Игроки «Спартака» были благодарны своему тренеру, но... в разной степени — от сдержанности до пылкости.
Вячеслав Старшинов, размышляя над природой чемпионских званий «Спартака», выделил успех Боброва: «Благодаря его работе со “Спартаком” мы и в 1969-м с Карповым во главе выиграли первенство как бы по накату. Но, как это ни парадоксально звучит, при всей своей гениальности великим тренером Бобров не стал. Однако игровая интуиция у него была просто удивительной. Какого бы хоккеиста он ни брал — всё в “десятку”! Ну и показать любой технический приём мог на поле».
Александр Якушев не скрывал восторженности и годы спустя. В своей книге он задался вопросом, на который сам же и ответил: «Вправе ли мы считать Боброва победителем в дуэли с Тарасовым? По-моему, безусловно, так и есть на самом деле. Дуэль длилась три года. Объективно состав “Спартака”, когда был приглашён Всеволод Михайлович, был слабее армейского. Добрая половина хоккеистов ЦСКА выступала за сборную, которая год за годом завоёвывала золотые медали на мировых чемпионатах и Олимпийских играх.
В этот период спартаковцы Виктор Зингер и Виктор Блинов закрепились в сборной, составив компанию Вячеславу Старшинову и Борису Майорову, мы с Виктором Ярославцевым стали игроками главной команды страны. Динамика выступлений “Спартака” была впечатляющей, мы прогрессировали во всех компонентах хоккея. И как закономерный итог — золото 1967 года...
Так вот, в сезоне 1967 года при Всеволоде Михайловиче мы стабильно набирали очки, борясь за лидерство в чемпионате страны; демонстрировали классный хоккей, который импонировал публике и от которого мы сами получали удовольствие. Это был вообще самый красивый хоккей в исполнении “Спартака” за все семнадцать лет выступлений в родном клубе! Допускаю, что преувеличиваю, но именно таким запомнилось то спартаковское чемпионство.
Повезло ли нам с Бобровым? Несказанно! Тут двух мнений быть не может. Три года он трудился в клубе вдумчиво и кропотливо, требуя от нас и от себя максимум, цель наметил — привести “Спартак” к золотым медалям, одолев ЦСКА. И добился желаемого, причём убедительно. Сами армейцы из числа моих добрых знакомых признавали в 67-м, что мы превзошли ЦСКА и чемпионами стали по праву.
При Боброве мы полностью поверили в себя. Сплотились в единый коллектив. Явно слабых звеньев в командном механизме не было. Тренер сохранил и приумножил сильные стороны каждого и команды в целом, подтянул те компоненты, которые мешали прогрессировать. При нём мы чувствовали себя как за каменной стеной и одновременно находились под благотворным влиянием личности Всеволода Михайловича... Умел дирижировать мужским коллективом. Природа и в этом щедро одарила его».
Но вслед за панегириком последовало обескураживающее продолжение: «А вскоре после этого триумфа Всеволод Михайлович покинул спартаковский клуб. Это была даже не сенсация. Это было чрезвычайное происшествие!
Казалось, ничто не предвещало такого резкого поворота событий. Тренер радовался общему успеху не меньше нашего. Отчётливо просматривалась перспектива дальнейшей работы в клубе...
На фоне абсолютно ясного неба в майский погожий день внезапно разразилась гроза с молнией и градом, обдавшая нас, спартаковцев, ледяным холодом. Что же в действительности произошло? Какая была подоплёка в его переходе из хоккейного “Спартака” в футбольный ЦСКА, обходившийся год за годом без медалей?..
В майские дни 67-го в городском обществе “Спартака” на Красносельской улице нас чествовали и награждали ценными подарками. Бобров был с нами. И вдруг во время церемонии, когда все присутствовавшие светились от радости, мы увидели, как по лицу Всеволода Михайловича потекли слёзы. Такие крупные мужские слёзы скатывались по щекам. Это был его последний рабочий день в “Спартаке”...»
Остро переживали расставание с тренером и ветераны.
«Его уход был для нас трагедией, — рассказывал Борис Майоров. — И главное, винить-то нам было некого, кроме самого своего кумира. Его не уволили, он ушёл сам, по собственному желанию без всяких кавычек. И мы были обижены страшно...»
