— Не помогло второе письмо?

— Нет, к сожалению. Судьба Всеволода Михайловича была предрешена. Но и Капличный главным не стал. Бобров успел его убрать из команды, едва заварилась эта каша».

Такого рода брожение, а скорее даже бунт в спортивных командах иногда возникает, но спровоцировать подобное явление может что-то вопиющее, из ряда вон выходящее. В данном случае ничего похожего не было. Обновлённая команда поймала свою игру, одерживала победу за победой. Во главе её находился тренер, поощрявший творчество футболистов, стремившийся создать дружный игровой ансамбль, никого не подавлявший своим диктатом.

В ЦСКА тогда недовольство отдельных игроков, в силу разных причин оказавшихся вне основного состава, умело использовали в своих целях члены тренерского штаба.

Интриговали против Боброва начальник команды Владимир Агапов и первый сезон работавший тренером после окончания Высшей школы тренеров Владимир Капличный — люди, которых пригласил в команду он сам. Конечно, чужая душа — потёмки. Но выбор помощников Всеволод Михайлович явно не продумал.

Легко было бы предположить, что он мог опереться, скажем, на Валентина Бубукина, который работал в паре с Мамыкиным. Ведь он уже опытный специалист и тому же Боброву, первому своему тренеру, благодарный. Но это оказалось невозможным. Бубукин после ухода из ЦСКА отправился работать во Вьетнам и таким образом исчез с горизонта Боброва.

Что касается Капличного, то он возглавил армейскую команду близкого его сердцу Львова, затем тренировал другие армейские команды низших лиг на Украине, а осел в Киеве, где и закончил свои дни. Недоумение вызвала фраза в отклике на это событие в «Спорт-экспрессе»: «Всеволод Бобров хотел оставить его в ЦСКА, но “Капля” попросился на вольные хлеба».

Вторую отставку из ЦСКА Всеволод Бобров переживал ещё тяжелее. Он был значительно старше, имелся уже не только опыт за плечами, но и реноме, заработанное в годы работы с хоккейной сборной, да и перспективы этого состава армейцев виделись ему более привлекательными, чем прежнего.

Последнее можно, конечно, оспаривать, поскольку команда образца 1969 года в следующем сезоне стала чемпионом. Но совсем не случайно возникла оговорка в словах Елены Бобровой. В интервью «Спорт-экспрессу» она, вспоминая появление в 1970-м под балконом их квартиры футболистов ЦСКА, отмечавших свой успех, упомянула фамилии Ольшанского, Тарханова, Петросяна — футболистов следующего поколения. Это были уже убеждённые сторонники Боброва, которые не имели ещё повода стрелять пробками от шампанского, но они — ведущие игроки команды — пришли к тренеру домой выказать своё расположение.

Свято веривший в справедливость, Всеволод Михайлович едва ли не впервые в жизни решил постоять сам за себя. Владимир Пахомов писал, что первый визит Бобров нанёс заместителю заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС Марату Владимировичу Грамову, который курировал спорт. Будущий председатель Госкомспорта, который на этом посту проявил себя не лучшим образом, и в том случае, на словах возмутившись произошедшим, заявил, что ЦК не может вмешиваться в решения спорткомитета Министерства обороны.

В поисках истины обескураженный Бобров отправился к заведующему отделом пропаганды ЦК Евгению Михайловичу Тяжельникову. Его встретил формально более радушный приём, но ничего кроме трескучих фраз от шефа советской пропаганды он не услышал.

Следующую попытку Бобров предпринял, позвонив по так называемой «вертушке» (прямому телефону) министру обороны Дмитрию Фёдоровичу Устинову. Маршал не числился в поклонниках спорта. Выслушав суть вопроса, он сослался на отсутствие курирующего спорт своего заместителя маршала Соколова. И посоветовал ждать звонка из армейского ведомства. Но его не последовало...

Бобров мог бы напомнить министру, что он — сын того самого мастера производственного обучения, с которым судьба свела будущего члена политбюро в начале его трудовой деятельности. В том, что Устинов запомнил Михаила Андреевича, сомневаться не приходится. Став в возрасте тридцати трёх лет в 1941-м наркомом вооружения, именно Дмитрий Фёдорович перевёл Боброва-старшего в конце войны из Омска в Москву.

