили около гусениц автоматы, сбросили сапоги и куртки. Один за другим, тут же у борта, соскочили в воду. Бредя по грудь в воде, они ухватились за оборванные тросы. Шарик с минуту крутился на пароме, потом прыгнул в воду и поплыл вслед за своим хозяином.

Не прошло и минуты, как командир и механик уже вышли на мель и, таща за собой, словно бурлаки, паром, начали шаг за шагом приближаться к виднеющимся сквозь дым зарослям.

— Ивняк густой, как лес, — сказал Янек, тяжело дыша. — Может, прикроет.

Он оглянулся на паром и понял, что надежды его не оправдались: из кустов, окружавших заливчик, выскакивали солдаты в пятнистых маскировочных куртках и незаметно для Томаша и Густлика, склонившихся с баграми у борта, прыгали на паром.

— Немцы! — крикнул предостерегающе Кос.

Вместе с Григорием он бросился по воде обратно к парому, на котором они оставили оружие. Рядом плыл Шарик. На их глазах разыгрался бой.

Услышав возглас Коса, Густлик обернулся и одним ударом багра сбил с ног двух первых немцев. Третьего Томаш столкнул в воду. Елень потянулся за автоматом, закинутым за спину, Черешняк — за винтовкой, стоящей у танка, но немцы их опередили. Удар, еще удар, удар прикладом — и они упали, сваленные с ног, на помост.

В сторону стоящих по грудь в воде Коса и Саакашвили повернулись дула автоматов.

— Ком, ком хер!25 — кричал им унтер-фельдфебель.

— О, ви грос зинд ди польняше фише26, — смеялся другой над мокрыми и безоружными танкистами.

Пока немцы покрикивали, Янек тихо приказал плывущей рядом овчарке:

— Домой, Шарик, Марусю ищи… Пошел…

Немцы подняли с помоста Еленя и Черешняка со связанными руками. Из воды вытащили Коса и Саакашвили и тоже связали им руки.

А тем временем Шарик нырнул между понтонами под паром, вынырнул с другой его стороны и, мерно загребая лапами, поплыл через реку, окутанную дымом. Уши он прижал к голове, а морду держал высоко над волнами.

Прошло довольно много времени, пока немцы сообразили, что собака исчезла.

— Во ист дер хунд, ду, во ист дайн…27

Лязгнул взведенный затвор автомата, очередь полоснула по воде у самой морды Шарика.

— Варте маль28. — Унтер-фельдфебель остановил неудачливого стрелка и, приложив к плечу винтовку Томаша, тщательно прицелился.

— Из моей? — возмутился Черешняк и, изловчившись, ударил фрица ногой под колено. Раздался выстрел, пуля пошла высоко в небо. Немец встал и, показывая на едва заметную в дыму голову собаки, приказал:

— Фойер!

Затрещали частые очереди, а унтер-фельдфебель подошел к Томашу и со всего размаха ударил его кулаком по лицу.

К югу от Костшина Одер очень похож на Вислу под Грудзендзем. Перемешали в нем свои холодные от тающих в Судетах снегов воды не только обе Нейсе, Быстшица и Бубр, не только Мала-Панев, которая берет свое начало южнее Ченстохова, и Барыч, стекающий с Тшебницких высот, но и Варта с Нотецом, вобравшие в себя воды южной части Поморского приозерья, Куяв, Земли Любушской и широкой Велькопольской низменности, вплоть до самых истоков на Краковско-Ченстоховском плоскогорье. Медленно несет Одер к морю свои воды, собрав их почти с половины территории Польши. Его волны удерживают большие корабли. А ширина реки такова, что ласточки не сразу пускают своих птенцов перелетать на противоположный берег.

Когда Шарик получил от Янека приказ вернуться, он еще не знал, какой длинный путь ему предстоит, — противоположный берег был затянут дымом. Одно он только понимал: случилось несчастье, нужно голову держать низко над водой и прижать уши. Услышав всплески от пуль первой очереди, он приналег изо всех сил, стал часто менять направление. Конечно, вода это не луг или лес, здесь не замаскируешься… Первая пуля просвистела высоко над головой. Раздались еще две длинные очереди: одна легла правее, другая — левее. Потом Шарик сразу нырнул в густую пелену желтоватого дыма, который укрыл его от пуль.

Шарик почувствовал, что устал. Он расслабился, сделал глубокий вдох и поперхнулся. Его вынесло на гребень волны, и в это время налетел целый рой пуль, пущенных наугад. Одна из них укусила в лапу, точно обожгла. Укусила так сильно, что свело мышцы и боль дошла до спины. Он сбился с ритма, хлебнул воды и, может быть, впервые почувствовал, что если берег еще далеко, то он, Шарик, не доплывет и огорчит Янека, Марусю, весь экипаж.

Берег был далеко, однако овчарка не замечала этого, потому что клубы дыма с места переправы все еще затрудняли видимость. Может быть, это и к лучшему. По крайней мере, можно было надеяться, что вот-вот за очередной полосой дыма появится песчаная отмель и лапы наконец коснутся дна. Это помогало превозмочь судороги, боль в груди и даже страх, который заставлял скулить и выть от отчаяния.

Но настала минута, когда мышцы отказались повиноваться, ослабла напрягшаяся до предела воля. Он закрыл глаза, вытянул лапы и погрузился в воду. Стало темно и холодно. Нос задел за что-то мягкое и противное, а раненая лапа зацепила за колючую проволоку, намотавшуюся на корягу. Он все-таки сумел оттолкнуться от дна и всплыть на поверхность. С минуту безуспешно работал лапами, вращаясь в водовороте, а потом сообразил, что раз ему удалось достать дно, то, хотя берега и не видно, в этом месте уже мелко.

Он осмотрелся и, заметив в нескольких метрах по течению реки небольшой островок, повернул к нему. Плыл с высоко поднятой головой, как будто силы вновь вернулись к нему. Наконец добрался до берега и пошел по песку, вырываясь из холодных объятий реки. С каждым шагом тело его становилось тяжелее, словно наливалось свинцом. Инстинктивно он попытался стряхнуть с шерсти тяжелые капли, но повалился и потерял сознание.

На островке едва хватало места для двух ивовых кустов да почерневшего от сырости бревна, принесенного половодьем. Даже птицы не вили здесь гнезд — так он был мал и пуст. А рядом на воде были видны следы боя, который шел выше по течению: солдатская пилотка, сломанное весло, разбитая и перевернутая вверх дном деревянная лодка.

Прошло, наверное, с полчаса, прежде чем над бревном поднялась и снова бессильно упала голова собаки. Шарик лежал на боку в медленно высыхающей луже и тяжело дышал. Затем он подтянул раненую лапу и, скуля, начал слизывать с нее кровь. Он смертельно устал, глаза сами закрывались. Голова то и дело тяжело тыкалась в песок.

Все это время невдалеке громыхал бой, и с каждым порывом ветра долетали сюда его звуки. Вдруг собака услышала четкое «ура» атакующей пехоты. Шарик поднял голову и огляделся: вражеский берег был далеко, свой — близко.

Овчарка собрала последние силы, повернулась и вползла в воду. Она постояла с минуту и, оттолкнувшись от дна, поплыла, все дальше и дальше удаляясь от острова. Ее голова то исчезала в волнах, то появлялась снова. Течение помогало собаке, несло к польскому берегу, и наконец лапы коснулись спасительного широкого песчаного мелководья.