Вячеслав Старшинов вспоминал: «В 1967 году, после окончания сезона, прощаясь с командой, Всеволод Михайлович очень долго молчал, а после молчания выговорил:
— Мне тяжело покидать коллектив...
Он стоял, опустив голову.
— Я вас очень полюбил...
Дальше он говорить не мог».
Версий на тему ухода Боброва возникло несколько. И все они, так или иначе, были связаны с соблазнами, которые побудили тренера вернуться в альма-матер. «Спартаковские» же причины ухода долгое время не озвучивались. Молчал и Бобров.
О причинах расставания Всеволода Михайловича со «Спартаком» поведал в интервью еженедельнику «Хоккей» в декабре 1995 года Евгений Зимин: «Тогда за победу в чемпионате игроки получали от Федерации премии. Но, кроме этого, хоккеистов поддерживали и другие организации. Профсоюзы, Моссовет, некоторые предприятия обещали Боброву поощрить спартаковцев, если команда возьмёт золото. Но слова остались словами.
Всеволод Михайлович тогда сказал, что сделал всё, что в его силах, а почему обманули — не знал. Это, полагаю, и подвигло его на мысль об уходе, и Бобров принял футбольный ЦСКА. Ему было просто неудобно перед нами, игроками...»
Совестливый человек, Бобров почувствовал себя жестоко обманутым, игрушкой в чьих-то руках. Им обещанное не было выполнено, а никак повлиять на события он не мог. И это в момент триумфа...
Как обычно глубоко философский взгляд на эту ситуацию изложил в своей книге «Красная машина» Александр Нилин: «Тарасов знал, чем можно соблазнить Боброва — он тщательно изучал соперника, всегда смотревшего на него свысока, и отлично разобрался в человеческих слабостях Михалыча.
Это Анатолий Владимирович внушил руководству армейского клуба (а уже они тем, кто повыше) мысль пригласить Боброва тренером футбольного ЦСКА, и не просто тренером, но тренером-полковником. Интересно, что к середине семидесятых, оставшись не у дел в хоккее, Тарасов сам возьмётся тренировать футболистов, и ничего у него не выйдет.
Расчёт был на вынужденный прагматизм и на неизжитую детскую мечтательность. Первое сегодня понять попроще: Бобров насмотрелся на бедствия сошедших с круга спортивных знаменитостей и, хотя вряд ли допускал для себя повторения несчастливых судеб коллег, не возражал против гарантии материального благополучия до конца жизни, обещанного полковничьей пенсией.
Второго, при нынешнем отношении к армии, многим уже не понять: подумаешь, полковник — не велика птица. Но тогда-то полковничья папаха для человека, заставшего войну, значила весьма многое. Знаменитость футбольная, как убеждала на каждом шагу жизнь, на мгновение, а чин полковника означал приобщение — и надолго — к “истеблишменту”. К тому же чин полковника и великим тренерам присваивался крайне неохотно. Тарасова, например, кто-то из военных министров никак не соглашался сделать полковником — рука не поднималась подписать приказ...
В общем, Анатолий Владимирович устранил конкурента наиболее приятным для того способом».
Сия конспирологическая версия представляется умозрительной. К тому же обладателем полковничьей папахи Бобров стал только летом 1970 года, когда он уже не был тренером ЦСКА.
По мнению автора, причиной ухода Боброва наряду с глубокой обидой явилось его стремление быть футбольным тренером.
В ШАГЕ ОТ ПОБЕДЫ
Армейцы начали сезон 1967 года ни шатко ни валко, а в мае команда и вовсе «посыпалась» — проиграла четыре матча подряд. Второй сезон её возглавлял Сергей Иосифович Шапошников, выдвинутый на повышение после многих лет успешной работы в недрах армейского футбола. Ответственный человек, квалифицированный специалист, он старался проявить себя и на новом уровне, но опыта работы с армейскими командами Одессы и Львова в классе «Б» оказалось недостаточно. Хотя в предыдущем чемпионате ЦСКА занял пятое место и выглядел вполне пристойно.