«Но Бобров не стал бередить душу старца воспоминаниями о юности. И в этом был весь Бобров. Воспользоваться магической фразой “Я — Бобров” он мог, когда требовалось помочь родным и друзьям, но не ради себя. Даже в разговоре с министром, оказавшись выброшенным на обочину жизни...» — заключил Владимир Пахомов.

Воспользовался «вертушкой» Бобров в кабинете главкома сухопутных войск генерала армии Ивана Григорьевича Павловского. С ним и его семьёй Всеволод Михайлович находился в дружеских отношениях. Будь это в силах Павловского, он восстановил бы справедливость, но указание последовало из Министерства обороны, от того самого маршала Соколова, чьего звонка тщетно ожидал Бобров.

Не добившись толка от властей предержащих, Всеволод Михайлович вынужден был примириться с обстоятельствами, а вскоре получил назначение тренером футбольной школы ЦСКА, которое стало последним местом его работы. Это был серьёзный удар по самолюбию, к тому же с детьми он никогда не работал.

Вряд ли стоит удивляться тому, что Анатолий Тарасов не считал Боброва большим тренером: мол, достаточно ему и спортивного признания.

Совсем иначе воспринимал давнего оппонента Бобров. Об этом читаем у Анатолия Салуцкого: «По части административных способностей и руководства командой в тренировочном периоде Анатолий Владимирович Тарасов превосходил Боброва, о чём известно достаточно хорошо. Однако была ещё одна, необычайно важная составная часть тренерского искусства, где Тарасов был выше Боброва. Речь идёт о глобальных вопросах хоккея, затрагивающих саму суть этой игры, её теории.

Интересно, что сам Всеволод Михайлович в этом отношении, безусловно, отдавал Тарасову пальму первенства. Однажды, когда в кругу друзей кто-то попытался неодобрительно высказаться об Анатолии Владимировиче, Бобров прервал и очень серьёзно сказал:

— Тарасов — великий теоретик хоккея!

Об этом вспоминает присутствовавшая при разговоре Римма Жукова».

Однако если позиция Тарасова совершенно понятна, то, как мы убедились, у бывших партнёров Боброва — Виктора Шувалова и Николая Пучкова — было противоположное мнение. Они считали Боброва выдающимся тренером.

В интервью «Спорт-экспрессу» (от 5 сентября 2017 года) к 45-летию Суперсерии многолетний капитан сборной Борис Михайлов назвал Боброва великим человеком и тренером: «У него была своя методика. Говорил очень мало, но всё время по делу. У него был особый подход к тренировочному процессу. Бобров был намного доступнее, чем Тарасов и Тихонов. По доступности его можно сравнить с Аркадием Ивановичем Чернышёвым. Но по-спортивному был очень требовательным. Он мог посадить тебя в запас и ничего при этом тебе не объяснить.

Если говорил, то игроки слушали его с уважением. Он хоккеистов просил. Тарасов и Тихонов никогда не просили — только требовали.

Когда он пришёл, сказал так: я пришёл не менять вас. Играйте так, как играете в своих клубах. Но вы не должны делать то-то и то-то. И мы так и делали. Ну а Всеволод Михайлович подсказывал “по ходу пьесы”. Атмосфера при этом была отличная. Напряжения не было, какое появилось, например, при Тихонове».

Что уж говорить о горячем почитателе Боброва Николае Эпштейне: «Меня спрашивали тут — кого, Николай Семёнович, лучшим хоккейным тренером считаете? А я говорю — Боброва! Он был Тренером! Сева и футболист уникальный, и хоккеист с мячом сильнейший, и по шайбе ему равных нет... И Харламова выше, и Мальцева...

От Бога он, Севка-то. Пока в ВВС играл, сильнее команды не было... И как тренер — самый талантливый. Только мало он в тренерах пробыл».

Эпштейн говорил о хоккее. Но как мы знаем, Бобров стремился покорять тренерские высоты и в футболе. Что подтверждает его жена Елена Николаевна: «Лично я была сторонницей хоккея. На это муж мне говорил так: “Ты любишь хоккей, потому что ничего не понимаешь в футболе. В хоккее надо больше бегать, и забивают там часто, а в футболе надо много думать”. Ему больше нравился футбол».